Юлия Морозова (Любелия)
Сад корней
Б. М.
…Сегодняшнее утро было особенным. Просыпаясь, Дерево почувствовало необыкновенную свежесть. Вчерашние листья внизу пахли томно и пряно, а сегодняшние — уже рвались из почек, что-то тихо и ясно пели.
За ночь площадь изменилась: мэрия поменяла цвет с обшарпанно-голубого на ядовито-розовый, изменился фонтан (как именно изменился, Дерево не уловило — просто линии стали чуть менее изломанными) На самом же деле Самсон с отбитым при взрыве носом и покалеченным терактом львом был заменен на грудастую Диану в мраморных цветах). Эти изменения мало волновали Дерево. Сейчас главным было совсем другое — ловить проблески солнца, которое мелькало по небу все медленнее и грело все жарче, ловить струи чистого воздуха, не загрязненного испарениями железных грохочущих, которые плотной струей ползли мимо… Когда наступали мгновенья темноты — их поток ослабевал, разбивался на отдельных железных чудищ, которые все равно ужасно пахли и источали липкий дым. Дым оседал на листьях и мешал Дереву дышать. Если оно и знало ненависть — то к этой страшной железной реке.
Утро постепенно разгоралось — Дерево разнежилось и зацвело желто-зелеными кисточками…
* * *
«Ты дерево, твое место в саду…»
…Первый персонаж был взлохмачен и неопрятен. Напоминал какихто мутных героев советской фантастики. Скверно пах. Шел по переходу в метро и пел вот это, про дерево, подыгрывая себе на объемистом баяне. Пришлось проснуться и с отвращением выдать двадцать копеек. Чтоб ушел.
Хорошо тому дереву — цвети и пахни, и не работай. И милостыни не подавай.
БГ теперь уютно вертелся в голове, перетекая с извилины на извилину. У дерева было утро.
Тут, в Москве, стоял вечер года — мелкая холодная морось и торжество серых оттенков. Магазин, в котором каждое утро происходил ритуал покупки кефира, оказался неожиданно закрыт. Ы, посидим денек на кофе с чаем. Вредно для сердца, кожи и зубов, зато полезно для мозгов.
Ты дерево.
Там — оно, Дерево цвело и распускалось. Нежилось. Тут — прошло два часа напряженного общения с клиентами. Хорошо ему, дереву, утро у него. Пчелки летают, опыляют. Интересно, как дерево может чувствовать пчелок, а? Щекотно ему что ли?
Обед подкрался незаметно.
За двадцать минут можно найти много обеденных развлечений. Перелистнуть айвоновский каталог. Заказать ядрено-розовую помаду — в тон к новой кофточке. И духи, духи, ах, какое описание: «Уникальный древесносандаловый аромат, перенесет вас в мир таинственных первобытных лесов. Запах свежей коры и листьев, запах мха и смолы — то что сделает уникальной каждую женщину».
Берем.
Ты — дерево.
Ну дерево — да, а вот что вокруг?
А вокруг — бушует.
Звонок.
«Утро. — Утро. Снилось мне сегодня… всякое…, - Что снилось, расскажи, легче станет, — (сумрачно) Я был убийцей. Мерзавцем. И меня все время убивали…, - За что? — Ну там… такой мир… техногенный… Не могу объяснить».
Не может.
Вот и утешай тут.
А ведь дерево мое тоже, наверно, в техногенщине — вон как его запах бензина достает.
«Девушка, что-то у меня со счета деньги пропадают… — Номер телефона назовите? — Ну… Это… щас вспомню:»
Пока клиент думает, мы тоже будет думать.
* * *
Город. Нормальный вроде город.
И главная площадь нормальная — со статуями безвкусными и мэрией. Провинцией несет за версту от этой площади — помилуйте, какая техногенщина-то? А ведь техногенщина — шоссе рядом с деревом скоростное и многополосное, и на горизонте стоит лес многоэтажных и тонких (да, да, Дерево смутно воспринимает их как собратьев, только уж слишком жизнью пришибленных), да и небо какое-то подозрительно не голубое…
Ой, мама, начиналось-то все просто с дерева! Вах, какие горизонты открылись, какая розовая туманная дымка смога ползет между серыми боками небоскребов, какие разноцветные ночные огни пробиваются сквозь эту дымку и какие странные существа скользят по ночным автострадам, и как сладок источаемый ими запах нефти, и как обтекаемы их хромированные поверхности, и как совершенны их силуэты…
А площадь — раритет. Старый город, окруженный Новым городом.
* * *
— Девушка, он заблокировал мой телефон. Скажите, ведь если я сейчас просто перестану оплачивать его счета — ваша фирма подаст в суд именно на него?
Ты дерево. Твое место — в саду.
…Сидит нога на ногу, по лицу искусно размазано долларов на двести косметики (ахх, ведь сорок лет бабе, а ни одной морщинки и здоровый загар, и полная ухоженность во всем… Ррры. Отринем зависть как недостойное чувство).
— Всю ответственность перед нами несет владелец номера по договору.
— Тогда я больше не буду его содержать… Он: Девушка, представляете, я содержала его всю жизнь! Я устроила его на работу! Я купила ему машину! А эта скотина спит с секретаршей. Ненавижу.
Вечер. Светское развлечение — презентация сетевого литературного конкурса «Московская паутинка». Старая, коричнево-зеленая, в желтых газетных вырезках за пыльными стеклами аудитория Литинститута.
— Лап, литераторы — это песня!!! Они такие милые!!!
Милые. Литераторы. Толпятся.
Ну кто меня дернул на эту презентацию?!
Первый литератор выползает на сцену. Староват и мешковат:
— Сейчас я прочитаю стихотворение, посвященное моей любимой жене Светлане и моей родине — городу Твери!
Я бродил вокруг окреста,Где заметнее весна!И отчизна, как невестаВпереди кругом видна!
Ведущий сноб с почти незаметной иронией:
— Тверской поэт занял третье место в нашем конкурсе «Московская паутина».
Спутник толкает под локоть:
— Лап, а кто ж первое место займет?!
Не дожидаюсь, встаю и иду в холл. Там накрыт хлипкий банкет — тоненько нарезанные апельсины, бутылки «Колокольчика» и «Фанты», подозрительного вида колбаса и что-то еще совсем маловнятное.
Народ бродит. Всматриваюсь, выискивая знакомых, разумеется, нахожу. Вах, ведь сколько помню — все тот же точеный еврейский профиль, Иосифа прекрасного рисовать. Красив, даром, что первая любовь.
— Здравствуй, давно не виделись, — Да уж. — Как ты? Замуж не вышла? — Нет уж, нет уж, хватит с меня тебя. — Что пишешь? — Баклан, ты собственный сайт смотришь? Вчера было обновление! — Так я по критике редактор, а не по поэзии и вообще у меня винт вчера полетел.
— Ох ты, бедолага… глянь подборку, ладно? — Хорошо, гляну.
Первая любовь — первой, но тут и подружки институтских времен.
— Привет, что поделываешь? — Фентезюху очередную ваяю. Денег обещали дать. — Ну-ну. Я вот тоже.
— Про что? — А кто его знает… Не придумала еще.
…Про Дерево, разумеется.
…У Дерева полдень. Влаги ему хватает — где-то там под городом подземные воды, до которых оно извечно пытается дотянуться. Верху вот только сухо, листья пылятся. День в разгаре — по площади то и дело проносятся туда-сюда железные грохочущие чудища. И мелкие, двуногие, ничем не пахнут, даже листья иногда из шланга моют — их много на площади. А среди них бродят другие, почти им незаметные — маленькие полупрозрачные и рыжие. Главному полупрозрачному мэр недавно тряс волосатую руку, содрогаясь от отвращения и через силу улыбаясь. Мудрый мэр — знает, что никуда от них не деться.
А Дереву все равно, для него — одна толпа. А обычные двуногие этих чужих не видят демонстративно или сторонятся. Нехорошее в них что-то есть, в прозрачных этих.
Хотя как сказать, нехорошее — Дереву-то все равно. Дереву они даже нравятся.
Они, полупрозрачные, иногда появляются по утрам на запах цветов, кружатся в свете ночного солнца, воркуют быстро-быстро о своем. Дереву не до быстрых языков — полупрозрачные появляются только утром, а днем толкутся по площадям, роятся вокруг строящихся новых домов и вокруг развалин тоже. Что они делают ночами, дереву все равно — спят, наверно.
Что вызывает щемящую тоску в сердце и ранит осенним вечером?
Грязная плюшевая игрушка в холодной луже.
Ухоженная собака в ошейнике, которая мечется у станции метро и заглядывает в глаза людям, пытаясь найти среди них хозяина.
Отсутствие писем от друга.
Женщина в оранжевом жилете, закрывающая в час ночи подземный переход.
Тоска и вина в твоих глазах, когда ты говоришь: «Я не люблю тебя».
…Ничего отрывочек получился — вставим в текст. Только не от лица дерева, разумеется, у дерева личная жизнь удалась — цветет каждую весну на всю площадь, и каждым летом осыпается желтыми летучими семенами. Героиня намечается, однако.
