знатной дамой – опаздывать никак нельзя.
Экипаж дребезжал, пока он крепко сжимал трость и ерзал от возбуждения и нервов; ему всегда хотелось с ней встретиться. Она послала за ним через Стэнфордов, пригласив на чаепитие в ясный мартовский день. Мейбриджа уже покорили скромная красота и гигантские богатства – первое он заметил много лет назад, на другом конце бального зала, пока шел через сад. Ее было не назвать классической красавицей, как одну из стройных сирен Лонг-Айленда, порхавших и изгибавшихся в блестящей белизне лучших приемов общества. Ее привлекательность исходила изнутри и озаряла каждое движение грацией и харизмой; не ограненный алмаз, а энергетический самородок силы и живого достоинства. С тех пор на нее свалились скорбь и деньги. С изнурительной смертью единственной дочери и безвременной кончиной мужа осталось лишь одиночество, чтобы сломать ее, и огромное наследство – чтобы подтачивать все надежды на загробную жизнь.
Сара стала единственным бенефициаром состояния, заработанного оглушительным успехом многозарядной винтовки Винчестера – оружия, которое «покорило Запад». То была сильно эволюционировавшая версия более неуклюжей винтовки Генри, с революционной конструкцией: к стволу снизу крепился трубчатый магазин и подавал в патронник двенадцать зарядов с помощью подствольного рычага, также служившего спусковой скобой. Из карабина рычажного действия можно было вести беглый огонь с седла. Благодаря огневой мощи и скорости перезарядки оружие на голову опередило все, что производилось до него.
Винтовка разогнала немногие оставшиеся племена, что отказывались уступать белому игу. Вместе со своими собратьями тяжелого калибра вычистила равнины от бизонов и прочих существ с дорогостоящими хвостами или рогами. На заре Гражданской войны северная армия закупала ее в огромных количествах, и деньги хлынули рекой в закрома Винчестеров. Винтовка выпускала одну пулю в секунду и отличалась траекторией, что стерла с лица земли половину поколения соседей и друзей.
Слезам Сары так и не пришел конец. Просто после первых пяти лет они текли внутри. Слезы наливались под веками, выхолащивая плоть под нежной кожей щек и находя горло, чтобы она сглатывала соленые картины с малышкой Энни, чахнущей на ее груди. Ребенок не узнал в жизни ничего, кроме лютого голода и боли; между кожей и костями не прирастали мясо или жир.
Почти пятнадцать лет спустя Сара проглотит боль при виде гниющих легких молодого мужа, пока его пожирала болезнь. Он, как и его кричащая дочь, съежился в ее объятьях. Говорили, что в начале 1880-х Сара пошатывалась на краю безумия, но переступить последнюю черту ей не давало какое-то особое упорство. Она сама не знала, чему им обязана: уж точно оно не коренилось в горе богатств, что росли вместе с трауром, поскольку к ним Сара интереса не испытывала никогда; деньги ничего не могли купить и только копились – зачаточная модель ее распухающей тревожности. Никак не могло не быть причины, почему все эти ужасы подавили всю ее радость; когда причина наконец нашлась, она показалась мучительно очевидной.
Он сам ей все объяснил. Бледная улыбка и нежные руки – Сара Винчестер нисколько не сомневалась, что ей описывали супруга, стоящего подле нее, недоступного невооруженному глазу. Он пришел объяснить эволюцию их семьи, похоронить ее угрызения совести: она ни в чем не виновата.
Медиум поднесла платок к лицу Сары, пересказывая его слова, утешая духа, побуждая говорить яснее. Он сказал – через медиума, – что те, кого сразило ужасное оружие, вернулись отомстить, что они проследовали по тропинке из долларов к ответственным за их смерть и что Сара по определению последняя из Винчестеров. Они уже забрали Уильяма и Энни (которые счастливо воссоединились на другой стороне), но гнев вернувшихся не утолен.
Спасение возможно, и у него было физическое выражение. Муж велел ей построить дом – особняк для сожительства с мертвыми; такой огромный, что вместит все пропащие души, пока они не явились бесприютно скрестись о ее бытие. Такая цель потребует непрестанных трудов, предупредил он. Дом должен расти постоянно; если расширение прекратится, Сара умрет и они никогда не встретятся на другой стороне.
В тот день Сара покинула сеанс с надеждой и целью; после многих лет боли она наконец знала, куда направить деньги и энергию. Так ей дали первый депозит для новой жизни – паломничества, которое свернет железнодорожные пути Леланда Стэнфорда к стройке ее нового дома на западе, – и она возблагодарила медиума за то, что та наставила в нужном направлении. Днем и ночью армия наемных рабочих сооружала чудовищный лабиринт из дерева, где могла спрятаться Сара. Вокруг нее множилась «Янда Вилла», во всех направлениях змеились слепые коридоры и увлечение числом тринадцать, заводя яростных демонов и оскорбленных при жизни призраков в тупиковые проходы, безумные башенки и лестничные марши, поднимавшиеся, по сути, в полное никуда – но всегда прочь от ядра ее скорби.
Все это Мейбридж уже слышал, но память у него была выборочна и смертельно поражена его собственными потребностями. Сара Винчестер – женщина большой красоты и влияния; он восхищался ее чистотой. Она так и не вышла замуж вновь и сохраняла ярую преданность памяти усопшей семьи. Она его поймет, верил Мейбридж. Она наверняка слышала о его инциденте с Ларкинсом. Он не сомневался, что вдова оценит правомерность его действий, разглядит в нем истого джентльмена и, как он надеялся, значительного художника.
Экипаж остановился перед входом в сад растущего дома. Мейбридж сошел и вступил на тропинку, миновавшую фонтан и выходившую к веранде. Вход меж колонн был холоден и элегантен – механический просвет в плотничестве. Дверь открылась, и Мейбриджа впустил внутрь тихий человек.
Дом был безупречен и блестел новизной. Он пах лоском и опилками – оба запаха обострялись тонким полутоном лака. Выложенный вручную наборный паркет – идеален и бесконечен; Мейбридж следовал за проводником словно целую вечность, иногда не в силах устоять перед соблазном замешкаться для изучения каждой детали и угла. Они вошли в зал, обстановка которого превосходила содержимое всех остальных комнат, вместе взятых. В центре стояло пианино, господствовавшее среди мебели и картин. Очевидно, это была жилая часть дома. Остальные комнаты – видимость, избыток, но в этих царила жизнь. Мейбридж чувствовал ее присутствие в следующей комнате.
Тихий человек оставил его стоять и прошел дальше, закрыв за собой дверь. Нервозность Мейбриджа подергивала за шляпу и трость, ему хотелось их сложить, но он не смел рисковать оскорблением. Он беспокоился и озирался, постукивая по ноге вышеназванными предметами. Послышалось бормотание, а затем дверь открылась и вошла хозяйка, протягивая для приветствия руку.
– Мистер Мейбридж, благодарю за визит.
Его шокировала ее
