Эдуард Веркин
Через сто лет
Журналист был настойчив.
Я сразу понял, что это журналист, от них пахнет. Действительно пахнет, это не фигура речи. Краска, бумага, опять бумага, кофе. Специфическое амбре журналистов, смесь назойливости, некомпетентности, мании величия и принципиально не стиранных рубашек. Журналисты одинаково пахнут везде. На Земле, на Марсе, на станции «Черный принц», плывущей в огне между звездой и орбитой Меркурия. Мне кажется, журналисты и раньше так пахли, некоторые вещи ведь не меняются. Как, например, газеты. Как книги. Кто сейчас вспомнит омерзительно вечные электронные книги, пластиковые, удобные, с предусмотрительно загруженной в память всеобщей библиотекой? Пластиковые газеты, обновляющиеся каждую минуту, рекламные облака, вплывающие в окна…
Я помню, мне много лет. И я знаю: все возвращается на круги своя. Бумага, карандаши, фарфоровые тарелки, деревянная мебель, пленочная фотография, камины, пешие прогулки, радио. Ламповые приемники, теплые и трескучие, теперь стоят в каждой гостиной, светятся загадочным фантастическим светом, и нет больше…
Впрочем, я отвлекся.
Первый раз я увидел его в мае, он бродил вокруг дома, разглядывал. Днем в обычный бинокль, вечером – в инфракрасный. Назойливый такой молодой человек. Не мог по-простому, по-человечески, прислал бы письмо, попросил бы о встрече…
Но этот начал выслеживать.
Последний… то есть предпоследний журналист приезжал ко мне семнадцать лет назад. Весело тогда получилось. А последнее удачное интервью… наверное, тогда, в Австралии. Этот, думаю, меня тоже порадует, в последнее время что-то скучновато.
Солнце тонуло в океане, я поднимался на веранду, устраивался поудобнее перед телескопом, включал приемник. Смотрел в небо через поляризационные очки, и звезды не мигали. Потом смотрел в телескоп. На облезлую Луну, на Марс, на станцию «Черный принц», которую отсюда, конечно, не видно.
Но она там.
Слушал эфир.
У меня хороший приемник, мощный. Раньше такие ставили на «Пионеры», теперь их используют радиолюбители. И я. Небо заполнено звуками. Трещит корона Солнца, суетливо балаболит Луна, красное смещение заполняет Вселенную равнодушным шепотом, и так всегда. Я слушал небо, а журналист наблюдал за мной – периодически я ощущал на лице любопытную волну от его древнего тепловизора. Это продолжалось целую неделю, я терпел, иногда даже дружески помахивал ему рукой. Но журналист был очень дикий и каждый раз шарахался через заросли шиповника, даже смешно, я смеялся.
На вторую неделю он осмелился перебраться через заборчик. Я услышал это. Забор скрипнул и чуть не сломался, мне стало обидно: первый журналист, нашедший меня через много-много лет, – и неуклюж, как медведь. А он затаился и почти не дышал, минут десять, а потом пополз к дому, стараясь не шуметь, но шумел, как слон. Как сотня слонов. Он добрался до бассейна, но дальше продвинуться не решился, так и лежал до утра, разрушая музыку ночи своим сиплым дыханием.
В третью неделю, когда он обнаглел до того, что стал заглядывать мне в окна, я решил пошутить. Это было легко, он стоял возле окна, возил по стеклу носом с неприятным скрипом, от которого мне становилось не по себе. Я выбрался на крышу, спрыгнул в сад, подошел к репортеру и потрогал его пальцем за шею.
Он наделал в штаны. Немного, но наделал, так, прыснул, я понял, почему у всех журналистов свой аромат. Еще он закричал, и побежал, и сломал мне розовый куст, между прочим, редкий сорт, я за ним в Австралию летал.
Эта наша встреча оказала на журналиста благотворное действие – он не показывался целую неделю и еще две недели держался от дома подальше, сидел в «Оладушке», а вечером в «Перекусе», пил кофе и смотрел на меня в подзорную трубу. Меня это не раздражало, у него работа такая. И сущность, ее-то уж точно не поменять. Может, он хочет написать книгу. Другие пару раз уже пробовали, и документальную, и роман. Не получилось. А этот думает, что получится, этот оптимист.
А вчера он подговорил Дэна.
Я сидел на крыльце, слушал кузнечиков и считал звезды, потом услышал Дэна. Он перелез на мою сторону по старой груше и теперь крался вдоль стены. Это у него забава такая – меня пугать. Каждый раз старается застигнуть врасплох. Вот и сейчас – даже дыхание задержал, он пловец, на две минуты почти может.
Но я его слышу. Сердце-то он задержать не может.
– А-а-а! – Дэн выпрыгнул у меня из-за спины со страшным лицом.
В кожаной шляпе, в старом вельветовом пальто, которое должно было изображать плащ из буйволиной кожи, с самодельным крестом в левой руке и с колом в правой. Кол не осиновый, ножка стула обструганная.
– А-а-а! – Дэн размахнулся колом.
Я испугался. Выпучил глаза, дернулся, закрылся руками, все как полагается, сделать ребенка счастливым так легко.
– Трепещи, носферату! – воскликнул Дэн. – Ибо зришь ты смерть свою!
Я закрыл руками голову. Немного пошевелил пальцами.
– Трепещи! – повторил Дэн и выставил перед собой крест.
Я зашипел.
– А-а-а!
Я задрожал мелкой и крупной дрожью.
– Испугался! – заверещал Дэн. – Испугался!
– Сколько можно? – обиделся я. – Я твоей матери все-таки пожалуюсь. Я уже старый, а ты меня пугаешь. Это некрасиво.
– Ты же мне обещал в Ван Хелсинга поиграть! – Дэн размахивал крестом. – Как в прошлом году! Я уже Петьке рассказал, Илье рассказал, как мы тогда здорово поиграли! Когда пойдем? Там терминал собираются ставить, все снесут, ничего не останется. А ты обещал!
– В июне, – ответил я. – В июне. Вот как листва станет погуще, так и пойдем. А то какой интерес-то, без листьев? Вы меня сразу поймаете.
– Поймаем тебя, носферату! – воскликнул Дэн, потрясая вампироборческой амуницией.
– Хорошо, хорошо. Но только в июне.
Дэн послушно кивнул.
– И еще, Денис, тебе надо поработать над костюмом. Шляпа, плащ – это нормально, только вот над кольями стоит подумать. Зачем стулья ломать? Пойдите в мастерскую, возьмите обрезки, из них колья и выстругаете. И чеснок еще нужен.
Дэн поморщился.
– А ты что думал? Ты думал, что меня без чеснока можно побороть? Нет, дружок. Не все так просто. Так что чеснок, колья…
– А серебро?! – с энтузиазмом спросил Дэн.
Я представил, как Дэн переплавляет на серебряные пули фамильный сервиз, и сказал:
– Не, серебро не пойдет. Серебро – это предрассудки, бабкины сказки. Я сам с серебряных тарелок ем.
Дэн разочарованно вздохнул, видно было, что он имел насчет фамильного сервиза большие планы.
– Ладно, – сказал Дэн, – без серебра. Но тогда я еще Светку позову.
– Что?
– Светку, новенькую. Ее ко мне посадили, она меня на день рождения пригласила. А я ее на вампирскую охоту позову. Ладно?
Свету. На охоту. Я поглядел в сторону моря. Я люблю море. За цвет. Это банально и миллион раз говорилось, но оно все время разное – так что все время кажется, что ты живешь в разных местах. Море – это как калейдоскоп, все время тебя переворачивает.
Свету на охоту.
– А что, нельзя, что ли? Почему нельзя, дядь Вить? А что тут такого-то?
– Видишь ли, Денис, – сказал я мудрым и медленным голосом. – Видишь ли, охота на вампиров – это все-таки мужское занятие. То есть женщины на вампиров не охотились никогда…
– А как же Баффи?! – перебил меня Дэн. – Она же…
Я сокрушенно покачал головой.
– Что?
– Баффи – это сказка, – сказал я. – Никакой Баффи никогда не жило вовсе. Баффи, наследники Дракулы, племянники Носферату…
Я зевнул.
– Я тебе крыльцо починю, – пообещал Дэн. – То есть мы с папой, конечно. У тебя две ступеньки прогнили.
Папа у Дэна лодырь. Года три назад мы строили гараж для глиссера, Дэн-старший скис на двадцатом гвозде, пришлось мне доделывать самому.
– Буду убирать яблоки, – пообещал Дэн.
Неплохо. Яблоки осенью проблема, иногда за ночь падает столько, что утром трудно открыть дверь. Очень не люблю их убирать. А спилить жаль – цветут долго и красиво.
– И подметать лестницу к пляжу.
Я зевнул еще шире и сказал:
– Ладно, я подумаю насчет твоей Светы. Только пусть она у родителей разрешения попросит. Она как вообще, не из пугливых?
– С парашютом прыгает, – ответил Дэн.
Я усмехнулся.
– Из стратосферы, – уточнил он.
– Ладно, – согласился я. – Но пусть она у родителей все равно отпросится.
– Хорошо, отпросится. А ты это… Не мог бы… – Дэн скорчил рожу. – Не мог бы ты немного… Постарее быть, что ли. А то ты слишком молодо выглядишь, многие не верят.
– Обойдетесь, – отмахнулся я.
– Ну, или хотя бы рванину какую надень, а?
– Это можно.
– Здорово!
Дэн снял шляпу, принялся обмахиваться. Уходить не спешил, дышал громко.
– Что еще? – спросил я. – Только ничего рассказывать не буду, сегодня я не в настроении.
– Ладно. Слышь, дядь Вить, а там это… Писатель.
– Что за писатель?
– Ну, ходит тут уже неделю. А ты что, не видел разве?
Я покачал головой.
