Данил Гурьянов
Наслаждайтесь чужим счастьем
РассказУ вас никогда не возникало чувство безысходности, которое рождается, когда чего-то хочешь, но не можешь получить? Во мне это мерзкое, противное чувство живет. Оно, наверно, впрыгнуло в мою душу, когда догадалось, что я устала от одиночества и больше всего хочу найти свою любовь.
Кстати, забыла вам представиться, просто не выдержала, сразу прорвало о наболевшем. Так вот, я — Нина, обычная секретарша в школе, живу одна. Я делаю то, что мне велят делать моя директриса и моя мать, переехавшая жить к новому мужу, мои друзья и мои соседи. Моя жизнь не несет никакой смысловой нагрузки, моя работа никому не нужна, моя дружба — это всего лишь лакмус, потому, что когда моим друзьям плохо, они идут ко мне, чтобы убедиться, что бывает еще хуже. Больше всего я хочу дарить любовь любимому человеку, своей половинке, которая должна где-то быть на земле. Впрочем, вполне возможно этой половинкой является один из моих коллег (я тянусь к этому человеку, не буду раскрывать его имя), но между нами стоит большое препятствие и я, поняв бесполезность своих чувств, решила убедить себя, что он — не моя судьба. Однако, мой разум не слушает своих же решений.
Каждый день я иду домой с работы по одной и той же дороге, утоптанной грязным снегом. Мне необходимо несколько часов, прежде чем я «отойду» от своих мыслей о нем, потому что на работе я его вижу каждый день, и на мою рану сыплется и сыплется соль. Дома я читаю любовные романы, затем весь вечер смотрю телевизор. По телевизору я больше всего люблю смотреть ток-шоу и «мыльные оперы». Обычно я в это время лежу на диване, грызу семечки и чувствую себя на седьмом небе от счастья, так как истории с экрана полностью захватывают мой мозг, выталкивая из него мои идиотские мысли. Ровно без одной минуты девять мне звонит мать, приказывает мне проверить газ и посмотреть программу «Время», чтобы не отставать от жизни (моя мать — главный редактор местной газеты). Слушая мои меланхоличные односложные ответы, она раздражается и, выкрикнув, что такие как я всегда будут одиночками, кидает трубку. Телефон у меня стоит на кухне и потому, положив трубку, я зачерпываю из сковородки еще горсть семечек и снова иду в зал смотреть «Санта-Барбару». В одиннадцатом часу я выключаю телевизор и читаю в постели какой-нибудь историко-эротический роман. Затем выключаю торшер, вижу какой-нибудь оптимистический сон про свое будущее, просыпаюсь счастливая, но, вспомнив, что пора идти на нелюбимую работу, испытываю ненависть и презрение к своей жизни. На работу я иду одной и той же дорогой, иногда покупаю в киоске шоколадку, чтобы съесть ее в течение рабочего дня. Мои стол, стул и пишущая машинка стоят в учительской, так как в секретарской конторке перед кабинетом директрисы сейчас меняют пол. Со своего рабочего места я гляжу на затюканных трудной жизнью учительниц, которые надевают маски счастливых расфуфыренных женщин или бьющих на жалость жертв. Но и те, и другие обращаются со мной, как с любимой служанкой. Затем в учительскую заходит он, и в моей душе еще больше укрепляется злорадствующая безысходность. Рабочий день заканчивается и я, уничтоженная своими одинокими мыслями и ненавистной работой, бреду по той же дороге домой. Дальше вы знаете.
Однажды ко мне пришла моя подруга Женька. Она только что рассталась с мужем, и потому ей невообразимо хотелось с кем-то напару поплакаться на жизнь, а так как я была самая неудачливая из ее подруг, она, конечно же, выбрала меня.
Женька пришла с бутылкой водки и пачкой турецкого печенья. Мы сели на кухне, и она стала рассказывать мне о том, что несчастнее ее нет никого на свете (кроме меня, конечно). Я с грустью впитала в себя все проблемы Женьки, и мне стало тяжело, а Женька, «разгрузившись», напротив почувствовала себя легче и даже радушно возмутилась, почему я не поставлю какую-нибудь музыку. В это время на шипящей сковородке стала стервозно лопаться яичница (мое угощение), я велела Женьке разложить ее по тарелкам, а сама принесла магнитофон.
Зарплату в школе не платят уже несколько месяцев, а снова брать деньги у матери я не хочу, потому у меня скромное угощение и мало аудио-кассет.
Мы выпили бутылку водки (по-хмельному хихикая и отказываясь друг перед другом пить до конца), попутно съели яичницу, затем попили чая с печеньем, еще раз проплакались и вдруг, слушая зажигательную «Белую овечку» Аленки Свиридовой, почувствовали себя самыми счастливыми в мире. Женька включила музыку на всю громкость, и мы с ней, вскочив, стали, безумно топая и визжа, танцевать на кухне. Моя истеричная соседка снизу принялась напряженно стучать по батарее, но мы все равно продолжали танцевать. Под конец мы стали красными, вспотевшими, у меня что-то схватило под печенью и стало подташнивать. Мы с Женькой снова сели за стол, она выключила музыку, а я согнулась пополам, уткнув голову в свои колени.
— Тебе надо сублимироваться, — после нескольких секунд молчания вдруг уверенно произнесла Женька.
— Субли… что? — я с кривой насмешкой приподняла голову.
— Ну, сублимироваться, это по Фрейду, что, не знаешь?
— Не знаю. А что это?
— Перенос сексуальной энергии на что-то другое. Например, начни ходить на демонстрации, участвуй в каком-нибудь движении, твори что-нибудь… Ты поняла? Ведь ты умираешь!
Я поняла и почувствовала, что у меня уже давно подсознательно тянет в какую-нибудь секту, чтобы делать что-то, что оценивают другие, быть полезной и забыть обо всем.
Никакой секты я нигде не нашла.
Я хотела позвонить Женьке, но она к этому времени снова сошлась с мужем, и мне не хотелось влезать в ее вновь счастливый мир со своими проблемами.
Решение пришло неожиданно. После работы я поднималась по лестнице в своем подъезде и натолкнулась на двух дерущихся соседок-пенсионерок. Живя в одном доме, они уже давно ненавидели друг друга. Сейчас они обе были в похожих безобразных пальто со скукожившимися норковыми воротниками, у одной сбитая шапка валялась на полу; уйдя от обязанности скрывать нерасчесанные седые волосы хозяйки, у другой шапка злорадно спустилась на глаза, видимо, мстя таким образом своей владелице за что-то. Старухи стояли, неуклюже схватив друг друга за плечи, с горящими помолодевшими глазами и, кряхтя, с напряжением топтались на месте, непонятно чего добиваясь.
Глядя на эту сцену, я опешила первую минуту, растерялась, не зная, что делать. В это время соседка с шапкой, освободив свою правую руку, стала вслепую изо всех сил бить свою соперницу открытой ладонью по лбу. Седые пряди на голове той послушно меняли свое расположение, пока опешившая женщина пыталась перехватить воздух широко открытым ртом, но затем, придя в себя, она цепко схватила старческими пальцами затвердевший, поношенный норковый воротник соседки. Воротник истерично треснул, и по заблестевшим глазам его владелицы я поняла, что, если сейчас не вмешаюсь, то, озлобившиеся на жизнь, пожилые женщины убьют друг друга, выпрыгнув из коробки своей унылой жизни.
— Ну-ка, это вы чего! — несмело выкрикнула я, поспешив к старухам и разъединяющее вцепившись в их руки. Старухи, словно бойцы на ринге, еще больше остервенели, чувствуя, что схватке приходит конец и потому стараясь показать всю свою силу в последние мгновения.
Еще через несколько минут криков, борьбы и расхрабрившегося мата, соседка в шапке орала уже одна и этажом выше, открывая ключом в трясущихся руках свою дверь.
Соседка без шапки, Дарья Ивановна, плакала, закрыв старыми, поцарапанными руками лицо и что-то невнятно мне объясняя.
Оказывается, Дарья Ивановна и Соседка-В-Шапке подрались из-за того, что, хотя обе были недовольны наступившей жизнью, Соседка-В-Шапке предпочитала ругать правительство, сидя на лавке, а Дарья Ивановна собирала в это время отбросы в столовых и разносила их бездомным собакам. Соседке-В-Шапке не нравилась кипучая деятельность Дарьи Ивановны, а той не нравились косые взгляды Соседки-В-Шапке. И вот, встретившись на лестничной площадке, они вдруг повздорили, и Соседка-В-Шапке, выкрикнув: «Людей бы лучше любила, а не собак!», ударила Дарью Ивановну.
Весь вечер, жаря семечки, варя сосиски, поглощая их, я только и думала о произошедшем инциденте, а на следующий рабочий день зашла в школьную столовую и спросила поварих, нужны ли им отбросы.
В некотором отдалении от нашей школы находится какой-то санаторий для почечников (наша школа стоит чуть ли не на окраине города), и я давно заметила там сбившуюся стаю худых склочных собак. Сразу после работы я поспешила к санаторию и нашла собак среди снисходительно обкиданных снегом кустов.
Собаки лежали, каждая сделав себе ямку в снегу и свернувшись там клубочком. Когда я вошла на их территорию, какая-то маленькая собачка, утверждаясь, что-то вякнула, но стая демонстративно не прореагировала на ее предупреждение. Я выложила им еду в несколько заранее припасенных больших консервных банок. Собаки смекнули в чем дело, но боялись подойти ко мне и потому быстро поглядывали то не меня, то на еду. Я отошла, и они, поначалу ища поддержки друг у друга, а потом самоуверенно, поспешили к еде. Мне было хорошо.
