Кирилл Владимирович Гусев
История «демократической контрреволюции» в России
[Вступление]
Вопрос о диктатуре пролетариата занимает в марксистско-ленинской теории одно из центральных мест, имеет колоссальное значение для революционной борьбы и преобразовательной деятельности рабочего класса. Его ведущее положение в марксизме особо подчеркнуто К. Марксом в письме к Вейдемейеру, в котором, указывал В. И. Ленин, Марксу удалось очень рельефно выразить «во-первых, главное и коренное отличие его учения от учения передовых и наиболее глубоких мыслителей буржуазии, а во-вторых, суть его учения о государстве»[1]. «То, что я сделал нового, — писал К. Маркс, — состояло в доказательстве следующего:
1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства,
2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов»[2]. Коренной проблемой пролетарской классовой борьбы, сутью марксизма считал вопрос о диктатуре пролетариата и В. И. Ленин, которому принадлежит широко известное, четкое определение: «Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата»[3]. Поэтому вполне закономерно, что и исторически вопрос о диктатуре пролетариата стал одним из главных в идеологической и политической борьбе в российском и международном революционном движении.
Уже К. Марксу и Ф. Энгельсу пришлось вести острую борьбу с бакунистами, лассальянцами и другими противниками диктатуры пролетариата. Так, К. Маркс высмеял мелкобуржуазную, утопическую идею Ласалля о «свободном народном государстве» в классово-антагонистическом обществе. Он указывал, что выдвинутые в ней политические требования «не содержат ничего, кроме известной всему миру демократической дребедени», а на главный вопрос о том, какому превращению подвергнется государственность при переходе к социализму, программа ответа не дает, ибо, «сколько бы тысяч раз ни сочетать слово народ со словом „государство“, это ни капельки не подвинет его разрешения», И именно критикуя лассальянцев, К. Маркс сформулировал свой знаменитый вывод: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата»[4].
Эта борьба была продолжена В. И. Лениным, который вел ее и на международной арене, подвергая резкой, уничтожающей критике оппортунистов II Интернационала, выдвинувших в противовес марксистскому учению о диктатуре пролетариата оппортунистическую, мелкобуржуазную теорию «чистой демократии», и на русской почве, где в качестве поборников «чистой демократии» выступили меньшевики и эсеры.
И сейчас, не всегда прямо, а, как писал В. И. Ленин, «в немножко новой форме, в невиданном раньше облачении или окружении, в оригинальной — более или менее оригинальной — обстановке»[5], лозунги «чистой демократии» берутся на вооружение нашими идеологическими противниками. Их используют и ревизионисты, подтверждая тем самым сделанный в Тезисах ЦК КПСС к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина вывод о том, что «современный ревизионизм „усваивает“ идеи различных антиленинских течений, которые в свое время потерпели крах в открытых схватках с марксизмом-ленинизмом, и с их помощью пытается проникать внутрь коммунистических партий с целью навязать им свою линию…»[6]. К ним обращаются и буржуазные историки и социологи, стремясь противопоставить демократию социалистическому общественному строю и фальсифицируя историю борьбы за его победу в нашей стране.
В трудах В. И. Ленина разработка учения о диктатуре пролетариата теснейшим образом сочеталась с критикой мелкобуржуазной сущности и разоблачением контрреволюционной роли теорий «чистой демократии», «народовластия» и «третьей силы», противопоставлявшихся этому учению эсеро-меньшевистскими лидерами. Такое сочетание объяснялось, в частности, тем, что буржуазия в борьбе против революции не всегда выступала прямо под своими откровенно реакционными лозунгами реставрации капиталистических порядков. Порой она прикрывала свои истинные цели лозунгами «защиты демократии» и «народовластия», выдвигая на первый план мелкобуржуазные партии. В истории борьбы за Советскую власть — это явление, возможность которого предвидели К. Маркс и Ф. Энгельс и которое было глубоко проанализировано В. И. Лениным, получило очень характерное название «демократической контрреволюции». Обычно оно связывается с началом гражданской войны, когда действительно было выражено наиболее ярко и полно, однако начиналась «демократическая контрреволюция» раньше, ее корни лежат в позиции, занятой мелкобуржуазными партиями после победы в России Февральской буржуазно-демократической революции.
Как появляются Кавеньяки [7]
После свержения самодержавия к политике потянулось «неслыханно громадное число обывателей», миллионы мелких хозяйчиков, стоявших между буржуазией и пролетариатом. «Гигантская мелкобуржуазная волна» подняла на своем гребне представителей мелкобуржуазных демократических партий, выражавших точку зрения мелких и средних хозяев, а также настроение части поддавшихся буржуазному влиянию рабочих[8]. Свое большинство в Советах, в органах местного самоуправления, во многих солдатских комитетах, в руководстве ряда профсоюзов меньшевики и эсеры, гордо именовавшие себя «революционной демократией», использовали прежде всего для того, чтобы отказаться от власти и вручить ее буржуазии. Руководители эсеро-меньшевистского блока вступили в переговоры с ее лидерами, образовавшими 27 февраля Временный комитет Государственной думы, который видел свою задачу в том, чтобы «водворить порядок в Петрограде», иными словами, подавить революцию. Однако задача эта оказалась невыполнимой. О размахе движения и степени изоляции свергнутого правительства говорит признание видного монархиста В. В. Шульгина. «Если бы у нас был хоть один полк, на который мы могли твердо опереться, и один решительный генерал, — сетовал он, — дело могло бы обернуться иначе. Но у нас ни полка, ни генерала не было… И более того — не могло быть…»[9]. Убедившись в тщетности своих попыток, так как войска исполняли только приказы Петроградского Совета, в руках которого находилась реальная власть, буржуазия вынуждена была примкнуть к революции с тем, чтобы пробраться к власти и повернуть события в нужном ей направлении. Это стремление буржуазных политиков встретило полную поддержку у эсеро-меньшевистских лидеров, которые 1 марта на заседании исполкома Петроградского Совета добились, чтобы Временному комитету Государственной думы было поручено формирование правительства.
Соглашение между Исполкомом и Комитетом предусматривало осуществление некоторых демократических преобразований, однако оно отнюдь не затрагивало коренных интересов буржуазии. Боясь «отпугнуть» ее, эсеры и меньшевики согласились с тем, что в программе Временного правительства ни слова не было сказано об осуществлении требований масс о 8-часовом рабочем дне, о передаче земли крестьянам. Мир был обещан после доведения войны «до победного конца», а пока провозглашалась «верность союзническим обязательствам». Все это вполне устраивало и российскую, и иностранную буржуазию. Недаром американский посол Френсис с восторгом сообщал своему правительству: «Революция удачна и находится в надежных руках»[10].
Мало того, по требованию Милюкова, лидера ставшей правящей партии кадетов — главной буржуазной партии, под давлением эсеро-меньшевистского руководства, Петроградский Совет принял специальную декларацию о том, что правительство создано с его участием и является законной властью, которую должны признавать все граждане.
Так вожди «революционной демократии» добровольно отдали власть кадетам и октябристам[11], которые сами, по свидетельству того же Милюкова и меньшевика Суханова, были удивлены, когда им преподнесена была Власть людьми, фактически имевшими полную возможность взять ее в свои руки в качестве представителей пролетариата и крестьянства. Поведение мелкобуржуазных лидеров вполне соответствовало характеристике К. Маркса, который писал, что часто у «демократических представителей» мелкой буржуазии «оглушительная увертюра, возвещающая борьбу, превращается в робкое ворчание, лишь только дело доходит до самой борьбы; актеры перестают принимать себя всерьез, и Действие замирает, спадает, как надутый воздухом пузырь, который проткнули иголкой»[12].
