прочитанных работ, к сожалению, были слишком пропитаны политикой и вместе с тем очень шаблонны по своим политическим выводам, а в научном отношении крайне слабы. Ни один из моих слушателей не владел иностранными языками, и потому в своих библиографических указаниях я должен был ограничиваться русскими книгами, но и они бывали всегда недостаточно использованы. Единственное исключение в ряду моих слушателей составлял сам Балмашев. Еще недавно он склонялся в сторону социал-демократии, но теперь, во время занятий у меня, считал себя по убеждениям социалистом-революционером и, кажется, формально принадлежал к партии870 871. Но его мировоззрение не было вполне сложившимся и законченным. Он был мятущийся и ищущий юноша и своими исканиями вызывавший к себе симпатию. Каждое мнение, возражение, указание, несогласное с высказанным им самим, он выслушивал с редким вниманием и с редкой готовностью принять его, если оно окажется убедительным. Но это не была беспринципность, не было тем состоянием, при котором «что книжка последняя скажет, то сверху на душу и ляжет»872; нет, он продумывал каждую мысль до конца и принимал ее только с глубоким убеждением. Он написал доклад о пропорциональной системе выборов, и хотя не был чужд обычного у молодежи доктринерства, то есть исходил из отвлеченных положений, в частности из преувеличения положительного значения политической партии, и мало принимал во внимание жизненную практику, но все же его доклад выдавался своей серьезностью и оригинальностью аргументации.
Должно быть, в самом конце 1901 г. Балмашев уехал из Киева, кажется, вследствие исключения из университета или по какой-то другой причине. Куда — я не знал. Затем появилась телеграмма об убийстве министра внутренних дел Сипягина; это был второй важный террористический акт после долгого перерыва873. Первые известия не называли фамилии убийцы, но, рисуя обстановку убийства, они говорили о редком мужестве, самообладании и личном благородстве покушавшегося874.
В первый или во второй день после появления в газетах известий о покушении я был у С. Н. Булгакова, бывшего профессором в Киевском политехническом институте, и, конечно, говорил с ним о событии. Булгаков, решительный враг политического террора, был поражен этим событием и говорил:
— Это, должно быть, замечательная личность, виновник покушения; это, видимо, героическая натура.
И потом у него, точно против его желания, сорвались слова:
— Это кто-нибудь вроде Балмашева.
Между тем фамилия его нигде еще не была названа, и никаких данных для такого предположения у нас не было. Через несколько дней оно подтвердилось. Затем последовали и суд, и казнь875.
Около 1902 г. на киевском горизонте появилась знаменитая «бабушка» — Брешковская — и не раз ночевала у нас. Образ ее хорошо известен, и вряд ли я могу прибавить к нему что-нибудь. В это время ей было около 60 лет, но она была физически бодра. Ее энергия была поразительна. Она была на нелегальном положении, то есть никогда не знала, будет ли сегодня ночевать где-нибудь в свободной квартире или в тюрьме; не знала и того, в какой именно квартире она будет ночевать, если судьба пошлет ей еще один день свободы. Все ее имущество помещалось в небольшом мешке, и с полным правом она могла сказать: omnia mea mecum porto876. С этим мешком, имея вид старой няни или прислуги, она переходила с квартиры на квартиру, делая свое революционное дело, организуя кружки, связывая их друг с другом, привлекая их к тому или иному определенному делу. Эта способность не иметь своего угла, жить изо дня в день и в то же время сохранять бодрость и энергию была поразительна. Не менее поразительно было то, что, живя в таких условиях, она успевала много читать и была образованным человеком. Она прекрасно говорила по-французски и охотно переходила на этот язык, и с ней можно было легко и интересно говорить о новинках русской и французской литературы, о важнейших явлениях в области журналистики и общественной жизни877.
В связи с оживлением революционной деятельности в Киеве беспрестанно появлялись летучки878 обеих политических партий. Не раз эти летучки составлял я, и притом чаще для социал-демократов, чем для социалистов-революционеров. Связующими лицами с первыми для меня были братья Вакары, о которых я упоминал в связи с делом Тарле. Переложив гнев на меня из‐за этого дела на милость, они являлись ко мне и, сообщая сведения о какой-нибудь забастовке или о чем-нибудь подобном, просили написать листок, что я исполнял весьма охотно. Но однажды я сам взял на себя инициативу.
В обществе распространилось известие, что жандармский генерал В. Д. Новицкий в недалеком будущем празднует свой 25-летний юбилей (это было в 1902 или 1903 г.879). И вот когда братья Вакары (или, может быть, это был уже один Вова Вакар, так как младший, кажется, уже женился и перестал бегать по социал-демократическим делам) как-то зашли ко мне, я обратился к ним или к нему с упреком:
— Неужели социал-демократы не собираются поздравить Новицкого с юбилеем? Как им не стыдно — ведь это черная неблагодарность! Кто другой доставил им столько адептов, как Новицкий?
Мысль моя понравилась, и через несколько дней Вакары вернулись ко мне с просьбой написать такое поздравление. И я с большим удовольствием исполнил это предложение. Мое поздравление было построено следующим образом.
«Не имея высокой, хотя, может быть, и несколько опасной чести быть лично известными вашему превосходительству, мы, члены киевского социал-демократического комитета, считаем долгом поздравить ваше превосходительство с предстоящим 25-летием Вашей доблестной службы. Редко кто оказывал нам такие услуги, как ваше превосходительство. За 25 лет Вы произвели десятки тысяч обысков и тысячи арестов; месяцами Вы держали в тюрьмах людей, не причастных к революционной деятельности, и эти люди, на которых не действовали наши аргументы, приходили к нам, пройдя школу вашего превосходительства. В последние 4 года в Киеве успешно работает наша типография; в поисках за нею Вы обшарили сотни квартир, но всегда тех, где ее нет и быть не может, — и наш шрифт успел уже износиться. Но для напечатания этого поздравления Вам мы сочли своим долгом обновить его. Умеренные либеральные общественные деятели говорят о Вас со страхом и ненавистью, говорят о Вашей жестокости, передают слухи о Вашем покровительстве тайным притонам. Но мы не имеем оснований ни для страха, ни для ненависти; напротив, мы питаем к Вам чувство глубокой благодарности. Говорят, будто в недалеком будущем Вы покидаете Киев и получаете новое назначение в Москву. Слух этот нас глубоко огорчает, и мы не можем
