Продолжается северный ветер с мокрым снегом. Противная погода. Дрейфуем к югу. 81°43 северной широты, т. е. с понедельника нас отдрейфовало на 9 к югу.
Канун Иванова дня мне приходилось встречать под разными небесами, но никогда не видал такого, как сегодня. Так далеко, далеко от всего, что связано с этим вечером. Вспоминается веселье вокруг костров у нас на родине, звуки скрипки, смеха, стрельба, на которую откликается в синеющих горах эхо. Я смотрю на эту беспредельную белую равнину, сквозь туман и иней и гудящий ветер. Здесь Иванов день не несет с собой радости. Серо и пасмурно все вокруг.
Перелом лета миновал, и скоро дни опять станут короче, будут клониться к долгой зимней ночи, которая, быть может, найдет нас там же, где и покинула. Сегодня после обеда я сидел, углубившись в определение солености морской воды, как вдруг Мугста просунул голову в дверь и сообщил, что поблизости, кажется, бродит медведь. Наши ребята возвратились после обеда к своей работе у Великого бугра, где устраивался ледник для хранения свежего мяса,[184] и тут обнаружили медвежьи следы, которых прежде не было. Я надел лыжи и пустился в путь… Легко сказать – путь… Все последние дни стояла оттепель, и вместо пути образовалось сплошное снежное месиво, в котором беспомощно проваливаются лыжи. Медведь подошел с запада и, направляясь прямо к судну, остановился обозреть работы по рытью погреба, затем вернулся немножко назад и, задав порядочный крюк, затрусил тихо и спокойно к востоку, не обращая больше ни малейшего внимания на такой пустяк, как корабль. Он шел зигзагами, обнюхивая все уголки, где, как ему казалось, можно было найти что-либо съестное, местами рылся в снегу разгребая брошенные собаками объедки или что-нибудь в этом роде. Затем он обошел и обследовал с большим интересом все полыньи – по-видимому, в надежде, что ему попадется тюлень, потом снова пустился в путь среди торосов, где по льдинам, где прямо по воде и по слякоти. Будь лыжный путь получше, ему бы не уйти, но на таком рыхлом снегу он намного меня опередил.
Отсчет в лупу температуры по глубоководному термометру (12 июля 1894 г.)
Удручающе безотрадный ландшафт – все бело и серо кругом. Полное отсутствие теней, лишь полурасплывшиеся формы, тающие в тумане и мокром снегу. Полная оттепель. Проваливаешься на каждом шагу. Нелегко проложить себе путь по этому рыхлому снегу за медвежьими следами, которые вьются то между торосами, то поверх их. Лыжи глубоко погружаются в снег, и вода, скопившаяся под снегом, доходит часто до щиколоток. Трудно вытащить лыжи, и еще труднее переставлять в них ноги, но без лыж было бы еще хуже. Кое-где однообразный бело-серый хаос прерывается черной, как уголь, водой, которая извивается между высокими торосами то широкими, то узкими разводьями. По черной поверхности разбросаны белые, покрытые снегом ледяные глыбы и обломки льда, будто белый мрамор на черноземе. Местами расстилаются большие темные полыньи, ветер гонит по ним мелкие волны, которые плещутся о ледяные края, – это единственные живые звуки здесь в пустыне. Приветом старого друга звучит этот веселый плеск волн. И здесь разъедают они льдины и размывают их края; совсем можно вообразить себя в более южных широтах. Но все вокруг обложено льдом, он вздымается самыми причудливыми фантастическими формами и резко выделяется на черном фоне, на котором глаз покоился минуту назад. Вечно и непрестанно меняет этот странствующий лед формы чистого голубовато-белого мрамора. С щедрой расточительностью проводит природа резцом своим, воздвигая чудеснейшие изваяния лишь для того, чтобы снова их уничтожить, хотя бы еще ни один глаз их не видел. Это сплошная симфония красоты, но к чему она. Что означает? Ею управляют капризы изменчивой природы, следующей тем извечным законам, которые не интересуются ни тем, что мы называем целью, ни перспективой.
Передо мной вздымается одна ледяная гряда за другой, с полыньями между ними. В июне была раздавлена и затонула «Жаннетта». И что, если и «Фрам» постигнет здесь та же участь? Нет, льды будут к нему благосклоннее. Ну а если все-таки это случится? Гуляя по льду и оглядывая окрестности, я вспомнил, что сегодня канун Иванова дня. Далеко там виднеются мачты, высоко уходящие в небо, полускрытые в снеговом облаке. Да, смелые сердца у людей, живущих под палубой этого судна. Смелые сердца или просто слепая вера в слово человека?
Можно понять состояние человека, который придумал план хотя бы самый безрассудный, когда он отправляется, чтобы выполнить его; конечно, он готов сделать все возможное для того, что рождено его мыслью. Но они – у них ведь нет такого ребенка – они со спокойной совестью могли бы воздержаться от участия в экспедиции, подобной этой. Какая надобность человеку жертвовать жизнью, рисковать гибелью здесь?
Нет, по такому пути бесцельно гнаться за медведем. И я плетусь по мокрой снежной каше обратно».
«Воскресенье, 24 июня. Годовщина нашего отъезда с родины. Северный ветер. Продолжаем дрейфовать на юг. Сегодняшнее наблюдение дало 81°41,7 северной широты; нельзя сказать, чтобы мы двигались с головоломной скоростью.
Длинный был год; много пережито тревог и разочарований, хотя мы и не прошли так далеко, как я предполагал.
Сижу и гляжу в иллюминатор; снег вихрем крутит на северном ветре. Странный Иванов день! Пожалуй, я теперь сыт льдом и снегом, но все же отнюдь не тоскую о зеленых лугах; по крайней мере не всегда. Наоборот, часами сижу теперь, обдумывая планы новой экспедиции вглубь ледяной пустыни, планы, которые я осуществлю после возвращения домой… Да, я-то знаю, чего достиг, и знаю примерно, что меня ожидает, поэтому могу строить планы на будущее. Но те, которые остались дома… Нет, сегодня я писать не расположен. Пойду спать».
«Среда, 11 июля. Широта 81° 18,8 . Наконец-то снова южный ветер и пришел конец нашему дрейфу на юг.
Теперь я почти тоскую о полярной ночи, с ее вечной сказочной игрой звезд, волшебными северными сияниями и луной, плывущей в темно-синем безмолвии. Это нечто, напоминающее мечту, взгляд, брошенный в туманную страну фантазии. Ночью не существует форм, не существует действительности, а только видение, сотканное из серебра и фиолетово-голубого эфира, поднимающегося от земли и пропадающего в бесконечности… Но этот бесконечный день, чересчур реальный, навязчивый, не интересует меня больше и не манит из моей берлоги. И эта вечная неустанная спешка, переход от одной работы к другой; все надо сделать, ничем нельзя пренебречь; мелькают неделя за неделей, день за днем; рабочий день долог и нередко кончается далеко за полночь. Но через все это проходит то же чувство неудовлетворенного стремления и пустоты, которого нельзя обнаружить перед другими. И подавить его подчас нельзя.
