– Толкнули? Вы толкнули! – кричал я.
– Делов-то на три копейки, а крику сколько!.. Что же касается нашего общего друга, господина Нечаева… В каменном мешке в одиночной камере он покинул мир. Он невероятно распух – водянка. Тело отдали в анатомический театр для учебного пособия… Сейчас стоит учебным скелетом. Но он-то хоть под своим именем почил. А вот месье Халтурин, взорвавший Зимний… Повесили месье под чужим именем. За участие в убийстве, если не запамятовал, одесского прокурора. Анонимно висел в петле. Анонимно и к нам пришел… Но, как вы точно про себя отметили, всех прибрала преждевременная смерть. Кстати, я ведь и вас хотел к нам отправить – очень мешали покончить с царем…
– Зачем же нужно было с ним покончить?
– Царь, дорогуша, решил отсрочить Революцию… Но, к счастью, у нас троих возникли одинаковые желания. Революционеры думали разрушить монархию и потому хотели убить царя. Господин Кириллов думал ее укрепить и потому хотел убить. Революционеры, не догадываясь, работали на Тайную полицию. Тайная полиция, не догадываясь, работала на нас. И створку, которую приготовился открыть убиенный, чтобы сбросить напряжение в кипящем котле, его чадо Третий Александр тотчас закрыл. И довел напор в котле до кипения… Кипящий котел передал по наследству жалкому сыну.
– Как это передал?
– Да-да, вы не знаете? – Он весело посмотрел в бумажку. – Все уже написано на скрижалях. Александр Третий вскоре умрет… у вас. Впрочем, у вас он этого не знает.
А у нас он уже умер. И да здравствует Революция, конечно, с благородными Эгалите, Фратерните и прочими гавните…
– А зачем вам Революция?
– Люблю и любил – не скрывал и не скрываю! – этот праздник непослушания. Пленительное море огня, да и крови, крови-то! Ах как легко в ней убивается… И главное, вы постигаете свою истинную природу. Вы ведь животные, мой друг. Животные прямоходящие, но без когтей… Приближается помрачение мира прямоходящих животных. Гигантские революции, как цунами, будут перекатываться из страны в страну… Они родятся из невиданной крови Невиданной Войны. И толпа возопит и отвергнет и Бога, и Его порядок. Но животные должны кому-то поклоняться. Так мы их задумали. И на смену Богу придут земные Боги – Боголюди. И прямоходящие звери поклонятся и обожествят их…
– Вы – есть? Вы не шутка?
– Самая главная шутка – вера, что меня нет… Запомните: только вместе со мной вы, ничтожный, маленький человек, смогли погубить целую империю. И то будущее, тот новый порядок придет, следовательно, тоже благодаря вам. Когда-то я продиктовал описание мира, который уже грядет, вашему родственнику… Грешный был человек. Вроде неустанно защищал Добро. Но если вчитаетесь – не было у Зла более изощренного описателя… Как же он знал, жалел и ненавидел вашу дрожащую человеческую тварь! Ни Церковь, ни Бог не творили над человеком такого Суда, какой он затеял… Мы ему памятник придумали: «Феде Достоевскому от благодарных бесов». Не напрягайтесь. Вы сейчас видите сон. Меня нет и быть никак не может… Но повторюсь: будущее приближается, оно на пороге… Там уже мужик ходит – Иоанн Предтеча грядущей крови.
Я прыгнул с камня и повис. В мгновение красные точки побежали перед глазами… Я испугался позорно. Попытался ослабить петлю, но будто пудовые гири легли на руки, будто дьявол на них висел… Последнее, что запомнил, – полет. Летел над миром, над горящими галактиками к концу, к чему-то, сужающемуся до размеров горлышка от бутылки, за которой горел немыслимый свет… Господи, как мне было легко, хорошо!
И я очнулся.
Я лежал на земле… Веревку, видно, прикрепил от страха неумело – она соскользнула с морды змея. Я разбился, как в детстве, когда играл и падал на землю – кровоточили коленки и локти.
В наступившей тишине я услышал вдруг глуховатый голос родственника: «Никогда не отчаивайтесь в Его прощении… И если бы даже вам случилось в течение вашей жизни совершить преступление, то все-таки не теряйте надежды на Господа. Вы – Его дети, смиряйтесь перед Ним, как перед вашим отцом, молите Его о прощении, и Он будет радоваться вашему раскаянию, как Он радовался возвращению блудного сына».
Я заплакал. Я плакал и молился в этих языческих руинах, на окраине мира. И был счастлив… В первый раз в жизни я почувствовал, как оттаивает душа.
Прошла неделя, и я с изумлением прочел в газете, что два дня назад в Крыму умер русский император Александр Третий. На престол вступил Николай Второй. Тот мальчик в матроске, который много лет назад поднимался по залитым кровью ступеням Зимнего дворца.
Я помолился за упокой души августейшего Саши… Сейчас я его любил. И понял: хочу вернуться на Родину.
Вернулся я, только когда началась первая русская революция… Я заказал билеты на знаменитое океанское судно «Королева Виктория». 20 ноября 1905 года мы причалили в Портсмуте. Через день я был в Париже и оттуда немедля поездом выехал в Петербург.
Я прибыл в столицу поздним вечером. Шел по перрону, носильщик нес мои вещи. С другой стороны перрона виднелся поезд, отправляющийся в Москву.
На перроне стояла группа людей. Я прошел было мимо них, но меня будто схватили. Остановился, обернулся…
На меня уставились горящие глаза. Они глубоко сидели в глазных впадинах, и оттуда лился невыносимый свет – выдержать взгляд было невозможно… Я поневоле опустил глаза.
Когда поднял, он уже не смотрел на меня. Этот господин стоял у самого вагона, окруженный молоденькими дамочками с букетами в руках. Он был в распахнутой собольей шубе, под шубой – голубая русская косоворотка, подпоясанная поясом с кистями, высокие щегольские сапоги… Впрочем, «господином» назвать его было невозможно Сожженное солнцем морщинистое лицо пожилого крестьянина, крупный бугристый нос, полные плотоядные губы и длинная черная борода. Черные волосы разделены на пробор и начесаны на лоб… Шел снег, но соболью шапку он держал в руках, и снежинки падали на его волосы.
Уже не глядя на меня, он ерничал с хихикающими дамами, потирал руки, нервно подергивал плечами. Он был сильно навеселе.
И вдруг… начал танцевать! Сначала медленно закружился, потом пошел вприсядку, захлопал ладонями по голенищам сапог. Все быстрее, быстрее… Дамы счастливо стали бить в ладоши, а он уже волчком вертелся на снегу перрона. Со сладострастием оскалились зубы, за сеткой морщин прятался хищный зверь.
Я прошел мимо, а он, продолжая безумную пляску, вдруг выкрикнул мне вслед:
– Убивец! Как есть убивец! Папиного деда сгубил! На падаль вернулся! Папу и маму губить! Вороны! Все кровью заляпают!
Я ускорил шаги. Я почти бежал… Сзади за мной несся носильщик.
Распутин кричал, с выдохом, страшно:
– Проклинаю! Город Антихриста, кровью умытый! Проклинаю!
Москва, 1919 год
На этом мне придется оборвать мою повесть…
Обыски начались уже в нашем квартале. И оставаться в Большевизии стало смертельно опасно…
Я отправился к господину Исакову. Жил он недалеко от Кремля, в старинном доме, принадлежавшем когда-то князю Ю.
Позвонил в дверь. Открыл полуголый матрос.
В огромной княжеской квартире жило теперь множество народу. Какой-то малыш катался по коридору на велосипеде, другой писал тут же, в коридоре, под собственное хныканье…
Я попросил матроса позвать товарища Исакова.
– Да вон он, стоит срать, – кивнул матрос на очередь, стоявшую в уборную.
Очередь составляли девица в гимнастерке с маузером за поясом и маленький человечек в пижаме и с носиком уточкой.
Увидев меня, человечек, видно, понял, торопливо заулыбался, поздоровался и пригласил меня в комнату.
Мы прошли по передней мимо чучела медведя, где прежде гости оставляли свои визитные карточки. И малыш на велосипеде едва не задавил нас.
Прежние комнаты были теперь перегорожены. Исакову достался кусок гостиной с великолепным камином.
Стоя у этого камина, он зашептал:
– Его превосходительство предупредил, что вы придете. Он вам, наверное, сказал, что оплатил вперед мои услуги хлебом… и прочим. Но за это время пригнали транспорт из Поволжья с хлебом, а я в Совнаркоме служу, и теперь хлебом вполне обеспечен… Так что оплата, как бы это сказать, поменялась. Я хотел бы от вас получить побольше прочего.
Сошлись на доплате – бриллиантовой диадеме и семи кусках сахара.
На следующий день Исаков пришел за драгоценностями.
Сложив камешки, он как-то торжественно вынул из-под рубашки (носил на груди) ту фотографию.
Она оказалась совершенно темной. Под увеличительным стеклом, принесенным Исаковым, стали различимы какие-то мешки, разбросанные по полу…
Исаков шептал:
– Света там было скудно… Но комиссар, руководивший расстрелом, был по профессии фотограф и все ж таки сумел снять… Даже фуражка Государя в углу видна…
