Рясной Илья
Охота на уродов
Илья РЯСНОЙ
ОХОТА НА УРОДОВ
Очнувшись от полусна-полузабытья. Туман чувствовал себя так, что лучше бы вообще ничего не чувствовать, а лежать бездвижно и бесчувственно в гробу.
В углу комнаты валялись два раздавленных каблуком одноразовых шприца, которыми пользовались раз пять. Вчера из них лилась в вену живительная влага и по жилам тек кайф. Сегодня кайфа не осталось. А осталась начинающаяся ломка и лютая злость по отношению ко всему на свете.
Он приподнялся на кушетке, прикрытой толстым ворохом старых одеял и покрывал, огляделся на замусоренную тесную комнатенку, в которой прожил все семнадцать лет своей жизни, и заорал севшим и слабым голосом:
- Э, дома есть кто?
Дома никого не было.
- Сука, - прошептал он, опуская онемевшие ноги на пол и с трудом поднимаясь. Пол корабельной палубой ходил под ногами.
Дорога на кухню далась нелегко, он в кровь расцарапал ногу о гвоздь, торчавший из старой тумбочки, задел покатившуюся по полу пустую бутылку водки. Бутылка была нестандартная, из тех, что в пункте стеклотары не принимают, поэтому маманя ее еще не подмела.
Дверца сломавшегося три месяца назад холодильника, служившего теперь шкафом, открывалась туго, и пришлось дернуть за ручку два раза. Из шкафа-холодильника дохнуло застарелой гнилью Туман поморщился и захлопнул дверцу. Плохо! Как же все плохо!
Интересно, была вчера маманя здесь или нет? Кажется, ее не было. Скорее всего, она ночевала у кого-то из своих вонючих хахалей или просто пристроилась уютно под забором - ночи еще прохладные, но ей не привыкать.
- Падла, - он почесал зудящий затылок. И с сожалением констатировал, что нужно выползать на улицу.
Ползти было недалеко - каких-то триста метров.
Он влез в ставшие уже тесными джинсы, с трудом натянул красную, переливающуюся, с желтой английской надписью ветровку, которая была ему мала, жала в плечах, но дареному коню в зубы не смотрят. Точнее, не дареному, а краденому - ведь куртку он с корешами позаимствовал в Москве у хорошо одетого, но, на свою беду, хлипкого очкастого доходяги.
Подъезд мало отличался от квартиры Тумана - тот же мусор под ногами, тот же запах гнили, только колорита добавляли стены, густо исписанные нецензурными фразами и названиями западных групп.
На улице было тепло, май уже прижаривал отвыкших от тепла жителей Подмосковья, но Туману было все равно зябко - его бил колотун, неизменный спутник кайфа. Солнце стояло высоко, значит, дело близится к полудню. Впрочем, Тумана время особо не интересовало, оно не значило для него ничего, поскольку торопиться ему было некуда. Из школы его с позором вытурили еще год назад, а от работы лошади дохнут. Хватило того, что покрутился у хачиков на стихийном рынке у Минской трассы, потаскал неподъемные коробки с ножками Буша, просроченными консервами и соками. Там он был два раза сильно бит из-за разногласий во взглядах на чужую собственность, после чего хачиков люто возненавидел, однако к чужой собственности не охладел.
Ноги сами несли его в нужном направлении. Он вышел к длиннющему, отделанному синим и белым кафелем двенадцатиэтажному дому, охватывающему с трех сторон, как крепостная стена, двор с грибками и каруселями. Первый подъезд, код 254. Щелчок - дверь открылась. Справа ступеньки ведут к лифту - Туману туда не надо. Слева спуск в подвал - в самый раз.
На двери подвала висел тяжелый ржавый замок, пытающийся убедить всех в своей надежности. Но он для лохов. Человек внимательный увидит, что скоба вовсе не прикреплена намертво гвоздями, а держится на честном слове. Поэтому достаточно чуть нажать на дверь, и послышится так хорошо знакомый Туману треск, и откроется проход. Остается только аккуратно приладить дверь на место. Все это проделано сотни раз.
Туман пригнулся, чтобы не удариться головой о трубу, о которой он старался не забывать и все равно время от времени набивал шишки. Дальше, через пять шагов, обычно бывает лужа, не наступить бы. Теперь пробраться под выступами, идущими под низким потолком трубами... И вот впереди замаячил электрический желтый свет.
- Здорово, придурки! - ласково поприветствовал Туман собравшихся в подвале людей, толкая грубую, сколоченную из серых, подвернувшихся под руку досок дверь.
Помещение было квадратное, с низким потолком, площадью метров двадцать. Ребята несколько месяцев назад приволокли сюда со свалки продавленный диван, у мусорных баков нашли старую, обшарпанную резную этажерку. В тех же местах разжились стульями. Тюрьма стянул откуда-то лампу с оранжевым матерчатым абажуром. А Шварц - даром что на вид полный дурак, но ручки у него умелые - умудрился протянуть электричество. Его же руками был сколочен просторный стол. Стены обклеили фотографиями, преимущественно из "Плейбоя" и дешевых полупорнографических журналов. Так что подвал приобрел вполне жилой вид.
- Здорово, доходяга, - кивнул Тюрьма. К полудню в подвал уже подтянулась вся компания.
- Па-па, - колотил ладонью по колену в такт музыке Шварц - похожий на бычка, упитанный, с накачанными бицепсами и трицепсами и мощной шеей. Блаженно закатив глаза, он полулежал на диване, нацепив наушники плейера.
Тюрьма - высокий, нескладный, татуированный с ног до головы, с металлической фиксой и злыми маленькими глазками, высунув язык, дорисовывал непристойную картинку на листе бумаги. К рисованию у него были хотя и неразвитые, но зато ярко выраженные способности, поэтому картинка получалась убедительная. Кикимора - плотная, задастая, с уже оформившимися крупными не по годам грудями и шрамом через подбородок девчонка, зевала, устроившись на сваленных в углу кожаных матах, которые год назад в лунную ночь были вынесены из спортзала родной четвертой городской школы.
Все они с детства росли вместе, учились в одной школе. Это было крепко стянутое каким-то непонятным притяжением подвальное братство, сплоченное дихлофосом и клеем "Момент", мелкими кражами и грабежами, не слишком заботящееся о своем будущем и быстро забывающее прошлое.
- Улетный "герыч" вчера попробовал, - безрадостно похвастался Туман, присаживаясь на мат рядом с Кикиморой.
Та заинтересованно посмотрела на него.
- Раскумариться нечем, - вздохнул Туман. - Ничего не осталось?
- Черняшка у Шварца была, - сказал Тюрьма.
- Ему зачем?
Шварц - единственный в компании не кололся, не нюхал клей, все свободное время он качался. Две гири, которые увезли на тележке прошлой зимой с дачи какого-то москвича, - это Шварцева любимая игрушка. Туман их как-то попробовал оторвать от пола, у него что-то где-то хрустнуло, и теперь он к ним не подходил, стыдясь еще раз продемонстрировать свою физическую ущербность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
