— Это лучший шанс, какой есть у фейри — у всех нас. Тебе чистокровки так промыли мозги своей ложью, что ты уже не видишь правды? Ты забыла, как они тебя называют? — Ее голос стал выше, пронзительнее, в нем послышались издевательские нотки. Боль была ее собственной, а издевательство — заимствованным. — Полукровка. Нечистокровка. Дворняга. Ты забыла, как они раз за разом ранят тебя, и им при этом плевать?
В ее глазах блестели слезы, она была слишком увлечена своей тирадой, чтобы их прятать.
— Я никогда не забуду, кто я есть, — ответила я мягко. — Но я умею прощать.
— Ты принадлежишь им как вещь! Ты одна из их псов! Чистокровки отдают приказ — и ты идешь его выполнять. И, отправляясь на смерть, еще и нянчишься с их детками! — Она рассмеялась. — Мы все знаем — узнали, когда выясняли, как не дать тебе все разрушить. Сильвестр показывает пальцем, и ты бежишь. Собачонка. Тупая дворняжка.
Она старалась причинить мне боль этими словами, но меня словами ранить сложно. Все это я слышала и раньше.
— Я принадлежу ему, а он — мне. Хорошо это или плохо, но мы все принадлежим нашим семьям. Поэтому не убиваем друг друга. — Между нами было всего несколько футов. Если разговор продолжит ее отвлекать, у меня может получиться. — Если я чей-то пес, то потому, что хочу им быть, ведь эти люди моя семья.
— Тогда почему они не остались со мной? — Гордан держала пистолет уже не так крепко. Истерика мешала ей сосредоточиться. Это не сделает ее менее опасной — наоборот, вполне может обернуться так, что будет еще хуже. Безумие непредсказуемо. — Если вот что такое — семья, тогда почему моя не осталась со мной?!
— Я не знаю, Гордан. Если бы знала, то сказала бы.
— Они не слушали! — Гордан затерялась в своей собственной боли, наши с ней миры окончательно перестали пересекаться. — Они никогда не слушали! Ни моя мать, ни Барбара, никто! Они были чистокровные, а я нет, недостаточно хороша для них, чтобы прислушиваться ко мне! Глупцы!
— Почему они тебя не слушали? — спросила я, едва заметно продвигаясь вперед. Еще немного, и я смогу до нее дотянуться.
Гордан не замечала.
— Они думали, что раз они чистокровки, то во всем разбираются лучше меня, — горько произнесла она. — Что бы мы ни делали, сколько пользы бы ни приносили народу фейри, они никогда не признают нас. Ты-то это должна понимать. Это не моя вина, что папа от нас ушел. Это не моя вина, что я родилась такой, какая есть. Тогда почему они обвиняют в этом меня?
Забытый пистолет повис в ее руках. Лучшего шанса мне могло не представиться. Если начать действовать сейчас, то, может быть, я сумею столкнуть Гордан с края раньше, чем она выстрелит в Квентина, пусть даже меня при этом застрелить она успеет. То, что он попал в эту передрягу, с самого начала моя вина. Я обязана пойти на что угодно, но вытащить его отсюда живым.
Бросившись вперед, я выхватила у Гордан пистолет. Однако это движение развернуло нас обеих так, что теперь уже она стояла спиной к стене, а мне хватило бы одного маленького толчка, чтобы полететь вниз, к Эллиоту.
Завопив, Гордан ударила меня ладонью по щеке.
— Сука! Как ты не понимаешь? С тобой они поступают точно так же! — Ее ярость была почти физически ощутима, а в воздухе плескался запах горящей нефти — запах магии Гордан. Неудивительно, что я не сумела проследить заклинание, взорвавшее мою машину. — Они никогда не позволят тебе стать чем-то большим, чем домашний зверек! Ты их собака, тупая, нечистокровная собака!
— Мне плевать, — сказала я. — Я себе нравлюсь такой, какая я есть.
Я нарочно провоцировала ее с целью отвлечь, и, кажется, это действовало. В сторону Квентина она не смотрела совершенно.
Гордан бросилась на меня, и я отпрянула, ударившись левым локтем о перила. Руку прошила боль, да так, что я вскрикнула.
— Когда ты перестанешь быть им нужной, они убьют тебя точно так же, как всех остальных! — На этот раз я не успела увернуться, когда Гордан сделала еще один рывок, и ее руки сомкнулись у меня на горле. Она сдавила их, крича: — Они убивают все, к чему прикасаются! Все!
Я молотила по ней кулаками, внезапно осознав, насколько сейчас бесполезен пистолет в моей руке. Не было возможности ни прицелиться, ни сосредоточиться, и я не знала, взведен ли затвор; если я сейчас попытаюсь выстрелить, то могу снести собственную голову. Я не могла даже сориентироваться, чтобы ударить Гордан по затылку ее же оружием, хотя это было бы здорово. Пришлось взамен впечатать ей коленом в живот. К сожалению, желаемого эффекта это не возымело: хватка на моем горле только усилилась.
— Неужели тебе всегда было все равно? — спросила она с вновь обретенным спокойствием. Она понимала, что побеждает. — Хотя ты знала, что ничтожнее их, что твоя смерть их не огорчит? Всегда найдется другой подменыш. Ты ничего не стоишь.
Перед глазами, затуманивая зрение, мелькали черные пятна, а кулаки били все слабее и слабее. Удушье очень похоже на ощущения утопающего. Не рекомендую ни то, ни другое. Собрав последние силы, я прошептала:
— Кто бы… говорил.
Это лишь сильнее ее разозлило. Она убрала одну руку с моего горла и снова отвесила пощечину. Меня это не волновало — я была слишком занята тем, чтобы наполнить воздухом горящие от боли легкие.
— Знаешь, почему на самом деле я разделалась с ней таким способом? — спросила Гордан. — Я не создавала для нее бэкап, вот почему. Даже если другие вернутся, то она уж точно ушла навсегда, чего бы вы, умники, ни делали. Ну, каково это для вас, псов? Каково, я спрашиваю? Мы уничтожили одного из хозяев псарни!
— Но только одного… — прошептала я.
— Не важно. Я буду убивать столько, сколько потребуется. — Она вновь ударила меня по щеке так, что моя голова мотнулась в сторону. — Почему ты, а не я? Почему они хотят тебя? Моя кровь чище твоей! Почему ты их комнатная собачка, а меня держат в конуре? Почему?
— Я не знаю, — сказала я. Ее руки снова сжали мне горло, и черные пятна прихлынули обратно.
— Ненавижу тебя! — завопила Гордан. Я, обвиснув на ее руках, закрыла глаза и приготовилась к смерти.
Снова открыть глаза меня заставил звук трескающегося дерева. Гордан ослабила хватку и развернулась в сторону, откуда он донесся. За ее спиной стояла Эйприл, держа двумя руками остатки складного стула. Я впервые видела ее настолько полно материализованной, и лицо ее уже не было, как прежде, бледной копией человеческой мимики. Взгляд ее был глубоким, усталым и очень настоящим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
