Полина Федорова
Подарок судьбы
ПРОЛОГ
Сентябрь 1815 годаНа этот раз Борис нашел могилу не сразу. Как всегда приехав в Казань, едва передохнув с дороги, он отправился на погост близ Кизического монастыря проведать деда, своего полного тезку, память коего чтил неукоснительно, как и положено благочестивому внуку.
Его сиятельство князь Борис Сергеевич, как и все князья Болховские, выводил свой род от еще славянских князей, владевших свободолюбивым племенем древлян, лесных жителей. Как гласило сказание, прописанное в гимназических учебниках по российской истории, в 945 году киевский князь Игорь, сын Рюрика, задумал вторично собрать дань с древлян и поплатился за это жизнью: древлянский князь Мал поднял восстание, перебил дружину Игоря, а самого князя, привязав к двум деревам, разорвал надвое. Этот князь Мал был не первым из древлянских володетелей, и князья Болховские, его потомки, получалось, были старше рода Рюрика и всех его сиятельных отпрысков.
Особливо гордился сим историческим фактом его дед. Отставной секунд-майор, вынужденный оставить службу еще в молодых летах по причине ранней смерти родителя, научил внука никогда не оглядываться назад и не жить прошлым.
— Что прошло и чего не было — все едино, — говаривал он Борису, когда тот, сделав гимназический урок, приходил к нему в комнату. — Прошлое есть только опыт. Получил его, сделал нужные выводы, дабы в будущем не повторить случившихся ошибок, и ступай дальше, не оглядываясь. Ведь жизнь это то, что происходит сегодня, а не вчера.
Многому его научил дед. Например, не метаться и не мельтешить, избирая жизненную дорогу. Сделал выбор — так иди, не сворачивая.
— А начнешь метаться из стороны в сторону, потеряешь и путь свой, и себя.
Флигель-адъютант, князь Борис Сергеевич Болховской шел по погосту и не узнавал его. Сколько новых могил! Аполлон Чертов, Георгий Останков, Клеопатра Филиппузина, а вот княжна Софи Волоцкая под великолепным памятником черного мрамора в виде огромной вазы, похожей на бутон распустившейся розы. Со всеми ими он был знаком, и у всех была единая дата смерти: 3 сентября 1815 года. Конечно, он знал о несчастье, постигшем город в тот день. Казань выгорела едва ли не на три четверти; он видел сам груды головней и остовы стен вместо знакомых улиц и переулков. И приехал сюда, получив весть о пожаре, дабы разузнать об отце с сестрами — как они, и не нужно ли им какой помощи. Но, чтобы столько погибло людей, не мог себе представить!
За могилой князя Александра Трубецкого, где еще в прошлом году была лещина, он увидел обелиск из цельного камня с рельефным портретом его знакомца, поручика Петра Никитича Ильина. На другой стороне камня был исполнен портрет его безутешной матери и выбиты слова:
Покорствуя судьбе, как прочи человеки,Питомец Марса здесь покоится на веки.Трофеи, лавры, честь как будто онемели…Надежды матери с ним вместе улетели.Богатства где ж? Их нет!Он чтил лишь добродетель;Он честен был и добр —тому сам Бог свидетель.
Наконец, он увидел стелу из белого мрамора, что стояла на могиле его деда. За ней — несколько усыпальниц князей Болховских, начавших заселять погост еще в петровские времена. Это место так и называлось: поляна Болховских. Борис Сергеевич снял кивер, поклонился деду и пращурам и застыл, погруженный в невеселые думы. Было тихо. Лишь изредка перешептывались меж собой верхушки кладбищенских деревьев да хлопали крыльями сытые вороны, снимаясь с верхушек дубовых крестов.
— Князь! Борис Сергеевич! — вывел его из оцепенения знакомый голос.
Болховской обернулся. Позади него стоял поручик кирасирского полка Нафанаил Кекин, его знакомец по делу под Дрезденом, где они оба получили по легкому ранению.
— Не помешаю?
— Нет, — ответил Болховской, пожимая фронтовому товарищу руку. — А почему ты в статском платье?
— Вышел в отставку, — просто ответил Кекин, косясь на флигель-адъютантские эполеты князя.
— Да что это вы все сговорились, что ли? — произнес Болховской, надевая кивер. — Ты в отставку, штаб-ротмистр Самарцев в отставку, князь Всеволожский в отставку. Лучшие из лучших! А кто служить будет?
— Ты, — улыбнулся Кекин. — У тебя это в крови.
— У Сергея Всеволожского это тоже в крови. Было, — пробурчал Болховской недовольно. — Помнишь князя Сергея?
— Помню, — ответил отставной поручик. — Славный был рубака.
— Вот то-то и оно, что был, — недовольно заметил Болховской. — Кстати, встретил его по дороге. Следует признать, вместе с таким премилым созданием по имени Полина…
— Ну вот, — улыбнулся Кекин. — Узнаю наконец прежнего князя Болховского. А какой ветер принес ваше сиятельство в наши Палестины?
— Пожар, — коротко ответил князь.
— Да, — посмурнел Кекин. — Такой напасти, верно, еще не знала история города.
— Послушай, поручик, а как случилось, что погибло столько народу? А полиция, пожарные? — спросил Болховской, когда они медленно пошли по тропинке к выходу из кладбища.
— Все произошло крайне быстро, — начал отставной поручик. — Занялось утром в девятом часу в Ямской слободе. Потом на город налетела буря, и к середине дня горела уже половина города. Многие просто не успели выбраться из огня. К тому же паника, давка…
— Понятно, — произнес Болховской и вдруг остановился, как вкопанный. — Боже мой, и она тоже… — еле слышно произнес он.
Отставной поручик увидел, что Болховской неотрывно смотрит на мраморную плиту с наложенным на нее литым чугунным крестом. Под крестом была надпись:
Варвара Гаврилова дочь Коковцева, вдовица.
Родилась в 1791 году сентября 2 дня.
Скончалась в 1815 году сентября 3 дня.
А всех лет жития ея было 24 и один день.
Возстани, любезная дщерь!
Возстани и утуши печаль моей души.
Болховской растерянно посмотрел на Кекина.
— Да, — покачал головой отставной поручик. — И она тоже.
— Тебе известно, как это случилось? — тихо спросил князь Борис.
— Известно, — также тихо ответил Кекин.
— Расскажи.
Кекин стал говорить, но Болховской уже не слушал его. Память овладела всем его существом. Ему вспомнился домик с неизменным мезонином, куртины цветов вдоль аллеи, беседка в саду, обвитая плющом, и ее широко раскрытые глаза, когда он в первый раз обнял ее.
«Варя, Варенька», — шептал он, вдыхая запах ее волос и все крепче прижимая к себе. А она стояла, не зная, куда девать собственные руки, и смотрела на него большими глазами, в которых светилась безграничная нежность. Наконец, и она обняла его, прикрыв глаза, и они унеслись в мир тишины и блаженства, где нет громких звуков и слов, но есть шелест ниспадающих одежд, дрожь прикосновений и стоны неги. И всякий раз, приезжая в город, он приходил в этот домик с мезонином, где его встречали широко раскрытые глаза, наполненные безграничной нежностью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
