Прошел месяц, и секретарю снова сообщили, что пастух по-прежнему нарушает закон. Секретарь понял, что снова ругать пастуха бесполезно, а посадив его в тюрьму, он также ничего не добьется, только лишится хорошего пастуха. Надо было придумать какое-нибудь другое средство. Секретарь решил пастуха женить. Быстро подобрали подходящую невесту, обоих привели в райком, секретарь сказал пастуху, что тот должен жениться.
— Баш-уста, начальник! (Слушаюсь, начальник!), — сказал пастух.
И женился.
И вновь прошел месяц. В райком пришла новобрачная и стала жаловаться секретарю:
— Он со мной не спит, своих супружеских обязанностей не выполняет, все время со своими овцами, что мне делать?
Секретарь поручил милиции доставить к нему пастуха.
— Ты почему не спишь с женой? Почему не выполняешь свой супружеский долг?
— Какой долг, начальник? Что я должен с ней делать? Я не знаю!
— Не знаешь? Ты что, с женщинами дела никогда не имел?
— Нет, начальник.
— То, что делал с баранами, то же делай и с ней. Пупок знаешь?
— Знаю, начальник.
— Отмерь от пупка вниз рукой одну пядь и… и вперед!
На следующий день в райком прибежала заплаканная новобрачная. Она рассказала секретарю:
— Он пришел домой, раздел меня, нашел пупок, отмерил от него вниз одну пядь, но рука-то у него большая! Я ему кричу: «Не туда, не туда!» А он мне отвечает: «Молчи, дура, райком лучше знает!»
«Сталинский» характер
Люди на свете бывают разные. Одни узнав, что в чем-то не правы, стремятся исправить свою ошибку, другие, наоборот, настаивают, что все делали правильно. Есть и третья категория: они понимают, что допустили ошибку, но исправлять ее не хотят — характер не позволяет. Когда такой человек является начальником, подчиненным с ним совсем непросто. Он требует, чтобы всегда была соблюдена субординация, чтобы никто никаких внешних новостей не узнавал раньше него или минуя его. Именно к этой, третьей, категории относился начальник Управления геологии Азербайджана Экрем Мамедович Шекинский.
Однажды один геолог ждал письма с приглашением на конференцию. Письмо должно было прийти на имя Шекинского, так как только он мог разрешить командировку за пределы республики. Естественно, этот геолог ходил в секретариат и справлялся, не пришло ли письмо, которое он ждет. В конце концов секретарь сказала ему:
— Да, письмо пришло и находится на столе у начальника.
Как об этом узнал Шекинский, кто ему донес, неизвестно. Но он не только не дал этому геологу возможности поехать на конференцию, но девушку-секретаря, которая выдала «страшную тайну» о получении письма, уволил.
Я знал о «сталинских» замашках Шекинского. И когда приглашение на какое-либо совещание или съезд приходило на мое имя, я не торопился передавать его на подпись начальству. Я делал на ксероксе копию этого приглашения, замазывал белой краской свою фамилию и вписывал фамилию Шекинского. Снова делал копию, чтобы не было видно исправлений и только после этого оба приглашения — подлинное, на мое имя, и изготовленное мною — на имя Шекинского, передавал в секретариат. Как правило, это срабатывало. Сам Шекинский ехать не мог или не хотел, но так как приглашения были и для него, и для меня и, по его мнению, субординация была соблюдена, он, как правило, давал разрешение на командировку.
Еще более удивительная история произошла тогда, когда сотрудники возглавляемой мною геологической партии должны были получить премию. Я написал об этом докладную. Шекинский в принципе не возражал, но написал резолюцию — «Выдать премию за счет резерва сметы». Он не знал о том, что в камеральных и тематических партиях в смете нет никакого резерва. Начальник планового отдела вернул мою докладную Шекинскому, объяснив, что резерв в смете отсутствует.
Прошли недели, а затем и месяц. Я регулярно справлялся у секретаря, не написал ли Шекинский новой, правильной, резолюции. И постоянно получал ответ: «Бумага лежит у него на столе, но новой резолюции на ней нет».
Тогда я решил сделать «ход конем». Я написал новую докладную, в которой указал, что резерва в смете нет и премия должна быть выплачена из другого источника. Мой расчет оправдался. На следующий же день моя докладная с новой резолюцией лежала на столе у начальника планового отдела. Вскоре сотрудники партии получили премию. Характер Шекинского не позволял ему зачеркнуть свою неправильную резолюцию, а вот на новой моей докладной, где не надо было зачеркивать то, что им было написано ранее, там — пожалуйста — вот вам правильная резолюция!
Торговля
Многие евреи уехали из СССР в 1970-х годах, следующая волна эмиграции пришлась на конец 1980-х — начало 1990-х. Из вновь образовавшихся независимых национальных республик, где при и после распада СССР наблюдался всплеск национализма, уехали почти все. Много евреев уехало и из России.
Дело происходило в 1980-м году в г. Баку. Семья Валентина готовилась к отъезду. Уже были получены в ОВИРе визы, проданы или розданы мебель и прочие вещи, которые невозможно было взять с собой. И Валентин, и его жена, так же, как и их дети, интенсивно готовились к отъезду. Еще существовал Советский Союз и действовали советские законы. Иметь доллары или другую валюту было запрещено, вывозить доллары за рубеж разрешалось только в пределах тех незначительных сумм, которые давали возможность официально обменять. Но на руках оставались «деревянные» рубли, которые надо было как-то истратить, а кроме того, было обидно бросать все, что было нажито за годы работы Валентином, его женой и их родителями. Была и еще одна проблема. Никто не знал, как сложатся первые месяцы жизни «там», до того, как будет найдена хоть какая-нибудь работа. Но было понятно, что деньги понадобятся сразу по приезде: на жилье, на еду, на покупку машины. Знающие люди говорили, что надо брать с собой вещи, которые можно продать в Италии. Все сходились на том, что легче всего продать в Италии оптику — бинокли, фотоаппараты, объективы и тому подобное. Но магазины стояли пустые и купить что-либо было очень трудно.
Валентин обходил магазины в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы взять с собой и затем продать. Однажды, когда он шел по Торговой улице, он встретил знакомую, Фаню.
— Привет Фаня! Мы уезжаем, а ты как, не собираешься?
— Я очень хотела бы уехать, но ты должен понять: я не могу оставить мою мамочку!
Валентин не знал, что сказать, ему казалось, что мать Фани давно умерла. Пересилив смущение, он спросил:
— А твоя мама жива, сколько же ей лет?
— Да нет, мамочка давно умерла, но не могу же я ее оставить!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
