Джек Хиггинс
Эпицентр бури
Памяти моего деда Роберта Белла, кавалера военной медали, доблестного солдата
Подули ветры с небес.
Исполни все, что задумано.
Да будет с вами Бог.
Закодированное послание по радио Ирака. Багдад, январь 1991 г.
Артиллерийский обстрел в 10 часов утра в четверг 7 февраля 1991 года дома номер десять по Даунинг-стрит, когда там заседал кабинет, теперь уже стал историей. Он до сих пор так и не нашел сколь-либо удовлетворительного объяснения. Возможно, все происходило примерно так…
I
Уже почти стемнело, когда Диллон вышел из аллеи и остановился на углу. Со стороны Сены дул ветер, шел дождь со снегом; было холодно для января в Париже. На нем был бушлат, кепка, джинсы и грубые ботинки. Совсем как у моряка, сошедшего с одной из барж, бегающих по реке. Однако он не принадлежал к их числу.
Диллон раскурил сигарету, прикрыв спичку ладонями, постоял какое-то время в тени, посматривая на огни небольшого кафе на другой стороне площади, мощенной брусчаткой. Потом отбросил сигарету, засунул руки глубоко в карманы и пошел через площадь.
В темноте у входа в кафе стояли два человека, наблюдая за его действиями. Один из них прошептал: «Это должен быть он» — и сделал шаг вперед.
Но другой задержал его:
— Не двигайся, дай ему войти.
Диллон, чутье которого обострилось за годы прожитой им необычной жизни, чувствовал их присутствие, но ничем этого не выдал. Он задержался у входа, просунул левую руку под бушлат, убедился, что вальтер находится за поясом его джинсов, за спиной, открыл дверь и вошел.
Это был кабачок, типичный для этого района: полдюжины столиков со стульями, оцинкованная стойка бара, за ней, вдоль расколотого зеркала, шеренга бутылок. Задняя дверь замаскирована висячей шторой из шариков.
Бармен, очень старый человек с седыми усами, был одет в спортивный пиджак с обтрепанными рукавами и рубашку без воротничка. Он положил на стойку журнал, который читал, и поднялся со стула:
— Чем могу служить?
Диллон расстегнул бушлат и положил кепку на стойку. Он был невысок ростом, не больше 165 см, со светлыми волосами и глазами, которые, как показалось бармену, не имели вообще никакого цвета, но были такими холодными, что старику стало не по себе. По спине побежали мурашки, его охватил необъяснимый страх. Диллон улыбнулся. Перемена была разительной — посетитель стал внезапно излучать тепло и очарование. Его французский, когда он заговорил, был превосходен:
— Найдется ли в этом доме такая вещь, как полбутылки шампанского?
Старик взглянул на него с удивлением:
— Шампанского? Вы, должно быть, шутите, мсье. У меня есть только два вида вина: красное и белое.
Он поставил на стойку две бутылки. Вино было такого низкого качества, что бутылки были закупорены не пробками, а закрыты завинчивающимися колпачками.
— Хорошо, — сказал Диллон. — Я беру белое. Дайте мне стакан. — Он натянул кепку и сел за столик у стены, откуда ему были видны и вход, и дверь за ширмой. Открыв бутылку, налил в стакан вина и попробовал. — Какой же выдержки это вино? Его, видно, сделали на прошлой неделе? — спросил он у бармена.
— Но… мсье… — Старик выглядел смущенным.
— Да ладно. — Диллон закурил новую сигарету, откинулся на стуле и стал ждать.
Прямо за ширмой, подглядывая через нее, стоял человек лет пятидесяти-шестидесяти, среднего роста, с несколько порочным лицом. Меховой воротник темного пальто он поднял, чтобы защититься от холода. Он выглядел как преуспевающий бизнесмен: одежда, золотые часы «Роллекс» на левой руке. Человек этот являлся старшим торговым атташе при советском посольстве в Париже. И одновременно полковником КГБ по имени Джозеф Макеев.
Его более молодого спутника с черными волосами, в дорогом шерстяном пальто, который заглядывал через плечо русского, звали Мишель Арон. Он прошептал на французском:
— Удивительно. Он не может быть нашим человеком. Он выглядит никем.
— Серьезная ошибка, которую совершали многие люди, думая так, Мишель, — сказал Макеев. — Подожди и убедишься сам.
Звякнул колокольчик. Наружная дверь распахнулась, впустив порыв ветра с дождем. В кафе вошли два человека, которые дожидались у входа, когда Диллон пересекал площадь. Один из них был высоким, бородатым, с уродливым шрамом на лице, тянувшимся до правого глаза. Другой был значительно ниже. Оба были одеты в бушлаты и рабочую одежду. Их вид соответствовал их характерам: они были опасны.
Они остановились у стойки бара, и старик забеспокоился.
— Не бойся, — сказал тот, что помоложе. — Мы хотим только выпить.
Высокий повернулся и посмотрел на Диллона.
— Кажется, у этого парня есть то, что нам нужно. — Он подошел к столику, взял стакан Диллона и отпил из него. — Мсье не возражает, правда?
Не вставая со стула, Диллон поднял левую ногу и ударил бородатого под колено. Тот рухнул, задохнувшись от боли и хватаясь за стол. Диллон встал. Бородач с трудом поднялся и опустился на один из стульев. Его приятель выхватил из кармана нож, нажал на пружину, выкинув кинжальное лезвие. В то же мгновение Диллон левой рукой вытащил вальтер.
— Руки на стойку! Господи, эти подонки никогда ничему не научатся. А теперь подними на ноги этот кусок дерьма и мотайте отсюда, пока я в хорошем настроении. Кстати, вам понадобится пункт «скорой помощи» в ближайшей больнице. Кажется, я выбил ему коленную чашечку.
Коротышка подошел к своему приятелю и с трудом поднял его на ноги. Некоторое время они стояли молча. Лицо бородача было искажено от боли. Диллон подошел к двери и открыл ее. Дождь на улице продолжал лить как из ведра.
Когда они проскользнули мимо него, Диллон сказал им «спокойной вам ночи» и захлопнул дверь. Продолжая держать вальтер в левой руке, зажег сигарету спичкой со стойки бара и улыбнулся старому бармену, который выглядел страшно напуганным.
— Не волнуйся, папаша, это не твоя проблема. — Он прислонился к стойке и произнес по-английски: — Все в порядке, Макеев. Я знаю, что вы там, так что выходите.
Ширма раздвинулась, и появились Макеев с Ароном.
— Мой дорогой Син, рад видеть вас снова.
— Ну не чудо ли вы? — сказал Диллон с чуть заметным ирландским акцентом. — Сначала пытаетесь изрешетить меня, а следом проявляете любезность и радушие.
— Это было необходимо, Син, — ответил Макеев. — Мне надо было доказать кое-что моему другу. Разреши мне представить его.
— Нет нужды, — сказал ему Диллон. — Я видел его фотографии довольно часто. Не на финансовых страницах газет, а в светских журналах. Мишель Арон, не так ли? Человек со всеми деньгами мира.
— Не совсем, мсье Диллон. — Арон протянул руку, но Диллон не принял ее.
— Оставим любезности, мой друг, а пока прикажи тому, кто стоит за этой ширмой, выйти оттуда.
— Рашид, сделай то, что он говорит, — крикнул Арон и успокоил Диллона: — Это только мой помощник.
У вышедшего из-за ширмы молодого человека было смуглое лицо, выражавшее подозрительность. Одет он был в кожаную куртку с поднятым воротником, руки засунуты глубоко в карманы.
Диллон узнал профессионала с первого взгляда.
— Все на стол, — приказал он и повел вальтером. Рашид заулыбался и вытащил руки из карманов. — Что ж, а теперь я пошел, — заявил Диллон. Он повернулся и открыл дверь.
Макеев промолвил:
— Син, будьте благоразумны. Мы хотим только поговорить о деле.
— Прости, Макеев, но мне не нравится, как ты работаешь.
— Даже за миллион, мсье Диллон? — спросил Мишель Арон.
Диллон остановился, повернулся и бросил на него спокойный взгляд. Потом улыбнулся, вновь полный очарования.
— В фунтах стерлингов или в долларах, мсье Арон? — спросил он и, не дожидаясь ответа, вышел на улицу под дождь.
Когда дверь захлопнулась, Арон сказал:
— Мы его потеряли.
— Вовсе нет, — ответил Макеев. — Он странный тип, поверь мне. — Он повернулся к Рашиду: — Телефон?
— Да, полковник.
— Хорошо. Ступай за ним. Прилипни к нему, как пластырь. Когда он сядет, позвони мне. Мы будем на авеню Виктора Гюго.
Рашид молча вышел. Арон достал бумажник, извлек купюру в тысячу франков и положил ее на стойку бара. Обратившись к совершенно ошарашенному бармену, он сказал:
— Мы очень признательны, — повернулся и вышел вслед за Макеевым.
Усевшись за руль черного «мерседеса», он сказал русскому:
— Он не колебался ни секунды!
— Син Диллон — удивительный человек, — произнес Макеев, когда они тронулись. — Первый раз он взялся за оружие в ИРА[1] в тысяча девятьсот семьдесят первом году. Двадцать лет, Мишель, двадцать лет! И за все эти годы он ни разу не познакомился с тюремной камерой. Он был замешан в деле Маунтбаттена и стал слишком «горячим орешком» для своего собственного народа, поэтому перебрался в Европу. Как я говорил вам, он работал для всех: для Организации освобождения Палестины, «Красных бригад» в Германии, Национального движения басков, ЕТА.[2] Он убил для них испанского генерала.
