Сергеев-Ценский Сергей
Сливы, вишни, черешни
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Сливы, вишни, черешни
Рассказ
Июньское причерноморское солнце, полуденное, самое безжалостное, не давало трем плотникам, - Максиму, Луке и Алексею, - дышать свободно даже и в балагане около постройки, где они делали просветы и теперь обедали, утопив ноги в кудрявых стружках.
Кроме того, мешали осы: нервные, неутомимые, наглые, они вились неотбойно кругом, облепляли ломтики розового сала, жадно пили молоко из кружек, и сладострастно дрожали, насыщаясь, их золотые с чернью, ловко скованные узкие тельца.
Но то оттуда, то отсюда подкрадывалось к ним синее лезвие складного ножа и очень метко перерезало их пополам как раз в тонкой талии, и вот вместо прекрасно устроенной взволнованной хищницы валяются и вертятся на верстаке два недоуменных желтых комочка, и так, пока обедали, Максим перерезал их не меньше двадцати штук, приговаривая однообразно:
- Еще одна! - и бородатое, светлоглазое, полосатое от загорелых морщин лицо Максима выражало сытое удовольствие.
Лука, у которого вместо правой ноги торчала деревяшка, - человек сухоскулый и моложавый, несмотря на седину в усах, - сказал как будто даже конфузливо:
- Однако ты к ним без милосердия!
- Гм... Они же, черти, вредные без конца, без краю, - объяснил Максим.
- Это я без тебя знаю, что вредные: виноград, груши спелые выпивают... А то вот татарки сушку на крыши кладут сушить, - бывает, одни шкурки оставят: все как есть высосут...
- Знаешь, да видать не особо! - зло поглядел на Луку Максим. - А вот я их узнал как нельзя лучше... Я от них две недели в больнице лежал, понял?
- От ос?
- А то от кого же?.. Конечно, я тогда мальчишка был... Эх, и до чего же подлые, - это надо видеть!.. И как сообща действуют, не хуже пчел... Прямо, войско... Мальчишек нас тогда человека четыре собралось, и куда же мы вздумали? - Сливы воровать... Как раз возле церкви старой, в ограде, слива стояла, - поспевать стала, - мы туда, значит... Церква старая, служения там не производилось - на это другая церква в селе была... А при этой пономарь только жил, и тот так что глухой и со слепинкой: годов ему семьдесят, и пил шибко... Ну, конечно, мы издалька поглядели, - и пономаря того нет в помине, куда-сь мотанул, - мы работать!.. Я помоложе других был, поглупее, вот мне и говорят: - Максимка, лезь на дерево, труси вниз, а сам не жри, - опосля разделим... - Чего не так? Я, конечно, живым манером, и так что норовил куда повыше залезть... Во-от рву, вот градом их вниз, сливы эти, сып-лю... А сливы уж синие попадались, ну были и с красниной... Ничего, сойдет... Говорится: в русском желудке и долото сгниет... Какие с красниной, они, конечно, твердые, - ни шу-та-а!.. Знай рву!.. Когда тут, откуда-то возьмись, - оса!.. Другая!.. Третья!.. Я рукой отмахнулся, сам опять же рву, свое дело сполняю... Вроде бы приказ мной такой получен: мальчишки, они ведь чудные... Гляжу, однако, а внизу прыгают... Ноги, конечно, у всех босые, штаны - не хуже, как теперь трусики, - куцые... Смотрю, - прыгают, смотрю, - айкают, смотрю, - скачут округ и все руками махают. Да кэ-эк ударятся в бежки, куда и сливы, мой труд, из картузов посыпались!.. Я это думаю: - Пономарь!.. Давай и себе вниз, а они - вот они: туча! И гудят, все равно - рой хороший!.. И что же ты будешь делать, - штаниной я зацепился, когда слезал, а штаны новые были, - казинет серый, - крепкие, черти, как все равно опоек!.. Я и повис головой книзу... А рубашка закатилась, они значит - на голое тело... Пронзительно тогда очень я заорал, не хуже, как поросенок... А ребята мои все повтикали, а меня бросили... Стало быть, я один тем тварям достался, на штане висю, качаюсь, а они меня шпарят, а они ж меня уродуют-калечат!.. Как-то сорвался все-таки, упал наземь, и куда же я упал? На самое на гнездо на ихнее!.. Они мне как в глаза повпивались, сразу мне весь свет позамстило, - ничего не вижу, и куда мне бечь - не понимаю, и одно, знай, только катаюсь по тому гнезду - вою... Спасибо, пономарь тот старичок на меня набрел... Вою бы мово не услышал, и глаза у него туманные, а так просто мимо проходил, - наткнулся на такое дело: осы мальчишку едят... Я уж даже понятия не имею, кто это, а он меня, - клюка у него была такая с крючком, - он крючком этим меня захватил, да поволок по земле: от гнезда бы ихнего подальше отволочь... Говорят, и его тогда шибко покусали... Все может быть, - они ведь остервенеют, какие дела разделать могут!.. А тут же, разумеется, родимое у них гнездо: вроде, они в полном праве... Ну, матери моей те мальчишки, мои товарищи, дали знать, - прибежала, меня в охапку, домой... А я видеть ничего не вижу, только чуть ухми слухаю: пономарь будто матери моей говорит: "От сливы - дерева этого мы уж два года как отступились через то, как осы им овладали!.. Никаких силов-возможностей сладить с ними нет!.. Кипяток для них кипятили, и только зазря один человек на себя тот кипяток вылил да бежать... Ну, разумеется, весь обварился, - кожа пузырями пошла... А мальчишку свово, говорит, не иначе, как вези ты в больницу: на нем теперь здорового зерна нет: голова, и та как пенек распухла..." Ну, мать меня повезла... и что ты думаешь? Две недели со днем в больнице я тогда вылежал!.. Вот тебе и осы... Теперь та-ак: чуть я ее где увижу, - что бы я ни делал, - работу всяку брошу, а уж ее, подлую, зничтожу!.. Понял теперь? спросил он пытливо Луку на деревяшке.
- Тогда дело ясное, - сказал Лука. - Раз они считали, что ихнее, должны они воевать за это... все одно, как германцы... Ты же в ихнюю державу залез и большую шкоду им делаешь: все у них дотла обрываешь, - денной грабеж, - как же им не загрызть тебя до смерти?.. Чисто германцы!.. За границей, бра-ат, там свое соблюдают!.. Я когда еще это узнал? Я это об загранице еще до войны, в плену еще не бывши, одним словом, как на действительной служил... Я тогда за кучера у командира батальона состоял, а где это дело было, то уж дай бог память... Как если забыл, то ничего мудреного нет за столько годов... Однако помню: граница как раз австрийская там проходила, - считалось местечко - Жванец. По эту сторону - Хотин-город, по эту - Каменец-город, а наспроти - Черновицы, - и уж Австрия... А тогда не как сейчас, - время была мирная, - командир батальонный возьмет да мне говорит: "Запрягай, Лука, до австрияков в гости поедем!" Запрягаю, - мне что? - и едут...
- Не должно быть, - сказал Максим строго. - Это же вражеская страна!
- Вот теперь я тоже думаю: как же так могло? Или тогда времена мирные были, или как? А может, я что позабывал... Ну, одним словом, ездили, я сам возил... Или это до панка какого на нашей стороне? Попьют-погуляют, - до зари домой... Чтоб ночевать, никогда не оставались... Хотя бы сказать - до панка, - как же тогда австрияк в шляпе соломенной? Австрияка ж того, старика, я крепче отца родного помню... Так дело было: везу я их, офицеров своих - их четверо сидело, - батальонный да еще трое, - будто по улице австрийской, а уличка узенька и сверх над ней вишня поспелая... А ягода крупная, не как наша, - ну, одним словом, шпанская... Офицеры, конечно, выпивши, - кричат мне: - Стой!.. - Стал я, - приказание сполняю... Коней остановил, а они, молодые трое, ну те вишни обрывать стали!.. И выходит тут со двора австрияк в шляпе соломенной, старик, покачал так головой: - И сразу, говорит, видать, что вы - русские!.. Сколько те вишни на улицу ни висели, австрийцы наши ни одной ягодки не обрывали, а вы как у себя дома, так и здесь! - и говорит по-нашему очень чисто, все можно понять до слова... Оглянулся я на свово батальонного, а он скраснелся весь и мне кивает... Я по коням вожжами, - пошел!.. А потом, отъехали, - слышу, укоряет он их: "Слыхали, что австрияк говорил? Спасибо, Лука догадался коней пустить, а то застрелить его через вас, господа офицеры, должен был я, австрияка, то есть, того, старика, как собаку бешеную... Всю нашу Россию этот в шляпе старик оскорбил! А вы же считаете себя образованный класс! А перед вишней спелой устоять вы не могли все одно как свиньи!" И так что после того случаю долго мы в те места не ездили. А когда война началась, я уж не в те места из запасу попал, я на германский фронт, в Пруссию... Ну, сначала мы шли, известно, беспрепятственно, и большой город мы ихний Лык взяли... Одним словом, названье только ему - город Лык, а лычка там не увидишь... Что дома, что магазины, что протувары на улицах, - эх, чистота!.. А это еще в начале войны дело было, - народ так еще не особачился, как посля, - гляжу я, - в один магазин мы зашли с товарищем, - а там все как есть побуравлено, поковеркано, только коробки пустые валяются, а обужу готовую всю казаки допрежь нас растаскали, и люстра висит разбитая, а ветер сквозной свободно везде ходит, и стекляшки на ней, какие половиночки остались, так тебе звенят жалко, аж тоска слушать!.. "Пойдем, говорю, Фадеев, отсюда: прямо здесь как могила!" Идем это мы по улице, а нам навстречу девочка беленькая, - так годков ей не больше семь... И откуда такая? Книжечки у ней в руке, - смотрит на нас с Фадеевым смело-храбро и нам по-своему, по-немецкому... Ну, мы тогда что могли понять? Я даже Фадееву свому: "Что это она? От нас не бежит, а вроде просит у нас чего, что ли?" А она опять нам смело-храбро и пальцем мне на живот показывает... Я головой ей покачал: не понимаю, мол... И Фадеев тоже... Стоим, башками мотаем... И та девчонка беленькая, что же она сделала? Подходит ко мне храбро-смело и пояс мой в шлевку вложила, потом поклонилась бы вроде и пошла по протувару, каблучками стукает... Я говорю Фадееву: "Смеется она с нас?" А Фадеев мне: "Это ж немецкая девчонка... А они, немцы, так с малых лет приучаются, чтоб у них аккуратно все было..." "Стало быть, говорю, девчонка эта с нас смеется, что у меня пояс болтался?" - "Поэтому выходит так..." - А ведь мы же ихний город заняли, мы хоть неаккуратные, и пояса у нас болтаются, а мы же их сильнее?.. Как же она, девчонка малая такая, с нас смеется? И взошла мне эта девчонка в мысль!.. А не больше прошло, должно, как две недели, немцы нас по грязи по болотной пленных гнали, - ну не меньше, как тысяч шестьдесят: всю армию!.. А наш начальник дивизии, какой нам речь говорил: "Братцы! Не больше пройдет месяцу, как мы в Берлине будем!" - генерал этот, немец, - вот, фамилию забыл, - он это на наших глазах к немцам в автомобиль сел, сигару ихнюю закурил, и дыр-дыр-дыр с ними по-немецки!.. Ей-богу! Все видели!.. А нас по грязи гонят-гонят, как стадо... А кто отстанет, пулю в него пустят, да дальше... Вот как мы, - не хуже как вы за сливами, а немцы за нас взялись, вроде осы!.. Уж когда девчонка ихняя солдата русского учит, как ему пояс носить, чтобы зря не болтался, а в шлевку лез, - куда же нам было с таким устройством? Я в плену четыре года прожил, много горя не видел, а как сюда возворотился - вот без ноги хожу... С ногой это у меня прямо одна чушь вышла... Ну, по-первых, всем известно, как с окопа в лазарет попадали?.. Выставит из окопа руку правую, - сразу не одну, так две пули поймал... Назывались эти: "пальчики"... А потом строгость на это пошла... Я-то думал тоже так - руку выставлю, - нет, брат: военный суд!.. Я тогда ногу под колесо сунул: мол, ногу отдавит, а сам я весь - живой, в лазарет, и домой отправят... Куда ж тебе, крепкая нога оказалась!.. Под три повозки ставил, проедет колесо по ноге, и даже боли нет... Или это сапог такой был каляный, все одно лубок? Должно, сапог: он намокнет - засохнет, намокнет засохнет... Железо!.. Это я ночью, как походом шли, а на другой день что же? На другой день это самое и вышло: нас всех в плен забрали!.. Иду я, думаю: вот кабы ногу-то я себе отдавил, - это, стало быть, мне чистая смерть!.. Отстал бы я, а немец в меня пулю...
