Виктор Степанович Сидоров
Сокровища древнего кургана
Некоторые важные события из жизни Константина Петровича Брыскина, а также его размышления по поводу этих событий
Глава первая
Я, Пашка Клюня и Детеныш
Меня зовут Костя Брыскин. Константин Петрович. Мне четырнадцать лет. Всего неделю назад я закончил седьмой класс. Учился неважно. Наш классный руководитель Семен Митрофанович, или, как мы зовем его между собой, Микрофоныч, считает, что я человек способный, но «неизлечимо ленивый».
С этим я никак не могу согласиться, ну, с тем, что вот такой ленивый. Это — ерунда. Просто у меня не хватает силы воли. Не могу я заставить себя делать уроки и — точка. Особенно, когда увижу в окошко, как на улице бегают или играют во что-нибудь интересное пацаны. Тогда вся моя воля сразу куда-то исчезает, а стул становится будто раскаленный — просто не усидеть. И я, хотя в душе сопротивляюсь, встаю и начинаю потихоньку, чтоб не заметила мама, продвигаться к двери…
Ну разве это воля? Иногда даже обида берет. Сколько раз я пытался перевоспитать себя! Сколько раз я говорил себе: «Сиди, Костя! Сиди, Брыскин, и делай уроки!» Да где там! Только я скажу сам себе так, а на улице, перед окошком, словно назло, обязательно появится кто-нибудь из пацанов. И — конец! Если бы я хоть раз пересилил себя, то сразу бы стал круглым отличником.
Вот по труду у меня, например, только четверки да пятерки. А ведь совсем не потому, что уроки труда простые да легкие. Дудки! Как начнутся занятия, так сразу и пойдет: у того руки болят, у другого силенок не хватает, а третий нюни где-нибудь в уголке распускает — успел уже по своим пальцам молотком садануть.
Мне труд нравится. Я люблю работать. Наш трудовик так мне и сказал однажды: «Если бы, Брыскин, к твоим рукам да умную голову, тебе бы цены не было».
Вот это справедливые слова! Была бы у меня настоящая сила воли — я бы первым учеником во всей школе был. А то, может, и по всему району.
Взять, к примеру, хоть Детеныша, то есть Юрку Снопкова. Обыкновенный пацан и талантов особых у него нет, а вот учится здорово. А почему? Да потому что — воля! Железная! За какое дело ни возьмется — сделает.
Однажды забежал я к нему. На улице теплынь, солнце, а он забился в угол и потеет там над задачкой. Я даже разозлился:
— Ну чего ты, Детеныш, зря башку ломаешь? Завтра в школе возьмешь да и спишешь безо всяких мучений. А сейчас бежим на улицу, в пробки сыграем. Гляди, какую я пробочку добыл. Корона! Золотая!
И я показал ему прекрасную позолоченную пластмассовую пробку от флакона из-под лака для ногтей. Пробка была до половины ребристой, с широким ободком, а на верху у нее красовалась корона из горошинок. Пробка очень редкая и имела самую огромную силу: если она, когда ее бросишь, становится на попа основанием, то ею можно бить чужую пробку до десяти раз. А за столько раз даже любой мазила наверняка сумеет выиграть. Если же она встанет другим концом, верхним, с короной, то чужая пробка берется без всякого боя.
Вот какая пробочка Золотая Корона! Притом она считалась двужизненной, потому что была цветной, а не обыкновенной белой. Все белые пробки, какими бы ценными они ни были, считаются одножизненными. Они играют только до первого поражения. А двужизненную надо бить два раза.
У Детеныша было полно всяких пробок с разными боями — от одного и до шести: Пушки, Кастрюли, Офицеры, Солдаты-Носорожки, Фасольки и кто его знает еще какие. Одних Командоров у него имелось несколько видов: и Командоры-Мексиканцы, и Командоры-с-Ободком, и просто Командоры. А вот такой Короны да еще Золотой — не было.
Я думал: увидит Детеныш эту пробку — не отвяжется, пока не выиграет. А он глянул на нее, вздохнул громко и тяжело, как больная корова, и покачал уныло головой:
— Не, Брыська… Не могу я. Вот решу задачку, потом…
Он так и не вышел на улицу: несчастная задача никак не давалась ему до самого вечера. Решил ее, когда мы уже расходились по домам. Вот она, воля! Вот он какой — Детеныш!
А я, чтоб не злить лишний раз нашего классного — Микрофоныча, эту задачу перед самым уроком списал у Пашки Клюни.
Клюня — это Пашкина фамилия. Мы даже не стали давать ему никакой клички. И без нее здорово: Клюня! Что-то птичье. А он и похож на какую-то птичку — длинноносый, с белым смешным хохолком на голове.
Пашка, можно сказать, мой друг: во-первых, мы с ним соседи, а во-вторых, сидим за одной партой. Еще с третьего класса.
Пашка парень, в общем, неплохой: находчивый, а иногда даже остроумный. Это он припечатал Юрке Снопкову Детеныша.
Случилось это еще зимой. Мы тогда писали сочинение на тему «Наш друг природа». Юрка прямо из шкуры лез, так старался: хотел нашей литераторше угодить, написать «умное» сочинение. Она накануне похвалила Юрку, сказала, что он серьезный и вдумчивый человек. Вот он и обрадовался, написал: «Раньше я не любил животных, особенно кошек. Бил их почем зря. А вчера у меня наступил крутой перелом. Я стал любить все маленькие существа, начиная от львов и кончая детенышами человека…»
Инга Петровна у нас не очень-то смешливая, а тут, когда прочитала это, хохотала до слез.
Вот с той поры, с Пашкиной помощью, Юрка и стал Детенышем.
Да, Пашка Клюня парень что надо, только одна беда — болтун. Молотит языком, словно колхозный козел Яшка, своим боталом. О чем бы кто не заговорил, Клюня уже тут как тут: спорит, кричит, размахивает руками. Не переслушаешь, не переспоришь, хотя всем ясно, что плетет он несусветную чепуху.
Я давно знаю эту Пашкину черту, поэтому, как только его начинает заносить, сразу — стоп: эй, Клюня, надень-ка глушитель.
Этот «глушитель» действует безотказно. Пашка сразу умолкает.
Есть у Клюни еще одна привычка: говорить в рифму. Едва кто-нибудь из ребят что скажет, Пашка сейчас же прицепится к последнему слову и пойдет нанизывать рифмы одну за другой. Порой надоест до обалдения. Однажды его даже побили за это.
Учится в нашем классе Алька Лапин, по прозвищу Карасин. Он всегда и обо всех все знает, а если не знает, то что-нибудь выдумает. Свои новости он рассказывает шепотом, с оглядкой, будто великую тайну, а заканчивает их одной и той же любимой присказкой: «Ну, братцы, тут дело пахнет карасином!»
Так вот этот Алька Карасин принес как-то в школу шоферские перчатки — краги, ну эти, с таким широким раструбом из дерматина. Когда-то они были черные, однако со временем стали облезлыми, пегими. Но Алька прямо-таки раздувался от гордости, на каждой перемене надевал их и важно выходил в коридор.
Увидел его в этих пегих перчатках Толян Рагозин из восьмого класса, подбежал:
— Ух, сила!.. Где добыл, Карасин?
Я не услышал, что ответил Алька, потому что Клюня торопливо задолдонил:
— Карасин, балбесин, псин…
Алька хмуро покосился на Клюню, хотел что-то сказать, да Рагозин, надев перчатки, выдохнул с жадностью:
— Слышь, подари, а?
Алька даже побледнел.
— Да ты что?!
— Ну, дай поносить… Хоть дня на три.
Едва он произнес последнее слово, Клюня снова затолмачил:
— Три, ори, подотри…
Рагозин обернулся к Клюне, сказал угрожающе:
— Эй, кончай молоть, дурак.
Но Клюня застрочил еще жарче:
— Дурак, ишак, макак, соп…
Но не успел договорить, как Рагозин, не снимая перчаток, двинул Клюню так, что тот кубарем покатился по полу. Только он поднялся, к нему подбежал Алька и, воровато оглядевшись — нет ли поблизости кого из учителей, ударил Клюню под дыхало.
— Вот тебе «псин» и «балбесин…».
Карасин был не храброго десятка, а тут, рядом с крепким, мордастым Рагозиным, осмелел. Он было еще раз замахнулся на Пашку, да Детеныш не дал ударить.
Я думал, что у Клюни после этого пройдет охота без оглядки лепить свои дурацкие рифмы. А ему хоть бы хны! Проплакался малость и снова за свое.
Из всех ребят один лишь Детеныш спокойно переносит Пашкину болтовню. Тот шумит, из шкуры лезет, а Детеныш слушает и, знай себе, делает свое какое-нибудь дело. И не поймешь: слышит он Пашку или нет.
Вообще, Детеныш немного странный человек: он сильный, а драться не любит, говорит, что если ударит кого-нибудь, потом целую неделю переживает — жалко. Но самое удивительное — Детеныш не хочет участвовать в наших с Пашкой заподлянках, ну в разных там розыгрышах и проделках.
Клюня мне все уши прожужжал, что Детеныш просто-напросто боится.
На днях он опять отказался от одной забавы — не пошел бесить Скрибуна. Скрибун — это дядька Скрибунов, злой и крикливый, единственный в селе, кто держит собственную лошадь.
Бесить его — дело опасное: надо непременно отворить воротца в его двор, прокрасться к телеге, что стоит у конюшни, потихонечку выкатить ее на улицу куда-нибудь подальше, лучше всего за уголок. А потом из укромного места глядеть, как Скрибун бегает взад-вперед по улице, машет руками и бешено ругается. Тут уж, понятно, не попадайся ему на глаза — пришибет.
