будет. Она даже объяснила это начальнику порта, а затем очень ясно сказала то же самое судье и таможенным чиновникам, осматривавшим судно: после многомесячного заключения на море она не вынесет заточения за стенами. За любыми — всё равно у кого. В том числе и в келье манильских кларисс.
Братья Баррето, наконец, решили проблему, обратившись к племяннику покойного губернатора — сибариту дону Эрнандо де Кастро, с которым за короткое время успели свести дружбу.
Сорвиголова и повеса, ровесник братьев, капитан Кастро легко согласился съехать из дворца на Пласа-Майор. Вещи он перевёз на другой берег реки, в загородный дом, который делил с временным губернатором Дасмариньясом — своим кузеном и неразлучным другом.
Все одобрили такой выход из положения. По всей видимости, другого хозяина, нежели дон Эрнандо, нельзя было и придумать.
Совпадение его фамилии с Баррето де Кастро давало повод думать, что они в родстве. Это было не так, но была тут и доля истины. По матери, донье Беатрис де Кастро, кастелянши замка Торес в Галисии, Эрнандо приходился троюродным племянником Менданье де Нейра. Более того, покойный аделантадо родился в деревне Конгосто округа Бьерсо — меньше, чем в сотне километров от того замка, где вырос Эрнандо. Он знал историю рода Менданья, в том числе один эпизод, неизвестный никому в Новом Свете: отца дона Альваро осудили и повесили за несколько убийств буквально через пару часов после того, как у него родился сын. Кроме того, Эрнандо знал, что сироту воспитывал дед из рода Гарсия де Кастро, который и ему приходился прадедом. Это соседство и общее прошлое семей давало ему право принимать у себя в Маниле вдову аделантадо Менданьи.
Но гостеприимство дона Эрнандо было не простым применением правила учтивости. Аделантадо в Галисии был знаменитостью. Ещё ребёнком Эрнандо слышал про открытие Соломоновых островов, про то, какие титулы пожаловал король его соседу и родичу. Он мог бы даже сказать, что власть аделантадо над всеми островами, открытыми в Южном море, заворожила его.
Теперь он любил напоминать, что с разницей в поколение их судьбы шли параллельно и совпадали во многом... Как Менданья последовал за дядей — губернатором Лопесом Гарсией де Кастро — в Перу, так и Эрнандо отправился на Филиппины за дядей — губернатором Гомесом Пересом Дас Мариньясом.
Менданья прибыл в Новый Свет в 1564 году. Эрнандо — четверть века спустя, в 1589. Оба они занимали одно и то же положение, которому многие завидовали и многие осуждали: губернаторский племянник.
Обоих это родство очень рано, без заслуг и богатства, вознесло на самый верх иерархической пирамиды, и оба вполне сознательно этим пользовались. Отнюдь не удовлетворяясь придворными интригами, они трудились, чтобы стать отличными моряками, великими капитанами. В двадцать пять лет Менданья повёл свою первую экспедицию в Южное море. Кастро в двадцать два ходил в Китай.
На этом сходство кончалось. Никто бы и не подумал их сравнивать, если бы эту аналогию не вбил себе в голову сам Эрнандо.
И прибытие в Кастилью Антиподов корабля-призрака покойного Менданьи конечно же заинтересовало его.
Встречая свою сиятельную родственницу вместе с главными лицами города, он нашёл её не то чтобы пожилой, но женщиной другого поколения, красоту которой моряки преувеличивали. В заморской пришелице, в царице Савской не было ни экзотики, ни даже роскоши знаменитой возлюбленной царя Соломона. Можно было заметить, как ловко она спрыгнула в шлюпку, отвозившую её на берег, но по земле шла, пошатываясь. Это было вполне естественно после долгих месяцев в море — Эрнандо ли было этого не знать? И всё же траур, в который она была облачена, чёрные вуали, обморок в соборе приличествовали больше императрице в изгнании, чем жрице любви.
Величава? Бесспорно. Хороша собой? Верно. Но страшно измождена.
Власти пришли к такому же суждению и все положенные празднества в её честь отложили на неделю — точнее, на вторник 20 февраля 1596 года.
Возблагодарили Господа за благополучное прибытие «Сан-Херонимо». Но для пиршества и бала дожидались, чтобы донья Исабель оправилась от дорожных испытаний. Более того: чтобы забыла их.
Она всё поняла.
Никого не принимала. Даже братьев, даже хозяина дома — капитана де Кастро.
Восемь дней тишины и покоя.
До 20 февраля.
Загородный дом, в котором поселился дон Эрнандо, был построен для его дяди, покойного губернатора Гомеса Переса Дас Мариньяса. Дом был одноэтажный, наполовину каменный, как все испанские строения, наполовину бамбуковый, как все филиппинские жилища. Маленький дворик напоминал севильские патио, крыша из мангровых пальм и веранда, как в местных хижинах — получилось что-то смешанное. Дом стоял посреди лужайки в глубине роскошного сада. Между кустов пурпурных бугенвиллий и лужайки с ослепительно белыми сампагитами[27] виднелся мутный поток Пасиг — речка, протекающая через город и впадающая в бухту.
Птицы молчали — ни крика. Но в этот ранний час от веранды доносился плеск воды: Эрнандо кейфовал в бане — бочке, выставленной на улицу. Слуга-филиппинец поливал его из шайки; звук был похож на рассветное журчанье горного ручья. Божественно! Так здорово, что он никак не хотел вылезать из бочки.
Дон Эрнандо умел получать удовольствие. Любил роскошь и славу.
Говорили, что восемнадцати лет от роду он начал карьеру настоящим подвигом. Когда юноша впервые отправился на Филиппины, всего ещё только мичманом на корабле дяди, у острова Мариндуке поднялась страшная буря. Крушения было не избежать. Люди уже считали себя погибшими. Кому могло понравиться броситься за борт, в темноту, в бушующие волны? Никому — только мальчишке, которого риск возбуждает, опасность подталкивает. Посреди общей паники он обернул вокруг тела королевское знамя драгоценный символ, вверенный ему. Потом схватил очень длинный канат и привязал к мачте.
И прыгнул в воду, зажав канат в зубах. И как только он не выпустил его, когда в лицо ударили волны? Удивительно! Все думали, что юнец разбился о скалы, а он доплыл до острова, воткнул в песок испанский флаг, а канат крепко привязал к пальме. Затем по этой верёвке, которую Эрнандо сообразил прихватить,
