также обрадован, и у него было много различных дел. От его яснопогодного лица веяло здоровьем, на нем красовались светло-каре-голубые, глубоко посаженные глаза и между ними – величественный нос. Подбородок был выпуклый, волевой и слегка выступающий вперед из-за высоко поднятой шеи и таким образом свидетельствовал о неутомимости своего обладателя, напоминавшего коня, который у стартовой черты топорщит гриву. Здесь явился человек, который собрался перетащить целый фьорд в будущее. И когда он полностью поднялся на причал, все, кто хотел, увидели, что это и впрямь такой человек, который способен перетащить целый фьорд в будущее. Он был такой большой, длинноногий и во всех отношениях симпатичный, этот Гуннар с Конца эпохи[119].
И этот капитан космического корабля сейчас кивал головой ему, марсианину Гесту, произнося незнакомые слова, которые могли означать «Здравствуй!», но также и «Да пребудет с тобой будущее!» Мальчик ощутил ту историческую ширину, которая крылась в этих словах, хотя не понял их самих. Сейчас первый человек двадцатого века ступил на ту луну, которой была Исландия, и первым, к кому он обратился, был не кто иной, как Гест Эйливссон! Едва ли его мальчишеский рассудок был бы потрясен больше, если бы сам Христос кивнул ему головой! А потом он проводил норвежца взглядом по причалу: тот ступал большими широкими шагами, в знаменитых сапогах, на которые все таращили глаза. Они не только были сделаны из чудесного материала под названием «гумми», но он еще и подвернул их так, что болтающиеся подвороты скрывали большую часть башмака, так что издали казалось, будто он вышагивает на двух громадных копытах.
Может, это был скорее не бог, а дьявол?
У причала его ждали простые люди – исландский народ в своей серой, как овцы, вязаной одежде в летнюю жару. Двое косцов со Старого хутора стояли, вытаращив глаза, со своими косами, в одних длинных кальсонах и майках и в той обуви, которую норвежцы зовут ночными туфлями, а по-исландски это называется башмаками из овечьей кожи. В этой части земного шара немногие народы позволяли себе разгуливать по улице в нижнем белье, и зарубежным гостям нередко было трудно выносить это мочежелтое зрелище: ведь дней стирки в году бывало меньше, чем времен года.
Но по мере того, как приближался новый человек, кое-кто из местных отделился от толпы – может, им не понравились эти громадные копыта? Но кое-кто остался стоять, сунув руки в карманы и продолжая держать их там, даже когда норвежец был в двух шагах от них и уже сказал: «Здравствуйте!» Но в те времена в Исландии не было принято здороваться с незнакомыми. Никто не ответил на приветствие, не поздоровался с норвежцем, и никто не предложил ему понюшку из своей табакерки; но в толпе был молодой вольник, широколицый и безбородый повеса, немного умеющий говорить по-норвежски и, в отличие от других, слишком малоодаренный, чтоб стесняться.
– Что у вас в бочках? – громко спросил он, не поздоровавшись.
– Это, скажу я вам, селедка.
– Селедка? В бочках?
– Да, мы получили ее утром, вот только что выловили этой нашей новой снастью – кошельковым неводом.
– Кошельковым?
– Да, его еще называют «кошель» или «снюрревод». Мы окружаем им косяк сельди, затягиваем горловину и потом вычерпываем из этого мешка золото. Мы так много наловили, что забили весь трюм и даже бочки, которые взяли с собой на первые дни, пока не подойдет «Аттила». Просто невероятно! Все заполнилось за какие-то полчаса! Там в открытом море эта сельдь просто кишмя кишит. В невод набилось столько, что я опасался – он утянет нас на дно! Представляете себе? Улов, который судно перетягивает!
И тут он засмеялся: легко, без всякого высокомерия, и так искренне, что слушателям ничего не оставалось, как попробовать примкнуть к нему в этом занятии, хотя здесь никто не умел смеяться вне дома и мало кто понял хоть словечко из этого космического языка старого мира. Но все же кое-кто понял. “Silla” – это значит «селедка». Этот рослый красавец говорил о селедке так же, как иные – о золоте. И как он мог пороть такую золотую горячку о такой никчемной рыбешке? Странные эти норвежцы: промышляют то самых больших существ на земле, то самых крошечных.
– И что с этой селедкой делать? – спросил повеса.
– А вот мы собирались выгрузить ее здесь, – ответил капитан Мандаль и кинул взгляд в сторону склада, который уже стоял наготове за новым причалом. Плотники закончили свою работу раньше на три дня, и церковь тоже, и сейчас третью ночь кряду отсыпались у Эгертбрандсена. «Выгрузить здесь?» – переспросили люди и посмотрели распахнутыми глазами на сам корабль и эти двадцать бочек, полных сверкающего рыбьежирного золота. После тысячелетнего мучения в холоде и мраке в этом фьорде наконец выгрузят на берег свет. Заселение Исландии-1 прошло неплохо, а Заселение Исландии-2 обещает быть еще лучше. Или как? А вдруг этот человек – представитель Нечистого, хотя к его копытам не прилагалось ни рогов, ни хвоста. А вдруг это все обман зрения? Какие дураки расставляют посреди палубы пустые бочки, а потом наполняют их рыбой? Что-то не видно, чтоб они были хоть как-то там закреплены! Ну вот, разве это не отвод глаз? Да и как такой красиво сложенный человек вообще мог водить корабли? Где у руля стоит красота, там это добром не кончается! Да и что вообще за дела: опять этот проклятый окаянный штиль! Здесь все катится к чертям?
К своей удаче исландцы подступали медленно и ругали каждый кусок пирога до тех пор, пока полностью не проглатывали его.
Гест вновь отошел к концу причала, чтобы удобнее было любоваться этими красивыми пузатыми сосудами, составленными из выгнутых досок, расставленных вертикально и опоясанных тремя поясами – тоже деревянными, которые назывались «обручи». Лица корабельщиков, стоявших возле улова, излучали гордость – особенно лицо просоленно-загорелого жилистого человека с белой тряпкой, повязанной вокруг головы. Он держался словно матрос на космическом корабле, стерегущий улов редкостных метеоритов, которых они наловили в свой магнитный невод по пути к Марсу.
Глава 7
Звездный час
Арне Мандаль наметил из толпы нелепого старика, который показался ему наиболее подходящим для роли ленсманна в этом безлесном лене, потому что он единственный здесь был в фуражке. Это был старый Йоун из Дома ветров, прозванного так из-за того, что его хозяин часто пускал ветры, – отшельничьей хижины вверх по склону, которая выглядела как куча камней, но внутри нее этих ветров напускано было столько, что жить там было невозможно. Йоун был одноглазым, но этот один глаз у него был постоянно
