Мария Ветрова
Криминалистка
Светлана
— Сейчас или никогда! — произнес мой непосредственный начальник, старший советник юстиции Виктор Павлович Карандашов по прозвищу Грифель. Сказано это было с пафосом, которому позавидовал бы и герой трагедии Шекспира.
— Никогда! — поспешила я поддержать заданный им тон, поскольку работала под его началом не первый год, и всегда своего добивалась.
— Светочка, — почти ласково проговорил Грифель, — ну хоть ты-то должна меня понять?
— Никогда! — упрямо повторила я и посмотрела Карандашову в глаза. — Сами вы, Виктор Павлович, если память мне не изменяет, отправились отдыхать в разгар цветущего мая? Между прочим, как раз когда по графику должна была гулять я! А Костицына, значит, загорай в ноябре, да еще самом гнусном за последние сто лет! Нет уж, спасибо!
— Подожди-ка! — не отступал Грифель. — Ты что, забыла, что случилось в этом твоем цветущем мае? Да отпусти я тебя тогда по графику, с меня бы три шкуры содрали, а тебя все равно отозвали бы из отпуска. Сам я всего на неделю уходил, да и ту провел у тещи на даче задницей кверху.
Я фыркнула, представив грузного Карандашова, вскапывающего или там пропалывающего тещины грядки, но тут же, сообразив, что коварный Грифель пытается увести меня от темы, мотнула головой в сторону своего заявления, лежащего на его столе.
— Короче, Виктор Павлович, подписывайте компенсацию за отпуск, и дело с концом! На будущий год отгуляю вдвойне. В мае.
Теперь фыркнул Карандашов, и был, между прочим, прав. Поскольку на моей памяти среди работников нашей системы отгулять когда-нибудь двойной отпуск за пропавший прошлогодний было расхожей голубой мечтой, которую пока никому не удалось претворить в жизнь.
— Ладно, Свет, — вздохнул Грифель. — Подумай до завтра, а? Сама говорила, мол, переутомилась и все такое… А я вечерком кое-кому звякну, вдруг путевка какая горящая для тебя отыщется, а?
— Завтра будет то же самое, — стояла я на своем. — Не могу я свою Светку на целый месяц одну оставить, у нее колледж!
— Пятнадцать лет девке, а ты все «не могу», да «не могу»… Короче, товарищ Костицына, вы свободны, все остальное, как я и сказал, завтра!
Мысленно плюнув, я покинула кабинет Грифеля несолоно хлебавши, и разумеется, первое, что я увидела в приемной, сочувствующий взгляд нашей всеобщей «мамы» — Людмилы Яковлевны, его секретаря, или, как теперь принято говорить — помощника. Она и впрямь была помощницей, и не только Карандашова. Она ухитрялась опекать едва ли не всех членов немалого коллектива прокуратуры, включая младших юристов и практиканток. Лично у меня при одном взгляде на круглое, доброе лицо Людмилы Яковлевны неизменно теплело на душе. Чего, судя по всему, никак нельзя было сказать о девочке из юридического подразделения, которая в данный момент с удрученным видом топталась возле стола нашей Милочки, как звала ее за глаза вся прокуратура.
Девочка была из новеньких, лично я даже не знала ее имени. Однако причина ее растерянного вида становилась очевидной при одном взгляде на хрупкую фигурку новоиспеченной юристочки. Несмотря на собственное паршивое настроение, я не удержалась от улыбки. Из-под форменного пиджака девицы едва виднелась юбка. Девочке было невдомек, что Грифель при одном виде дамских коленок, мелькнувших в коридоре вверенной ему конторы, приходит в состояние неописуемого возмущения.
— Пойми, деточка, — увещевала Милочка свою подневольную собеседницу, — мы — структура серьезная, можно сказать, единственный в государстве орган надзора! А ты — пусть младший, но юрист, очень ответственная и, если хочешь, солидная должность… И вдруг — на тебе, заявляешься на службу, считай, и вовсе без юбки! В уставе что сказано? То-то! До середины колена! Никаких тебе мини или там макси, кто ж тебе позволит мундир — мундир! — укорачивать?!
— Так ведь я же уже обрезала, — всхлипнула несчастная. — Что я теперь делать буду?
— А ты ее сверху надставь, — абсолютно серьезно советовала Людмила Яковлевна. — Под пиджаком-то и не видно будет!
И, улучив момент, снова бросила на меня сочувствующий взгляд. И поскольку Милочка была единственным на всю прокуратуру человеком, чьи соболезнования меня не раздражали, я, послав ей в ответ благодарную улыбку, покинула наконец Грифелеву приемную.
Сегодняшний день явно не задался. Я прекрасно понимала, почему начальству приспичило отправлять меня в отпуск. Оттого и упиралась, как могла: имеет право человек в сорок с хвостиком не просто обзавестись парочкой принципов, но и хотя бы изредка их отстаивать?! Этим я и собиралась заняться в ближайшую пару недель, и как раз этому явно вознамерились воспрепятствовать вышестоящие товарищи. Проще говоря, хотели закрыть в мое отсутствие «за недостаточностью улик» дело, над которым и я, и следователь с операми из нашего УВД поработали до кровавого пота.
Кому-то это понадобилось, и я даже знала кому. В том смысле, что дело было заведено в связи с убийством, явно заказным. И на данном этапе не нужно было особого ума, чтобы вычислить, кто так старается объявить собранные улики недостаточными и почему вдруг сразу трое свидетелей, проходящих по делу, начали менять свои показания. Хорошо же я буду выглядеть в глазах ребят из УВД, если возьму — и вот так, запросто, смоюсь в отпуск! Будь все проклято! Не то чтобы жертва этой самой «заказухи» озонировала воздух, скорее, наоборот: по меньшей мере около сотни человек, сказавших «Туда ему и дорога», на свете наверняка существуют. Но убийство есть убийство… И если кто-то уже и на нашу пусть районную, но прокуратуру начинает давить, черта лысого стоит не только работа, но и карьера. И вообще, неужели вся моя жизнь — одна сплошная большая ошибка?!
Так я продолжала сама себя накручивать на пути к ближайшему метро, посреди текущей в жерло подземки толпы, и не заметила груженную сумками коляску, которую волокла за собой идущая впереди тетка. Результат был плачевным, и если бы не какой-то добрый мужик, поднявший меня с грязного асфальта и шуганувший тетку, честное слово, я бы, наверное, разрыдалась от обиды. Ну бывают же на свете такие паршивые дни, когда неприятности сыпятся одна за другой.
Мужик абсолютно бескорыстно помог мне очистить пальто, пожертвовав целой пачкой бумажных носовых платков, а я, дав себе мысленно клятву завтра же забрать, наконец, машину из ремонта, горячо поблагодарила моего спасителя и кинулась со всех ног к сияющей букве «М».
В каком настроении я вошла в свою родную, типовую двушку, расположенную в доме рядом с Новогиреевской развязкой, объяснять нет смысла. И ничуть не удивилась, что моей Светланки, названной в честь меня ее покойным отцом, нет дома.
