Прежде чем выйти из подъезда, постоял, наблюдая за улицей, вглядываясь в каждую, подворотню, в каждый подъезд.
«Постой-постой, что-то здесь неладно! Вон, на противоположной стороне, стоит человек. Слишком долго стоит… Похоже, собирается уйти… Ага, ушёл… Ушёл или его сменили?.. А вот идёт ещё человек в вельветовой курточке и почему-то очень подозрительно озирается по сторонам… Повернул на другую улицу, слишком быстро повернул… Нет, вроде здесь все спокойно!» Стараясь не выдавать своего страха, Мирон неспешно шагнул из подъезда и пошёл по улице, всем видом показывая, будто вышел проветриться, прогуляться.
Узкие улочки и проходные дворы вывели его на Прорезную. По Прорезной ходил маломощный трамвай. От угла Крещатика он с натугой поднимался вверх до Владимирской и дальше — на Сенной базар.
Мирон неторопливо прошёл мимо трамвайной остановки и подошёл к дому, на треугольном фонаре которого значилось; «Прорезная, 8». С безразличным видом прислонился к углу открытых ворот и стал закуривать, исподлобья просматривая всю улицу — пядь за пядью; просмотрел — и тут же успокоился.
Свернув цигарку, Мирон поднял голову и вздрогнул — прямо на него шёл милиционер с красной повязкой на рукаве. На лице Мирона выступил пот. В глазах от страха помутилось. Не сводя с милиционера глаз, он потянулся рукой за наганом, но никак не мог попасть рукой в карман. А когда наконец ухватился за холодную ребристую рукоятку, милиционер, дружелюбно улыбаясь, попросил:
— Дай прикурить, товарищ!
Мирон поднял свою цигарку, и рука у него дрожала мелко-мелко и противно, как у припадочного.
— С похмелья, что ли? — прикуривая, участливо спросил милиционер.
— Ага… с похмелья… с похмелья… — согласно закивал головой Мирон, радуясь, что и на этот раз, похоже, обошлось. Вывезла кривая! Но все же решил в дом пока не заходить. Не испытывать — будь она неладна! — судьбу. Смахнув рукавом пот — и оглядевшись по сторонам, Мирон двинулся вдоль трамвайных путей…
В кабинете Фролова резко, настойчиво зазвонил старинный «Эриксон». Фролов снял трубку, сильно дунул в неё:
— Слушаю.
Кто-то на том конце провода тоже дунул в трубку и искажённой мембраной голосом произнёс:
— Товарищ Фролов!.. Это товарищ Фролов?.. Оксанин «знакомый» вывел нас уже на третий адрес. С Куреневки отправился на Жилянскую, семь, интересовался Гриценко. Потом — на Бедаковскую, к двадцать пятому номеру…
— Что? — вскинулся Фролов. — Повторите!
Голос в трубке повторил:
— На Безаковской, говорю, интересовался двадцать пятым номером. Але! Вы слушаете? Только что был на Прорезной, возле восьмого номера. Но не заходил. Спугнул милиционер. Теперь пошёл дальше, на Александровскую.
— Так-так… очень любопытно… — бормотал сам себе Фролов, напряжённо обдумывая сообщение.
А на том конце снова прорывался сквозь треск, гудки и шум все тот же голос:
— Так что, товарищ Фролов, может, возьмём «знакомого»? Или как?..
— Ни в коем случае! Только следить!.. Слышите?.. Алло… Алло… Только следить!.. — встревоженно приказал Фролов в трубку. А сам тем временем достал из ящика стола присланное Кольцовым донесение, положил на аппарат все ещё гудевшую всеми шумами телефонную трубку и снова стал вчитываться в текст: «Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25…» Странно… Этот адрес — лишь один из трех, по которым прошёл Осадчий. И пошёл дальше, по четвёртому… Очень странно!..
Фролов ерошил волосы и неотрывно смотрел на разложенные на столе бумаги. В нем все сильнее нарастало тревожное ощущение — что-то здесь не так… Собрав со стола бумаги, он отправился к Лацису.
Мартин Янович сразу понял, что Фролов пришёл к нему с чем-то важным. Он указал глазами на стул, а сам упёрся ладонью в подбородок и негромким задушевным голосом сказал:
— Слушаю, Пётр Тимофеевич.
— Несколько дней назад, — решительно начал Фролов, — Кольцов переслал текст случайно увиденного им донесения. Оно было подготовлено контрразведкой и предназначалось для отправки в Киев… — И Фролов обстоятельно рассказал Мартину Яновичу о сомнениях, которые вызвало это донесение. После чего достал из кармана лист бумаги и положил его перед Лацисом: — Ночью в Киеве объявился небезызвестный нам связной Щукина Мирон Осадчий. Весь сегодняшний день он болтался по городу, интересовался различными адресами… вот этими…
Лацис заинтересованно взял лист, стал внимательно его изучать. На лбу его собрались суровые складки.
— В том числе и Безаковской, двадцать пять?
— В том-то и дело.
— Интересно… Оч-чень интересно… — Лацис порывисто встал, несколько раз быстро прошёлся по кабинету, остановился напротив Фролова. — Осадчий где сейчас?
— На Александровской.
Склонившись над бумагой, Лацис снова стал внимательно всматриваться в неё, словно на ней вдруг проступили какие-то таинственные знаки.
— Жилянская улица — Гриценко… Безаковская — Поляков… — старательно вполголоса, точно перечисляя каких-то старых знакомых, перечитывал он адреса.
Фролов слушал Лациса и устало кивал головой. Затем задумчиво потёр переносицу пальцем раз-другой и неспешно высказал предположение:
— Может, Щукин по этим адресам кого-то ищет?.. Или проверяет свои старые явки и агентуру?..
Лацис отрицательно покачал головой.
— Щукина я хорошо знаю, — объяснил он. — Очень хорошо, хотя нас никогда не представляли друг другу. — Лацис позволил себе на мгновение разрядить напряжение иронией и тут же продолжил сухо, лаконично, не делая ни малейшей паузы на отбор самого необходимого, — мысль его работала с той отточенной мгновенностью, которая всегда и удивляла и восхищала всех, кто близко соприкасался с Мартином Яновичем: — Полковник Щукин служил в контрразведке в Петербурге. Был одно время ненадолго прикомандирован к московскому жандармскому управлению. Большой мастер работы с агентурой… Хитёр, осторожен… Нет, он не доверил бы столько своих секретов одному человеку, тем более такому, как Мирон Осадчий.
Лацис, по привычке, подошёл к широкому окну кабинета. На город уже давно опустилась недобрая свинцово-серая ночь, и купола Софийского собора стали белесыми, похожими на слитки чернёного, старинного серебра. По лицу Лациса бродили отблески каких-то мыслей.
— А может, все-таки взять Осадчего? — неуверенно предложил Фролов.
Лацис не ответил. После долгого молчания сказал:
— Вариант первый. Безаковская ещё не была явкой. Но предназначалась… Если Осадчего не возьмём, значит, явка надёжная… — Но тут же замахал руками: — Нет! Не то! При чем здесь остальные четыре адреса? Наконец, при чем здесь весь текст донесения Кольцова?
