Михаил Жигжитов
От святого до горемыки
ГЛАВА I
Багровое солнце медленно спускается за сверкающие белоснежные гольцы. Последний луч его кровянистой пикой неторопливо скользит по вершине Байкальского хребта. Отсвечивающие красноватыми бликами пологие волны лениво лижут цветастую прибрежную гальку.
Сидор Стрельцов со своим двенадцатилетним сыном Петькой сложил в лодку низенькие хариузовые[1] сети и отчалил от берега.
Природа готовилась к ночи. Гордо возвышающиеся над морем скалистые горы и покрытая прозрачной голубизной зеленая тайга, словно утомившись от жаркого июньского солнца, застыли в тихой дреме, в каком-то торжественном безмолвии. Казалось, что они внимательно следят влюбленными светлыми глазами за своим суровым седовласым богом, которого рыбаки Подлеморья тоже обожествляют и зовут Священным морем. А оно, купаясь в вечерней прохладе, слушает тишину, которую лишь изредка нарушают крикливые чайки.
Но рыбакам не до красот пышного заката, который облачил в яркие цвета окружающую природу. Петька сидит в корме и легким кормовым веслом правит лодкой, а Сидор в гребях. В его сильных руках просмоленные еловые весла послушно двигаются взад-вперед. Четкие, упругие гребки заставляют лодку с шипеньем нестись по красновато-голубой глади.
Петька с завистью любуется быстрыми и ловкими движениями отца. Большие отцовские руки все умеют делать. Посмотрели бы вы, как они обрабатывают рыбу! Раз, два — хрум-хрум, и рыба готова к засолке, всего два коротких движения ножом. Или сеть чем-нибудь порвало, такая дыра, что корова пройдет сквозь нее и не заденет. Быстро замелькает в его руках деревянная игла. Не успеешь оглянуться — дыры как век не бывало.
Сегодня загорелое лицо Сидора часто хмурится. Чем-то он недоволен. Из-под насупленных бровей зорко смотрят сердитые черные глаза. Они с досадой следят за реденьким плавежом рыбы.
— Кажись, Петруха, только зря сети мочить будем. Хариус-то не плавится, видать, непогоду чует.
— Ничо, тять, пусть мокнут, зачем же им на вешалах-то висеть.
— Правду, паря, баишь, пусть мокнут, на то оне и сети.
Сидор перестал грести и огляделся кругом.
— Бери, Петруха, на нерпичью пещеру, оттуда и начнем метать. Только «гусей»-то не гоняй.
— Ладно, тятя, а про «гусей»-то ты зря. Видишь, видишь, как идет лодка! Нисколечко не вихляет, ни капельки.
— Чо и баить, помор!.. Башлык[2]… Лодка-то как по струнке идет… Только одна беда — зуд тебя мучит, што ли, шибко часто вертишься, вот и «гуси» начинают разбегаться.
— Ха, поневоле завертишься!.. Вон, тять, смотри, смотри! Под утесом утка с утятами спряталась!.. А вон нерпа вынырнула и смотрит на меня, дразнится.
— Так и смотрят все на тебя. А лодка-то куда повернула?!
— Вай-вай! Сейчас, тятя, направлю ее прямо на нерпичью пещеру.
Подплыв совсем к берегу, Сидор левым веслом резко стабанил, а правым, гребнув несколько раз, развернул лодку носом в море.
— Петруха, садись в греби, а я буду метать сети.
Переходя из кормы в носовую часть лодки, мальчик невольно залюбовался покрытым разноцветными камнями и высокой ярко-зеленой водорослью дном моря. Вода была настолько прозрачна, что Петьке показалось, будто лодка висит в воздухе над подводной тайгой и вот-вот взлетит вверх, как чайка в погожий день, и унесет их с отцом в неведомые края.
— Но-но, шевелись! — сердито окликнул отец.
Петька быстро надел дужки весел на уключины и стал изо всех сил грестись в море.
— Лодку-то держи чуть наискосок… вот-вот так.
— Знаю, тятя.
Ловкими, размашистыми движениями рук Сидор мечет сети. За лодкой остается ровный ряд желтеньких берестяных цевок, нанизанных на верхнюю тетиву, которые так и остались бы на поверхности воды и всю ноченьку приплясывали на мелкой ряби от легкого бережняка. Но их неумолимо тянут вниз железные гальки нижней тетивы, и они нехотя, один за другим скрываются под водой.
Уже в потемках рыбаки подплыли к своему табору. За мысом, где рыбачит сосед Сидора, Егор Лисин, горит яркий костер.
— Егорша-то с немтырем рано управились.
— Ничево, тять, мы все равно больше их добудем.
— Ишь ты какой! Все бы больше других промышлял… Истинный баклан, ей-бог.
— Сам то и дело говоришь мне: «Учись, Петька, смотри, как я промышляю, башлыком будешь…» Чьи это слова?
— Хм, какой же я помор, если свово волчонка не натаскаю и не сделаю из него доброго рыбака.
Лодка стукнулась о подводный камень, остановилась и беспомощно легла набок.
— Фу, черт! С разговорами-то проскочили мимо. — Столкнув лодку с камня, Сидор провел ее в узкую канаву разбора[3].
Под треногим таганком чуть тлели головешки. Сидор, опустившись на четвереньки, поднес кусочек бересты к углям и начал раздувать огонь. Вскоре вспыхнул яркий костер. Петька сбегал за водой и подвесил котелок на таган, а Сидор вынул из лагуна двух присоленных хариусов и, разрезав их пополам, насадил на плоский рожень и воткнул его перед огнем.
Через некоторое время рыба начала румяниться, и закапали янтарные капельки жира.
— А рыбка-то жи-ирная! — облизнул пересохшие губы Сидор.
— Тять, а почему белый хариус жирный, а черный сухущий? — спросил Петька.
— Потому, сынок, что белый хариус пасется на богатых пастбищах и он, чертяка, обжора несусветный, даже колючего морского бармаша и то слопает. А голомянку или бычка жрет походя и сколько выдержит его пузо. Понял? Попадется икра — икру соберет, только вот от осетровой отвернется, потому что она черная.
— Но уж тоже сказал! Осетровой икры брезгует…
— А-а, ты тоже в этом деле кумекаешь! — Сидор рассмеялся и повернул рыбу спиной к огню. В котелке забулькала вода.
Петька порылся в суме и достал кожаный мешочек с чаем.
— На, тять, сам заваривай.
Сидор отломил небольшой кусочек черного плиточного чая и бросил его в кипяток.
— Чаек готов, скоро и рыбка изжарится. — Сидор, попыхивая трубкой, добродушно улыбается.
— Ох, как долго жарится! — не вытерпел Петька.
— Терпи, помор, башлыком будешь!
— И-исть хочу!
— Ладно, не ной… Грестись дык руки болят, а как за стол — рад жареху совсем с рожнем слопать.
— Тять, а ты сам же мне говоришь: «Ешь, Петька, больше, сильным будешь».
— Так-то оно так, только терпенья у тя нет. Надо уметь терпеть, ждать молчком.
После ужина отец с сыном забрались в свою крохотную юрташку и устроились спать. Море о чем-то чуть слышно нашептывало берегу. Где-то вдали приглушенно, словно под землей, кугукал филин, Потом все стихло. Уже засыпая, Петька услышал шум падающих от скал камней.
