Энди Данкан
Диорама инфернальных регионов, или Девятый вопрос дьявола
Вашему вниманию предлагается увлекательное, забавное, простонародное, пугающее и мудрое повествование о девочке, которая сбежала от одной магии лишь затем, чтобы влететь с размаху в другую, куда более зловещую, и там подружиться с призраками, пожить в таинственном доме и потягаться с самим дьяволом…
Первая публикация Энди Данкана состоялась в 1995 году в «Asimov’s Science Fiction». Вскоре последовали публикации в других журналах — «Starlight», «Sci Fiction», «Realms of Fantasy» и «Weird Tales», а также еще несколько в «Asimov’s Science Fiction». К началу двадцать первого века Энди Данкан приобрел репутацию одного из самых оригинальных и своеобразных современных авторов. В 2001 году он дважды становился лауреатом Всемирной премии фэнтези: за рассказ «The Pottawomie Giant» и за сборник «Beluthahatchie and Other Stories», получивший широкое признание. В 2002 году рассказ Данкана «The Chief Designer» завоевал памятную премию имени Теодора Старджона.
Энди Данкан, выпускник литературной мастерской «Кларион Вест», вырос в Бейтсбурге, штат Южная Каролина. В настоящее время он и его жена Синди проживают в Фростбурге, штат Мэриленд. Энди Данкан работает редактором в журнале «The Voice of the American Trucker».
Мое полное имя Перлин Сандей, хотя обычно меня называют просто Перл. В этой истории повествуется о том, как я повстречалась с вдовой из Дома-на-равнине и ее четырьмястами семьюдесятью тремя мертвыми друзьями, как я пела дуэтом с зятем дьявола и как навлекла на себя гнев волшебника тем, что его же и освободила.
Когда я совершала все это, я была уже не ребенком, но еще и не женщиной — ни то ни се. Я была как та кошка, у которой приступ «дверной болезни». Она царапает дверь, чтобы ее впустили или чтоб выпустили, но стоит вам отворить дверь, как кошка становится в дверном проеме, клонит голову набок и погружается в свои глубокие кошачьи думы, пока не дашь ей пинка. Будь я тем летом по какую-то сторону, все могло бы обернуться иначе, но я ни на что не могла решиться, и потому дверь стояла открытой для сквозняков и чудес.
Я выросла в Чаттануге в павильоне Науки и Искусства профессора ван дер Аста, что относится к Колоссальному Космополитическому музею. «Колоссальный» — это значит очень большой, а «космополитический» — всемирный. В детстве профессора ван дер Аста звали Хэйзилом Бауэрсоксом, и родился он в Райзинг-Фаун, штат Джорджия. Вообще, названия «Колоссальный Космополитический музей» и «павильон Науки и Искусства профессора ван дер Аста» говорят сами за себя, хотя природа науки и искусства — это тема для отдельного обсуждения, и то был не павильон вовсе, а трехэтажное здание, колоссальным я бы его не назвала, хотя там и помещалась куча вещей.
Сегодня этот музей уже не найти. Он размещался на берегу реки Теннесси, на той стороне, где центр города, и был укрыт тенью моста Уолнат-Стрит. Много лет назад там был другой мост, построенный генералом Шерманом, долго тот мост не простоял — Господь его смыл; а вот новый служит до сих пор.
Мне рассказывали, что мои родители положили меня в шляпную коробку и оставили в переулке между музеем и табачным складом. Два каннибала с острова Фиджи вышли покурить, пожалели меня и отнесли в музей, к профессору, а тот сделал из меня платный аттракцион, и я им работала, пока мне не исполнилось два года. Как опять же мне рассказывали, на вывеске было написано: «Живая прозрачная человеческая голова!» В общем, я лежала и сосала рожок с сахаром, а сзади стояла мощная лампа, которая подсвечивала мне голову так, что видны были мои маленькие мозги и кровеносные сосуды. То есть вывеска гласила чистую правду.
В те дни с ребенком вроде меня, не имеющим ни отца, ни матери, ни образования, могло случиться кое-что и похуже работы в просветительном музее, в котором даже сотрудница без татуировки или бороды, или диковинных уродств могла сделать карьеру. В понимании профессора ван дер Аста, девочкам вполне подходили такие должности, как Живая Русалка Нептуна, которая целыми днями расчесывала волосы и помахивала хвостом в бассейне, Невидимая Девушка, которая пряталась за простыней и изрекала в рупор предсказания будущего, Черкесская Принцесса — нагляднейший образчик белой расы. Сначала ею работала Заламма Агра, которая, когда ее вырвали из рук константинопольских работорговцев, оставила позади большую часть своих одеяний, но не такую, чтобы музей из-за нее закрыли. С лета 1895 года нашим нагляднейшим образчиком белой расы была моя подруга Салли Энн Рамидж из города Мобил, штат Алабама. Салли Энн стыдилась своей трудовой деятельности в музее и писала родителям, что стала учительницей; полагаю, она была недалека от истины.
Тем летом я не была ни одним из этих экспонатов, потому что у меня начался тот самый промежуточный возраст, который не особенно подходит для Черкесской Принцессы. Нет, я была настолько не в ладах с собой и окружающим миром, что профессор ван дер Аст полностью изолировал меня от взглядов публики, которая все же платит за билет, и приставил меня к нашей диораме инфернальных регионов.
В те дни диорама представляла собой всего лишь картину, но картину настолько огромную, что ее невозможно было увидеть целиком. Она была нарисована на длинных полосах холста в десять футов длиной, ее надевали на огромную бобину, словно рулон ткани в портновском магазине для великанов, и перематывали с одной бобины на другую, установленную в двадцати футах от первой. Между бобинами плечом к плечу стояли посетители и восхищались проплывающими видами.
Все это вращала специальная машина, но кто-то должен был стоять сзади и следить, чтобы та не останавливалась и холст шел ровно, не рвался и ни за что не цеплялся. Вот этим «кем-то сзади» и была я. Может, у вас в городе и имеется аккуратная новая преисподняя, но чаттанугский ад был потрепан и заклеен, как фамильная Библия. Еще я работала со спецэффектами. Когда диорама проплывала мимо и когда профессор ван дер Аст находился со стороны публики и молол языком, я включала и выключала осветительный агрегат, который просвечивал сквозь разные участки холста, — тогда язычки адского пламени трепетали, нетопыри носились в воздухе и бесенята с сатирами сновали туда-сюда, как мои дурные мысли, когда я парилась там и выматывалась, как кочегар в котельной. Стоя перед облезшим зеркалом, что висело над моим умывальником, я каждый день растирала руки и плечи и размышляла, какой мужчина захочет видеть рядом с собой женщину с мускулами и какого мужчину, в свою очередь, захочет видеть она.
Наша диорама была единственной, которую мне доводилось видеть. Профессор ван дер Аст говорил, что знаменитая нью-йоркская диорама изображает вид на берега всей Миссисипи, от Миннесоты до Нового Орлеана. Щеголи с Парк-авеню могли удобно устроиться в прохладной комнате и наблюдать со своих канотье, как все скользит мимо: утесы, на которых гнездятся орлы, леса, в которых прячутся индейцы, длинные и тонкие пролеты мостов, загороженные спинами босоногих юнцов в комбинезонах, шумные города, стоящие на реке и загрязняющие ее отбросами. Сам профессор ван дер Аст никогда не заезжал севернее Кливленда, что в штате Теннесси, но описывал эту нью-йоркскую Миссисипи так же убедительно, как и чаттанугские инфернальные регионы. Послушаешь — и будто побывал там.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
