Юлия Стрельникова
СКАЗКИ ДОЛЖНЫ КОНЧАТЬСЯ СВАДЬБОЙ
Часть 1
Дорога
Глава 1
Сказки должны кончаться свадьбой и словами про долгую, счастливую совместную жизнь.
Моя сказка закончилась раньше, в тот день, когда дядя неожиданно объявил, что вечером состоится мое обручение, а в конце месяца — свадьба. Это не я, а кукла с фарфоровым сердцем, бесцеремонно занявшая мое тело, вежливо благодарила дядюшку за заботу, почтительно кланялась и целовала пренебрежительно протянутую руку, унизанную перстнями, а потом спокойно вернулась к своим ежедневным обязанностям, как того требовали приличия.
Меня не удивило, что никто не поинтересовался моим мнением. Странно, что вообще поставили в известность утром, а не за полчаса до означенного события. Дядя щедро выделил целый день на то, чтобы я «пришла в себя» от негаданно свалившегося счастья. Не из милосердия, как можно было подумать, нет, лишь для того чтобы я не опозорила его какой-нибудь неуместной выходкой или растерянностью. К вопросам приличий мои родственники относились очень болезненно.
Замуж я не хотела. Но роль приживалки, которую я неуклонно исполняла до сегодняшнего дня, не позволяла бунта или открытого протеста против дядиной воли. Она вообще не предполагала ничего, кроме бесконечного желания угодить всем родственникам и постоянного чувства благодарности за их «заботу о сиротке». Вот только в моем характере, сколько бы я ни ломала себя, так и не появилось ни капли угодливости, и кроме того, я честно отрабатывала съеденный хлеб. Обычно мои ежедневные обязанности выматывали настолько, что сил едва хватало доползти до кровати. Словно многоликий демон, я совмещала в своем лице обязанности горничной, компаньонки, помощницы экономки и девочки на побегушках. И не получала за это ни единого гроша, в отличие от той же наемной прислуги. Как ни крути, но, по-моему, это достаточное проявление благодарности с моей стороны за все годы, прожитые в этом доме. Заставить согнуться себя еще больше, я просто не могла.
Но как бы я не оттягивала время, как бы не пыталась погрузиться в работу, день все же закончился. Помолвкой.
Почти все время церемонии я отсутствовала. В моем теле все так же властвовала незнакомка. Это ее, не мои губы отвечали на вопросы, ее, не мои руки принимали традиционные бусы в дар от жениха, ее спина сгибалась в земном поклоне перед дядюшкой и тетушкой, ее, до отвращения спокойное лицо, улыбалось всем за столом. Мне же было все равно. Потому что мертвым не бывает больно. Пусть никто и не понял, но в этот день у всех на глазах в очередной раз умирала моя прежняя жизнь.
Дядю, не смотря на то, что он не любил, а иногда, наверное, и ненавидел меня, я ни в чем не винила — в течение долгих лет он давал мне приют, и пытался обустроить мое будущее, так как понимал.
В самом деле, кто в здравом уме польстится на бесприданницу, не блещущую ни красотой, ни умом, ни легким нравом, ни какими-либо еще талантами, не имеющую титула или сколько-нибудь влиятельных родителей?
Предстоящая жизнь виделась так ясно, как будто уже состоялась. Нелюбимый и нелюбящий муж, годящийся по возрасту в отцы, вдовец с тремя детьми. Ему нужна не жена — а пожизненная служанка, ломовая лошадь, не говорящая и слова поперек. Через десять лет я буду старухой, с серым от усталости лицом, и дряблым от частых родов телом. Через двадцать у меня выпадет половина зубов и согнется спина. Я утону в рутине и серости, и никогда не избавлюсь от молчаливого напоминания о том, как облагодетельствовали меня этим браком.
Выхода не виделось. В доме, где твое мнение никого не интересует, нет смысла высказывать его. В стране, где незамужняя женщина сама не может владеть имуществом, не может решать свою судьбу и всецело зависит от родственников, мне некуда бежать. Даже если бы у меня были деньги или друзья, у которых можно остановиться, а таковых не было. Эта страна так и осталась для меня чужой.
Быть может, в тот вечер я с особой ясностью поняла свою мать, дочь благородных родителей, наплевавшую на общественное мнение и гнев семьи и вышедшую замуж за молодого учителя, который увез ее в далекую южную Аризену. Она не прогадала. Любовь оказалась крепче жизненных неурядиц, трудностей, молчаливого презрения родственников. До восьми лет я жила окруженная счастьем. Пока однажды его не поглотила ужасная бездна горя.
Старший мамин брат, взял меня в свой дом потому, что считал своим долгом дать крышу над головой осиротевшей племяннице, пусть даже и родившейся в результате такой недостойной связи. Уже потом я поняла, что если бы позволили те самые, проклинаемые мною, приличия, дядя даже не вспомнил бы обо мне. Но хотя при взгляде в мою сторону у него морщилось лицо, как от кислых ягод, и за глаза нередко называл меня «насмешкой судьбы», я была привезена из Аризены в холодную и мрачную Барию.
Именно таким образом я в двенадцать лет впервые переступила этот порог. И первое время искренне пыталась пересилить себя, внушив себе теплые чувства к этому человеку. Только спустя несколько лет, убирая у дяди в кабинете, я случайно задела локтем шкатулку с бумагами, и собирая разлетевшиеся листки по всему полу, наткнулась на доказательства того, что «родственный долг» дяди был щедро оплачен сохранившейся частью наследства моих родителей. И я оставила бесполезные попытки внушить себе симпатию к дяде, ограничившись внешними проявлениями. Это, как оказалось, устраивало всех.
Но ни прошлое, ни безнадежное будущее не вызвало слез. Плакать я тоже разучилась довольно давно. Тетушка считает, что такая черствость — неоспоримый признак плебейского происхождения.
Будь на моем месте героиня какой-нибудь старинной баллады, после нежеланной помолвки она бы металась всю ночь из угла в угол, заламывая руки и время от времени проливая горькие слезы, прося о заступничестве всевозможных богов. А к утру бы слегла от жара, при этом не растеряв ни капельки своей красоты. В самый последний момент объявился бы некий благородный юноша и спас девушку от жестокой судьбы. И они вместе уехали бы в закат.
Но и в счастливые концы я тоже не верила. А моя комната — без балкона, на котором можно слушать серенады, шести шагов в длину и пяти в ширину, обладала исключительно скрипучими половицами, располагая лишь к тому, чтобы рухнуть в кровать. Совсем не романтично.
Я была слишком вымотана, чтобы бегать по комнате, стараясь не наступать на скрипучие доски, на благородных влюбленных рассчитывать не приходилось, мысли постепенно становились все медленней и, в конце концов, глаза закрылись. А на рассвете, вместо того чтобы лежать в кровати умирающим лебедем, я вполне буднично встала, оделась и отправилась на кухню, проследить за приготовлением завтрака для многочисленных обитателей дома.
