Говоря это и наблюдая за растущим изумлением на лице ржавоглазого, замарашку распирало от гордости. Половину сказанного она не слишком понимала и сама, повторив лишь то, о чем нередко судачили бабы на палубах. Но звучало все по-взрослому, по-настоящему.
Ржавоглазый пальцем потрогал розовое мясо, точно боялся, что лишенный раковины моллюск укусит, осторожно взял его, понюхал, не преминув дернуть кончиком носа, пожал плечами и запихнул в рот.
— Эй, как там тебя… Кузнечик…
Теттигоня нахмурилась и со всего маха пнула голой ногой по голени ржавоглазого:
— Указующий Перст Господи… Ой-ой-ой!!! — захныкала замарашка от прострела, пронзившего ступню и одновременно от боли в носу, крепко зажатом пальцами ржавоглазого. — Пусти! Пусти, говорю!
Протяжный скрип и ритмичные удары по чему-то дребезжащему вдруг разорвали могучие вздохи вечного шторма. Причал под ногами задрожал. От неожиданности ржавоглазый разжал пальцы, и Теттигония со всего маху приложилась задом об твердую поверхность. Глаза наполнились слезами, нос — соплями.
Ржавоглазый даже вскочил от изумления. Из-за обломков выброшенных на причал кораблей приближалась длинная процессия странных существ.
Издалека, да еще в сумеречном свете нескончаемого шторма, щедро сдобренном густыми тенями хаотического нагромождения останков судов, их можно было принять за людей — нелепых уродцев. Но чем ближе они продвигались, тем больше сползала с них оболочка человекоподобности. Так корабль, будучи выброшен на сушу, постепенно теряет всякое сходство с тем, что когда-то могло пересечь океан.
Кораблекрушение человечности, вот что это. И дело заключалось не в каком-то уродстве, нет, ведь уродство тем и отвратительно, что заякорено в человеческой анатомии, выпирая или отторгая ту или иную часть, а в попытке неумело, вяло, халтурно воспроизвести подобие человека из каких-то уж совсем негодных деталей. Требовалось воображение ребенка, чтобы признать за шествующими в единой связке чудищами право на существование хотя бы в роли нелюбимых, страшных, а подчас и кошмарных.
С каждым шагом в грохоте и дудении как бы труб и как бы барабанов — под стать ярмарке уродов — все меньше находилось в запасе слов, дабы отпечатать в потоке внутренних впечатлений словесный портрет этого марша.
Безжалостно насилуя взгляд, уроды никак не проявляли интереса к взирающим на них людей. Они шествовали собственной дорогой, мало интересуясь тем, кто или что стояло у них на пути. Маленький оркестрик безнадежья под предводительством кошмара.
Белесые и пятнистые тела, покрытые крупными каплями слизи и пучками жестких волос.
Испещренные разнокалиберными глазами деформированные то ли головы, то ли наросты.
Рывки щупалец, впивающихся присосками в обломки, увлекая их за собой и внося дополнительную какофонию в издевательски выводимый маршевой ритм.
Топот конечностей, стук когтей и копыт.
Трение студенистых и костлявых туш друг о друга, могущее значить что угодно — от акта вегетации до агрессии.
— А это как объяснить? — задумчиво потер подбородок ржавоглазый.
От обид и переживаний у замарашки вновь проснулся аппетит, и она принялась разгрызать раковины, с жадностью вырывать моллюсков из раковин и отплевывать круглые твердые шарики.
Уроды втянулись в узкий проход между бронированной поверхностью острова и лежащим на боку судном. Бой барабанов и хрип труб усилился гулким эхом. В непроницаемой стене вдруг возникли многочисленные отверстия, в них появились люди, которые свесившись вниз, принялись рассматривать шумное шествие.
Последний уродец, прежде чем исчезнуть с глаз долой, взмахнул щупальцем, бросив в сторону Теттигонии и ржавоглазого нечто цветастое.
Ржавоглазый поднял прощальный подарок — это оказалась кукла с пластиковой головой и тряпичным тельцем. Пошарпанное личико с выцветшими глазами обрамляли волнистые локоны, почему-то зеленого цвета. Драное платьице перетягивала голубая лента с длинными концами.
— Ну-ка, иди сюда, — поманил ржавоглазый Теттигонию.
Та на удивление послушно подошла, осоловев от пережора. Ржавоглазый перевязал ленточкой волосы замарашки так, чтобы кукла оказалась сбоку, на левой стороне головы. Теттигония не возражала.
— Вот так-то лучше, — сказал ржавоглазый, оглядев приукрашенную замарашку. — Пошли? Или здесь переночуем?
Идти ей никуда не хотелось, но оставаться на причале тоже не стоило. Как только мировой свет иссякал, из пучин к поверхности поднимались жуткие создания, взирали на свинцовые облака и придавались цепенящим любое живое существо размышлениям, от которых те предпочитали бросаться в широко раззявленные пасти чудищ, лишь бы прекратить невыносимые страдания.
Ржавоглазому пришлось взять ее на закорки. Поначалу Теттигония показывала ему куда идти, но чем дальше они шли по стальным коридорам, переходя через стальные пещеры, спускаясь и поднимаясь по стальным лестницам и виадукам, тем более сонной она становилась. В конце концов, она закрыла глаза, пообещав себе не засыпать, но тут же нарушила свое обещание.
Спать, прижавшись к теплому телу, а не распластавшись на ветоши, брошенной на палубу, оказалось столь приятно, что замарашка не желала просыпаться, единственно заставляя себя изредка открывать глаза, но так и не разобравшись, где же ее теперь несут, вновь погружалась в теплый уют крепкого сна, где ее ждал Господин Председатель.
— Гррм, — сказал господин Председатель, разглядывая склоненную в глубоком поклоне многочисленную челядь. — Гррм.
От такого звука осы нервничали, беспокойно носились над палубой, выпуская жала, и размахивая руками-эммитерами. Челядь обильно потела не только от поддерживаемой в зале высокой температуры, ускорявшей метаболизм колоссального тела, но и от неизвестности, лихорадочно соображая — что за крамола может скрываться за столь многозначительным «гррм». Последний раз подобное «гррм» оказалось непроизвольной реакцией Господина Председателя на обновляемый физраствор, но кто гарантирует, что и теперь все объясняется сомой, а не дрянным расположением духа из-за какого-то очередного просчета в Высокой Теории Прививания?
— Сегодня ночью, — прогрохотал голос, — мне приснился пренеприятнейший сон.
— Какой?! Какой, Господин Председатель?! — взволновалась челядь, и только Правое Око Господина Председателя промолчал, ибо зорко вглядывался в толпу, высматривая — все ли с должным трепетом внимают Господину Председателя, милостиво решившего поделиться своими видениями.
— Гррм… Гррм… — огромное тело задвигалось, опутывающие его трубки жизнеобеспечения вздрогнули, сильнее зашумели насосы, прогоняя кровь Господина Председателя по сосудам. Вставленные в зияющие дыры на месте носа прозрачные воздухопроводы замутились от добавок успокоительного дыма.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
