Семенов Юлиан Семенович
Испанский вариант
Юлиан Семенович Семенов
ИСПАНСКИЙ ВАРИАНТ
(1938)
Бургос, 1938, 6 августа, 6 час. 30 мин. __________________________________________________________________________
- Это его машина, - сказал Хаген.
- По-моему, у него был <остин>, а это <пежо>. Нет?
- Это его машина, - повторил Хаген, - вчера вечером он схватил машину своей бабы после того, как она сбежала в Лиссабон. Это точно.
- Да не волнуйтесь вы так, приятель, - усмехнулся Штирлиц, - если это он, мы его возьмем. А если не он? Хордана устроит нам серьезные неприятности через Риббентропа. Все молодые министры иностранных дел любят поначалу соблюдать протокол: видите, у этого <пежо> дипломатический номер.
Хаген высунулся из окна <мерседеса>. Он весь замер, наблюдая за тем, как Ян Пальма выскочил из маленькой, выкрашенной в грязно-зеленый цвет машины и бросился к выходу в аэропорт Бургоса.
- Это он, - сказал Хаген. - Сейчас вы его узнали?
- Узнал. Сейчас узнал, - ответил Штирлиц, закурив. - Но ведь он улетает...
Хаген тщательно обгрыз ноготь на мизинце и ответил:
- Он не улетит.
- Вы неисправимый оптимист...
- А вы неисправимый пессимист, штурмбанфюрер, - вдруг широко улыбнулся Хаген, заметив Пальма, выбежавшего из аэровокзала. - Сейчас он полезет в машину и начнет ковыряться в чемодане...
- Вы провидец?
- Нет. К сожалению. Просто его паспорт сейчас оказался в кармане моего человека.
К <мерседесу> подъехал пикап и остановился почти вплотную - с той стороны, где сидел Хаген. Седой старикашка со слезящимися глазами протянул Хагену зеленый паспорт. Хаген, взяв паспорт, дал старикашке пачку денег, и пикап, резко рванув с места, понесся по желто-красной песчаной дороге к горам.
- Все, - повторил Хаген, - сейчас он ринется к себе в отель. А по дороге мы его возьмем.
- Вдвоем?
- Почему? Пикап будет ждать нас за поворотом. В него сядут наши люди. Они подставят этого седого жулика под машину Яна Пальма, и вам не придется улаживать скандал со здешней полицией, если даже он возникнет.
- Слушайте, приятель, я не люблю играть втемную. Почему я ничего не знал об этой операции?
- Только потому, что вас не было до утра, и Берлин поручил все провести мне... Вместе с вами...
- Ох, честолюбец, честолюбец! - проворчал Штирлиц. - Погубит вас честолюбие, Хаген.
- Едем, - сказал Хаген, - сейчас он двинет в отель.
Хаген оглянулся: из-за ангара, где стояли самолеты легиона <Кондор>, медленно выползала тупая морда военного грузовика.
- Все, - повторил Хаген и по-мальчишески счастливо засмеялся. - Как по нотам.
<Ничего, - думал Ян, выжимая педаль акселератора, - я его оставил в столе. Или на столе. Просто я очень испугался... Не надо так паниковать. Через час будет самолет в Париж. Ничего. Самое главное, постараться быть спокойным. Как вареная телятина. Или как рисовый пудинг. А почему как пудинг?>
Ян не успел ответить на этот дурацкий вопрос. Вообще-то в минуты опасности он любил ставить себе дурацкие вопросы и давать на них смешные, но обязательно логические ответы - это давало ему какую-то разрядку. Он не успел ответить себе, потому что пикап, который он обгонял, вдруг резко взял влево, и Пальма затормозил, но пикап по-прежнему тянул влево; раздался хрусткий и тугой удар металла о металл, и Пальма почувствовал, как его машину бросило в кювет... На какое-то мгновение он ослеп, потому что вместо укатанной дороги он увидел красно-бурую, поросшую коричневой травой глыбистую глину, а потом инстинктивно зажмурился, когда серый сук распорол ветровое стекло льдистой пеленой, а после стало тихо... Он не помнил, сколько времени продолжалась тишина. Когда он смог снова соображать и чувствовать, он услышал спокойное урчание мотора и решил, что это была мгновенная галлюцинация, и ничего не случилось, и все будет хорошо, и он открыл глаза. Он увидел совсем другую машину и Хагена, который упирался ему пистолетом в грудь, став на колени на переднем сиденье машины, словно шаловливый мальчишка возле отца, сидевшего за рулем. Только вместо отца сидел штурмбанфюрер Штирлиц, который то и дело поглядывал в зеркальце на Яна. Заметив, что тот открыл глаза, Штирлиц сказал с обычной своей ленивой ухмылкой:
- Считайте, что первый тур вы проиграли. Сейчас начинается второй: он сложней, а потому интереснее. Не так ли, Хаген?
- Значительно интереснее, - согласился Хаген.
- И уберите парабеллум от его груди, - посоветовал Штирлиц, - а то господин Пальма решит, что мы хотим его убить. А ведь мы не собираемся его убивать, не так ли?
Машина въехала во двор маленького особняка в горах. Ян знал, что этот особнячок принадлежит политической разведке Гиммлера, куда работники фалангистской сегуридад не имели права доступа...
- Начнем с самого начала? - спросил Хаген.
- Что вы считаете началом? - спросил Пальма, осторожно потрогав пальцами марлевую наклейку на лбу.
- Самым началом я считаю место рождения, дату рождения, имя, - сказал Хаген.
- Ну, это неинтересно, - ответил Пальма. - В ваших архивах это все зафиксировано не единожды...
- Нам интересно, чтобы вы все это сказали сами, - сказал Штирлиц. Не волнуясь, обстоятельно, припоминая детали, имена друзей и врагов...
- Ян Пальма, гражданин Латвии, рожден 21 мая 1910 года в поместье Клава Пальма, чрезвычайного и полномочного посла Латвии... Если можно, дайте мне таблетку пирамидона, у меня раскалывается голова.
- Сейчас я попрошу, - сказал Хаген. - И воды, видимо?
- Лучше глоток тинто, самого сухого.
- По-моему, в университете у вас красное вино было непопулярно? спросил Штирлиц, пока Хаген, подойдя к двери, отдавал распоряжение. Более популярной была красная идеология?
- В университете у нас было популярно виски, - ответил Пальма, поморщившись, и снова осторожно потрогал лоб, рассеченный в аварии. - Это активнее, чем вино и даже чем идеология...
- Погодите, погодите, - сказал Хаген, садясь верхом на свой стул, мы рано перешли на университет. А ваша жизнь у отца в Индии? Ваша дружба с йогами?
- Он тогда был ребенком, - сказал Штирлиц, - а нас интересует начало его зрелости. А зрелость вам дал университет, нет?
- А меня больше интересует, как он угонял наш <мессершмитт> и убил Уго Лерста! - сказал Хаген.
- Погодите, дружище, - Штирлиц нахмурился. - Начнем по порядку - с университета.
- Все равно. Зрелость, Уго Лерст, университет, ваш <мессершмитт>... Только разговаривать я сейчас не смогу, - тихо сказал Пальма.
- Вы хотите заявить протест по поводу похищения? - спросил Хаген.
- Я понимаю, что это бесполезно, - ответил Пальма, - просто голова раскалывается. Дайте мне полежать, что ли, пока не пройдет дурнота...
- Бросьте вы разыгрывать комедию!
- Погодите, Хаген, - сказал Штирлиц. - Он же пепельный совсем...
<Небо тогда тоже было пепельным, - подумал Ян, лежа на узенькой софе в комнате без мебели. Окно было зарешечено изнутри и забрано плотными деревянными ставнями снаружи. - Пепельное небо у нас бывает ранней весной или в самом конце зимы... Когда же это было точно? Семнадцатого? Или девятнадцатого? Раньше дата считалась со дня, а теперь время так быстролетно, что от даты нам остается лишь год... Изредка месяц. Но это был март. Или февраль?..>
Рига, 1934 __________________________________________________________________________
Небо и вправду было пепельным. Оно было одного цвета с песчаными дюнами, с морем, и поэтому трудно было догадаться, рассвет сейчас или сумерки. И небольшая вилла тоже казалась пепельной, словно бы рисованной размытой акварелью в манере северонемецких мастеров конца восемнадцатого века, и эта иллюзия ушедшего века была бы абсолютной, если бы в доме не гремел джаз, время от времени разрезавшийся высоким, серебряным звуком горна. Двое выпускников университета - Гэс Петерис и Курт Ванг, сидевшие на застекленной веранде, разглядывали танцующих, отхлебывая пиво из грубых глиняных кружек.
- Как лихо оттанцовывает Пальма! - сказал Ванг. - Скотина...
- Зачем так грубо? - улыбнулся Петерис.
- А я люблю его.
- В самом деле?
- В самом деле... А ты?
- Завидую. Я завидую ему. Но очень добро, без зла. Порой с недоумением.
- Почему?
- Так... Не интересуется женщинами, а они летят к нему, как мотыльки на огонь; не умеет фехтовать, а выигрывает бои; посещает ваш дискуссионный кружок, а кутит на те деньги, которые ему присылает чрезвычайный и полномочный папа.
- Это хорошо или плохо?
- Занятно. Вообще-то он может позволять себе оппозиционность. Папа переводит ему столько денег, что не страшно побаловаться оппозицией.
- Будь себе на здоровье и ты оппозиционером...
- Я не могу. Мне никто не переводит денег. Я должен быть с клубом, а не против него...
- Сильные мира сего не всегда состоят в одном клубе, - сказал Ванг.
- Клуб против клуба - это не страшно; страшно, когда в клубе сильных появляется отступник.
- Ту убежден, что клуб не прощает отступничества?
- Конечно. Во всяком случае, я так думаю.
