Алексеев Олег
Ратные луга
1
Теплым летним вечером возвращался я в родные места. Возвращался издалека, в памяти еще дымилась степь, слепило сияние саянских снегов, летели в пыли диковатые кони, пенились студеные потоки Тувы и Хакассии, а за стеклом автобуса уже проплывали холмы и леса псковской земли.
Мой дом был в городе, а торопился я в деревню, рядом с которой прошло мое детство. Деревни, в которой я жил, не было: ее сожгли фашисты, людей кого убили, кого угнали: нашу семью тоже гнали в неметчину, но мы дважды бежали и остались жить там, где бежали в последний раз, потом переехали в город.
Когда я в первый раз приехал на родное домовище и вместо деревни увидел дикое поле — упал, покатился по траве. Я даже не смог говорить с людьми, молча уехал. Со временем боль притупилась, но не прошла. Неведомая сила тянула меня сюда, я стал приезжать все чаще. Каждый приезд был словно возвращение в прошлое. В войну я полюбил свой край, стал свидетелем его подвига и старался узнать как можно больше. Люди охотно рассказывали о былом, и я дивился памяти народа. Люди помнили не только то, что видели сами, но и то, что им передали деды. Передо мной неожиданно открылась бесконечная даль, я запоминал, записывал, и тетрадь записей все росла…
Автобус медленно плыл по мягкой дороге. Лесистые холмы в сумерках были похожи на древние городища. Вечерние тени, огнистая заря и туман делали все вокруг суровым и таинственным. Темнел у дороги лес, глухой и густой, как в древние времена. То и дело в разрыве хвойной нависи вспыхивало озеро, на полянах огненно цвел иван-чай, светлел мох-белоус, чернели пни и колодины.
Вдруг показалось, что я возвращаюсь в прошлое, в давнее незапамятное время…
Прямо из автобуса я нырнул в темноту и туман. Тропа с трудом пробивалась сквозь заросли ольхи, петляла, кружила. В чаще сновали звери, гомозились птицы, глухо шумела сырая трава.
Показалось наконец поле. Над полем, будто зарево, стояла заря. Становилось все темнее и темнее, но заря не гасла. Открылись два озера, одно рядом с другим, от зари они были багряными.
Я заторопился. За вторым озером на холме была деревня, где меня ждали. Прежде была деревня и между озер, я жил в ней, но на ее месте с войны росли одичавшие яблони, клены и рябины…
Неожиданно я увидел деревню. Она стояла на том же месте, но это было не мое, совсем другое селенье. Вместо домов по прибережью тянулись крытые соломой хижины. Я ничего не понимал. Туман и заря преобразили все вокруг, сделали диким, дремучим. И снова мне показалось, что я вернулся в древнее незнакомое время. Увидел вдруг высокую городьбу, крытые камышом шалаши, черные бани, овины. Возле хижины паслись косматые деревенские кони. По спине прошел холодок, я остановился…
Меня обманул туман: на пустыре стояли копны и зароды соломы. Туман колдовал, волхвовал. Облака тумана казались то пылью, то дымом. Заметил вдруг всадников в малахаях. Потерялись хмурые ели, у дороги стояли великаны в островерхих древнерусских шлемах. На могильнике, где прежде горбился обгорелый пень, нахохлясь, сидел огромный ворон. Под берегом виделись копья камыша, темнели комяги. Они были такие же, как в древности. В полутьме было не видно, что лесины выдолблены, а не выжжены, стянуты болтами, а не крученым лыком. Показалось, что в комягах сидят молчаливые люди.
Наваждение не проходило. Громко загудело болото, видно, вырвался газ. Подумалось вдруг: так вот гудели древние военные трубы…
Я вспомнил, что болото зовут Поганым. Русичи называли погаными врагов. Но враги не могли прийти в болота, они могли лишь отступить в трясину, утонуть в ней, пропасть без следа.
Я и вправду очутился в прошлом. Что-то произошло, открылось необычное и неожиданное. Даже когда я подошел к деревне на холме — к настоящей деревне, — прошлое не ушло, не пропало. Я увидел, как красиво стоят дома в венце холма — дом над домом, словно бы стараясь не заслонить соседей и оберегая друг друга. Так ставили деревни в давнее время, сотни лет тому назад.
Сумрак стер мелкие черты нового, осталось только самое основное, самое главное…
Я знал, что меня ждут, в деревнях всегда ждут кого-то… Но было совсем поздно, все огни погасли, и деревня лежала молчаливая и по-старинному темная.
Темнота не пугала, я был сыном, хозяином этой земли, видел войну, чудом остался живым на войне. Земля, по которой я шел, была сотни лет военной, трусы на этой земле жить не могли никогда…
Показался крытый соломой дом. Построили его сразу после войны — без единого гвоздя, без пилы, без рубанка — топором и самодельным долотом. Форточки в окнах не открывались, а сдвигались, пол, потолок и стены хранили косые следы топора. Печь с полатями, прялка, тяжелые лавки, ступа с пестом — все словно пришло из древности. Старой была и хозяйка дома тихая старуха в черном салопе и валенках, которые она не снимала и в летнюю межень.
Дом накренился к озеру, оконца прятались под нависью соломы.
Света в окнах не было, я не стал будить хозяйку, поставил на завалину чемодан, подтащил к сараю лестницу, взобрался наверх, на сеновал. Это было мое любимое привычное место.
Старуха жила одна, радовалась каждому моему приезду. Меня она помнила мальчишкой, я был для нее живым осколком прошлого, потерянного навсегда времени…
Хозяйку совсем не волновали мои дела, она без конца расспрашивала про погибшего моего отца, про умерших дедов, называла меня их именами, и я легко привык к этому.
На сеновале было как всегда — темно, тепло, душно. Я легко нашел на ощупь тулуп, словно он лежал на сене тысячу лет. Лег и захмелел от запаха привядшей лесной травы — древнего и дремучего. Трава будит память, помогает колдовать — я читал это в старых книгах. В ночь на Иванов день люди в прежнее время клали под подушку двенадцать трав, а накануне Петрова дня — пушистые богатки.
Сон не шел: сквозь щели в стрехе было видно огромную луну, она тревожила меня и пугала.
И вдруг вернулось наваждение. Я увидел огонь, холмы плескучего багрового огня!
— Пожар! — отчаянно закричали внизу. Словно с сугроба, скатился я с сеновала, увидел бегущих полуодетых людей. Хотел бежать следом, но упал помешала длинная полотняная рубаха. Встал, поднял подол рубахи, бросился следом за людьми. Рядом пронеслись всадники на гривастых конях, в руках у всадников были кривые сабли, плети и факелы. Громко закричала моя сестра, она была в такой же полотняной рубахе. Всадник схватил сестру за косу, остановил, рванул к себе. На помощь бросился отец — без рубахи, в портах, на груди медный кованый крест. Вырвал из ограды еловый стяг, ударил всадника, сшиб, добил на траве. Пропела стрела, и отец упал, из груди у него торчал железный наконечник стрелы, за спиной темнело оперенье. Сестра схватила меня за руку, поволокла в заросли ольхи.
Горела вся деревня, над косматой травой колыхался дым, было светло, страшно. В воде я увидел себя самого: маленького беловолосого мальчишку. Люди садились в комяги, отплывали от берега, всадники были уже рядом, рубили бегущих. Ничком упал старик, белая его рубаха стала красной. Кричащая женщина билась в руках конника, кусала его руки…
Тяжелая комяга выплыла на середину озера. Вокруг было не меньше сорока комяг, на воде покачивался огромный деревянный остров.
— Наши! — вскрикнула сестра и вскинула руки.
Зарево ярко осветило подоспевшую дружину. Конные копейщики надвигались плотной стеной между холмом и озером; я отчетливо видел красную полосу сомкнувшихся щитов, тяжелые копья, красные флажки-яловцы на шлемах, частокол конских ног. Конные лучники заняли позицию чуть впереди, по берегу Лиственки. Пешее войско чуть отстало, торопливо занимало скат холма. Впереди плечом к плечу двигались пешцы с копьями, позади цепь за цепью бежали лучники.
Вражеская конница была уже рядом, по холмам катилась черная живая лава.
Первыми в бой вступили лучники; стаи стрел повисли над Лиственкой, гулко застучали по шлемам и щитам. Русское войско не дрогнуло под страшными стрелами, замерло, готовое к атаке. Степные полудикие кони врагов ловко увертывались от стрел. Когда они были еще стригунками, в них били стрелами без наконечников, кони знали, как можно спастись от стрелы.
Лава накатилась на строй конных дружинников, от треска ломаных копий затрещало в ушах, дико заржали кони…
Копья в сшибе стали мгновенно ненужными, резко скрестились кривые сабли и мечи. Русские воины били расчетливо, неторопливо, со страшной силой. Пошла рукопашная, жестокая сеча с криками, храпом коней, с громом подков, стонами и звоном оружия.
Вражеская конница дрогнула, начала вдруг отступать. Но отступать было некуда, пешие копейщики отчаянно ударили с холма, оставив открытым лишь путь к огромному болоту.
Вовсю пылала деревня, освещая поле страшным кровавым светом. Крики воинов слились в глухой звериный рев. От страха я прижался к сестре.
