– Он по–прежнему в курсе всего, что касается экономики Родных островов, и может предоставить нам необходимую информацию. Наверное, мы могли бы обойтись и без его услуг, но при его участии наша беседа окажется более плодотворной.
– Да, – кивнул Тагоми, – скорее всего его помощь будет не лишней. Я два года не был на Родных островах и плохо представляю, как обстоят дела с рынком сбыта.
– Вы хотели дать мне таблетку?
Опешив, Тагоми опустил глаза и увидел, что таблетка и стакан все еще у него в руках.
– Простите. Это очень сильнодействующее средство, заракаин. Его выпускает фармацевтическая фирма в Китайском регионе. – Протягивая Бэйнсу таблетку, он добавил: – Не вызывает привыкания.
– Возможно, этот пожилой господин напрямую свяжется с вашим Торгпредством. Чтобы ему не отказали в приеме, я на всякий случай напишу его имя. Мне не приходилось с ним встречаться, но, по моим сведениям, он глуховат и эксцентричен. Я бы хотел быть уверен, что с ним обойдутся вежливо. – Казалось, Тагоми понял, что Бэйнс имеет в виду. – Он любит рододендроны и будет просто счастлив, если кто–нибудь из ваших людей в течение получаса, пока мы готовимся к беседе, поговорит с ним о рододендронах.
Бэйнс проглотил таблетку, запил водой и вытащил авторучку и блокнот.
– Мистер Синьиро Ятабе, – прочитал Тагоми и бережно положил записку в бумажник.
– И еще одно.
Мистер Тагоми замер с пиалой у рта.
– Деликатный нюанс. Видите ли, этот джентльмен… несколько стеснен в средствах. Ему под восемьдесят. В конце карьеры некоторые из затеянных им предприятий оказались не слишком удачными. Вы понимаете?
– То есть теперь он не богат, – сказал Тагоми, – вероятно, даже живет на пенсию.
– Именно. И пенсия плачевно мала. Поэтому ему приходится немного… подрабатывать.
– Нарушая некоторые мелочные постановления, – подхватил Тагоми. – Ох уж это мне Родное правительство и его чиновники–бюрократы! Я понял вас. Пожилой джентльмен получает за консультации гонорар и не отчитывается перед Департаментом пенсий. А для этого нужно, чтобы мы никого не ставили в известность о цели его визита. Пусть считают, что он приехал сюда отдыхать.
– Вы искушены в житейских делах, – улыбнулся Бэйнс.
– Я сталкивался с подобной ситуацией. К сожалению, наше общество не решило проблему стариков. А их число растет по мере совершенствования медицины. У китайцев мы научились чтить и ценить старость. В этом отношении немцы вызывают у нас… Я слышал, они уничтожают стариков.
– Немцы… – промямлил Бэйнс и снова потер лоб.
– Вы родом из Скандинавии и, несомненно, часто бываете в Festung Europa. Даже сюда прилетели из Темпельхофа. Там к ним такое же отношение? Что вы, нейтрал, об этом думаете?
– Простите, я не понял, – пробормотал Бэйнс. – Какое отношение? К кому?
– К старым, больным, слабым, умственно неполноценным и так далее. «Какой прок от новорожденного?» – спросил когда–то известный англосаксонский философ.[30] Я запомнил этот вопрос и многократно задумывался над ним. В общем–то никакого прока, сэр.
Бэйнс что–то невнятно пробормотал. Очевидно, это было проявлением уклончивой вежливости.
– Человек не должен служить орудием для удовлетворения нужд ближнего, – сказал японец. – Разве не так? – Он наклонился к мистеру Бэйнсу. – А какова точка зрения нейтрала?
– Не знаю, – сказал мистер Бэйнс.
– Во время войны я занимал незначительный пост в Китайском регионе, – сообщил мистер Тагоми. – Там, в Ханькоу, находилось поселение евреев, интернированных Имперским правительством. Они жили на средства организации «Джойнт». Нацистский консул в Шанхае потребовал, чтобы мы их уничтожили. Помню ответ моего начальника: «Это противоречит нашим представлениям о человечности». Требование посла было отвергнуто как варварское. На меня это произвело впечатление.
– Понимаю, – пробормотал Бэйнс. «Прощупывает», – подумал он и насторожился. Ему стало легче, голова уже не болела, мысли перестали путаться.
– Нацисты всегда считали евреев небелыми, азиатами. Однако никто из высокопоставленных японцев, даже членов Военного Кабинета, не разделял этого мнения. Я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха, с которыми мне доводилось…
– Простите, но я не немец, – перебил его мистер Бэйнс, – и вряд ли могу говорить за них. – Он встал и направился к выходу. Задержавшись в дверях, произнес: – Завтра мы продолжим нашу беседу. А сейчас прошу меня простить. Что–то голова плохо соображает. – На самом деле голова соображала прекрасно. «Надо убираться отсюда, – решил он. – Этот человек слишком круто за меня взялся. Наверное, мои донкихотские разглагольствования в ракете «Люфтганзы“ каким–то путем дошли до японцев. Зря я разболтался с этим, как его… Лотце. Зря. Но сейчас поздно жалеть.
Напрасно я ввязался в это дело. Не подхожу я для него. Совсем не подхожу».
Затем его мысли приняли иное направление.
«Швед вполне мог разговаривать с Лотце в таком духе. Все в порядке. Я не допустил промашки. Пожалуй, я излишне осторожничаю. Не в силах избавиться от привычек, выработанных на прошлом задании. Здесь о многом можно говорить открыто. К этому еще надо привыкнуть».
Но этому противилось все его естество. Кровь в венах, кости, мышцы. «Открой рот, – твердил он себе. – Скажи что–нибудь. Любой пустяк. Выскажи свое мнение. Не молчи, если не хочешь уйти ни с чем…»
– Возможно, ими движет некий подсознательный архетип4, если вспомнить Юнга.
Тагоми кивнул:
– Понимаю, я читал Юнга.
Они пожали друг другу руки.
– Простите мою назойливость, – произнес Тагоми, спеша распахнуть перед Бэйнсом двери. – За философскими рассуждениями я забыл правила гостеприимства. Прошу. – Он крикнул что–то по–японски, и отворилась парадная дверь. Появился молодой японец, отвесил легкий поклон и взглянул на Бэйнса.
«Мой водитель», – догадался тот.
– Завтра утром я вам позвоню, – сказал Бэйнс. – Спокойной ночи, сэр.
Молодой японец улыбнулся, шагнул вперед и что–то проговорил.
– Что? – переспросил Бэйнс, снимая с вешалки пальто.
– Он обратился к вам по–шведски, сэр, – пояснил Тагоми. – Он изучал историю Тридцатилетней войны в Токийском университете и восхищен вашим героем Густавом Адольфом.[31] – Тагоми улыбнулся. – Увы, судя по всему, его попытки одолеть столь сложный язык оказались безуспешными. Очевидно, он пользовался грампластинками. Он ведь студент, а среди студентов, благодаря дешевизне, грампластинки весьма популярны.
Похоже, молодой японец не понимал по–английски. Он с улыбкой поклонился.
– Понятно, – пробормотал Бэйнс. – Ну что ж, желаю ему удачи.
«Боже мой! – подумал он. – Никаких сомнений – этот япошка всю дорогу будет приставать ко мне с вопросами на шведском». Бэйнс с трудом понимал этот язык, и то лишь когда слова произносились правильно и внятно. А тут – японец, кое–как изучивший шведский по грампластинкам!
«Ничего у нас с ним не получится, – подумал Бэйнс. – Но он от меня не отстанет, пока не довезет до гостиницы – ведь ему, быть может, никогда в жизни не доведется встретить другого шведа. – Бэйнс мысленно застонал. – Какие муки нас ждут!»
Глава 6
Ранним утром, радуясь нежарким солнечным лучам, Джулиана Фринк ходила по бакалейным лавкам. Она не спеша брела по тротуару с двумя коричневыми бумажными сумками в руках, останавливалась возле каждого магазина поглазеть на витрину. Спешить было некуда.
«Может, купить что–нибудь в аптеке?» – подумала она и, помедлив, шагнула через порог. До полудня, когда начнутся занятия дзюдо, оставалось уйма времени. Усевшись на стул возле прилавка и поставив на пол сумки, она придвинула к себе пачку журналов.
Листая свежий «Лайф», она наткнулась на статью «Телевидение в Европе: взгляд в будущее». На той же странице – фотография. Немецкая семья в гостиной у телевизора. «Берлинские передачи идут уже по четыре часа в день, – говорилось в статье. – Когда–нибудь телестанции появятся во всех крупных городах Европы, а нью–йоркская начнет действовать в семидесятом году».
Другая фотография посвящалась инженерам–электронщикам Рейха, которые помогали американским строителям нью–йоркской телестанции. Отличить немцев было проще простого: ухоженные, уверенные в себе, энергичные. Американцы были ничем не примечательны – люди как люди.
Один из немцев стоял с вытянутой рукой, а американцы, напряженно всматриваясь, пытались понять, на что он указывает. «Да и зрение у них лучше, чем у нас, – подумала Джулиана. – Еще бы, двадцать лет отменного питания! Говорят, они видят то, чего никто из нас не разглядит. Это из–за витамина А, наверное.
