Леонид Свердлов
Будни Олимпа
1. Олимпийское спокойствие
Карлик: Не боюсь я нового шута, ибо новых шуток нет на свете. Есть шутки о желудке, есть намёки на пороки. Есть дерзости насчёт женской мерзости. И всё.
Евгений Шварц. «Дон-Кихот»
1. Зевс и Фетида
По безоблачному небу, сверкая в лучах солнца как звезда, чаруя изяществом движений, бежала Фетида. За ней, пыхтя и тяжело ступая, гнался громовержец Зевс.
«Нимфа! Богиня! Ух ты, шустрая какая! Ну, погоди, догоню ж я тебя!» — бормотал он, на ходу подкручивая усы.
Впереди уже показались вершины Кавказа. Фетида ничуть не устала. Время от времени осторожно оглядываясь, она заметила, что грузный и уже немолодой Зевс начинал выдыхаться, и снизила темп. Расстояние между ними стало уменьшаться, но тут вдруг до Зевса донёсся чей-то бестактный смешок откуда-то снизу. Громовержец недовольно глянул на скалу, откуда на него, усмехаясь, нагло пялился прикованный титан.
Зевс прервал погоню и плавно опустился на уступ рядом с нахалом.
«Привет, Прометей! — сказал он, ухмыляясь. — Огня не дашь?»
Прометей не обиделся на злую шутку и только снова рассмеялся в ответ.
— Нет, Зевс. Огонь давать я зарёкся. Придётся тебе потерпеть.
Зевс усмехнулся.
— Шучу. Я некурящий. Это я тебя испытывал.
— Знаю. Я тоже шучу, — ответил Прометей и опять засмеялся.
Титан вёл себя вызывающе, но Зевс был в слишком хорошем настроении, чтобы из-за этого обижаться. Ни одно облачко по-прежнему не омрачало небосвод.
Он толкнул Прометея локтем и с таинственной улыбкой кивнул в сторону Фетиды, которая зависла в воздухе немного в отдалении и с великолепным изяществом разминала суставы.
— Солнышко! Звезда!
— Ага, — согласился Прометей, — небесное тело. Какая физическая форма! Какое здоровье! Самка хоть куда.
— Физиолог! — фыркнул Зевс.
— Я стараюсь во всём видеть главное, а главное — какие дети у неё будут, — Прометей ещё раз внимательно рассмотрел Фетиду, будто сравнивал её с каким-то эталоном. — Так вот, дети у неё будут выдающиеся. Её сын во всём превзойдёт своего отца. Во всём.
По доселе ясному небу чередой побежали густые облака. Зевс посмотрел на Прометея. Лицо титана в первый раз за весь разговор было совершенно серьёзно. Солнце скрылось за облаками.
— Какого ещё отца он превзойдёт? Меня, что ли? — сурово переспросил Зевс.
В ответ Прометей снова расхохотался.
Тучи сгустились, где-то вдалеке сверкнула молния.
— Знаешь, Прометей, что меня в тебе больше всего раздражает? Смех этот идиотский. Пока вести себя не научишься, ни на какое снисхождение не рассчитывай.
Впрочем, тот ни на какое снисхождение, видимо, и не рассчитывал. Он только ещё громче расхохотался. Ему нечего было терять: наказать его ещё больше было невозможно, а настроение Зевсу он своим смехом вконец угробил.
Не попрощавшись, громовержец оттолкнулся от скалы, одним рывком настиг Фетиду и решительно взял её за плечо.
— Ах! — воскликнула она. — Это вы, Зевс Кронович! Как вы меня напугали! А я всё думала, что это за мужчина за мной гонится.
Зевс окинул её быстрым взглядом и отвёл глаза.
— Дело у меня к тебе, Фетида, — сухо сказал он.
— Я вас слушаю, Зевс Кронович, — страстно, с придыханием произнесла Фетида, теребя пояс своего спортивного хитона. — Как же здесь жарко! Я, кажется, вся пылаю!
Солнце выглянуло из-за тучи. В душе Зевса насмерть сражались две его божественные ипостаси: мужчина и политик. Политик победил, и солнце вновь скрылось.
Конечно, от Прометея можно ждать любой гадости, но врать он никогда не умел. Он сказал правду: сын превзойдёт отца. Зевс знал, к чему это ведёт, он ведь тоже когда-то превзошёл отца, и теперь Крон томится в Тартаре, а Зевс правит Олимпом.
Он в последний раз взглянул на Фетиду. Она смотрела на него страстно и преданно.
— Замуж тебе надо, Фетида. За Пелея.
Нимфа тихо пискнула от неожиданности.
— За смертного? Это вы так шутите? — осторожно спросила она.
— Парень он хороший, — продолжал Зевс, глядя куда-то в сторону. — Царь. Спортсмен тоже. Счастливо с ним жить будешь.
— Не хочу я ни за какого Пелея! Не заставите! — взвизгнула Фетида и вдруг расплакалась. — За что? В чём я провинилась?
Небо озарилось яркой вспышкой.
— Ты с кем споришь, Фетида! За кого скажу, за того и пойдёшь! Не добром, так силой!
Нимфа резко развернулась, закрыла лицо ладошкой и, громко всхлипывая, побрела обратно в Грецию. Зевс печально смотрел ей вслед.
Домой он вернулся уже под вечер. Тихонько прикрыл за собой дверь, зашарил в темноте рукой по стенке. Вдруг что-то полыхнуло во мраке прихожей. Комета с шипением пронеслась мимо головы громовержца, он едва успел увернуться от планеты второй звёздной величины, поймал на лету звезду, отшвырнул в сторону и затряс обожжённой ладонью. При этом другой рукой он, изловчившись, схватил за запястье свою жену Геру, которая уже собралась ещё чем-то в него запустить.
— Явился, кобель! Явился, козёл старый! — завопила Гера. — А ну, быстро всё рассказывай!
— Про что рассказывать? — печально спросил громовержец.
— Про что?! Про эту шлюху Фетиду, ох уж и доберусь я до неё!
— Фетида не шлюха, — в голосе Зевса послышалась неподдельная боль. — Она за Пелея замуж идёт.
Гера перестала вырываться и замерла от неожиданности.
— Как за Пелея? За смертного? Почему это?
Молния ударила прямо перед дворцом, и оглушительный гром потряс Олимп.
— Потому, что я так сказал! Потому, что такова воля Зевса!
Метеорологический гнев мужа не произвёл на Геру никакого впечатления.
— Так ты, братец, гнался за ней до самого Кавказа, только чтобы сообщить эту свою волю? Какой-то новый вид спорта в нашей олимпийской программе.
— Оставь меня, Гера, я устал, — сказал Зевс и, отодвинув жену, вышел из прихожей.
Весь вечер непрерывно шёл дождь. Тоненькие струйки лились уныло и безостановочно. Где-то вдали порой погрохатывало, но не грозно, а жалобно и печально.
В Дельфах, под сводами храма Аполлона три бога прятались от непогоды.
— Разошёлся сегодня старик, — проворчал Дионис, разливая очередную амфору.
— Переживает Кроныч. Это из-за Фетиды, — ответил Гермес. — Гонялся за ней всё утро, а потом велел выходить замуж за смертного, и теперь, вот, дождём горе заливает. Не понимаю, что там у него с Фетидой случилось, что она ему такого сделала?
— Спрашивать надо, скорей, чего она ему не сделала, — похабно усмехнулся Дионис.
— Хорош богохульствовать! Зевсу ещё никто не отказывал. Тут что-то другое. Хотелось бы узнать, что по этому поводу скажет дельфийский оракул.
— Ближайшую неделю над всей Элладой проливные дожди, — неохотно отозвался Аполлон.
— И это всё? — настаивал Гермес. — Бежал за ней как мальчишка, а потом переговорил о чём-то с Прометеем, и вот, Фетида прибегает домой вся в слезах, и по всей Элладе проливные дожди. Это нормально? Кроныч тысячу лет с Прометеем не разговаривал. После последней беседы он пришёл в такое бешенство, что наслал на мир Пандору с её дурацким ящиком. И чего же нам теперь ждать?
— Хочешь понять замыслы Зевса? — иронически усмехнулся Аполлон.
Дионис рассмеялся.
— Да уж, непредсказуемый дед.
«Старый маразматик!» — неожиданно для себя подумал Гермес и, вздрогнув от такой мысли, осторожно посмотрел на Аполлона.
— Ты не прав, — очень серьёзно сказал тот. — Старый он только для солидности. Он ещё всех нас переживёт.
Дионис снова расхохотался.
— Как это он нас переживёт? Мы ж бессмертные. Мы всегда жить будем.
— Будем. Только мы будем жить в детских сказках, а ему будут строить храмы и жертвы приносить.
— Ерунда! Он что, из всех богов один останется? Не может такого быть! Бог не может быть один. Не справится, да и тоскливо это.
— Ты за него не беспокойся, — ответил Аполлон.
— Представляю, что он в одиночку устроит, — задумчиво сказал Гермес. — Я-то уж его хорошо узнал: столько времени служу секретарём по особым поручениям. Тот ещё начальник, скажу я вам. Уж на что я сам без комплексов и ограничений, а от него меня вечно в дрожь кидает. Люди для него как грязь. Да что люди! Он и к богам не лучше относится.
Аполлон пожал плечами.
— А кто сказал, что бог должен кому-то радость приносить? При Кроне, говорят, жизнь лучше была, и где теперь тот Крон? Глупости, что боги должны людей счастливить — это Прометей по дури так считал и теперь на цепи сидит. У бога совершенно другая задача.
— Какая другая?
Аполлон на мгновение задумался и ответил:
— Не быть дураком. Станешь обо всех заботиться и всех миловать, а другие и обрадуются, что ты такой добренький — свергнут тебя, перевоюются все между собой, и не останется от твоего благоденственного рая камня на камне. А оставшиеся в живых будут тебя такими гекзаметрами материть, что и в Тартаре тебе покоя не будет. А поставишь себя так, что о тебе и подумать плохо никто не решится, то будет и спокойствие, и порядок, и чем хуже ты будешь с людьми поступать, тем лучше они жить будут — и тебе хорошо, и людям.
