Александр Тюрин
Капитализм — история большого грабежа. Английский образец
Преамбула
Современный капитализм, потомок погибшего в муках римского капитализма, родился в т. н. «длинном 16 веке», продлившемся от середины 15 в. до середины 17 в. «Ребенок» сразу показал неслабый аппетит и крепкие зубы. Это была эпоха масштабного передела собственности, а выражаясь недипломатично, великого грабежа.
В Европе это время наступления на крестьян, происходящее с конфискацией общинной и мелкой крестьянской земельной собственности.
Собственность становилась священной только тогда, когда попадала в руки нарождающегося класса капиталистов и обуржуазившегося дворянства. Сеньоры отнимали земли у крестьян, городские капиталисты скупали земли у сеньоров. Массы людей лишались собственных средств производства и существования. Элиты решали на свой лад вопрос излишков сельского населения. Суды приговаривали обезземеленных крестьян, ставших бродягами, к истязаниям, казням, отправляли на виселицу и на каторгу. Голодный пролетариат вынужден был отдавать свой труд ближайшему нанимателю по любой (то есть минимальной) цене. У ограбленного крестьянина имелся «большой выбор» между плахой, тюрьмой-работным домом и таким вот «вольным наймом».
Его «освобожденный» труд вовсе не стал товаром на свободном рынке труда, как тщатся представить либералы. Он обернулся рабством у коллективного капиталиста. Альтернатива — смерть. Охота на ограбленных крестьян (бродяг, «еретиков», «ведьм») маскировало наступление капитала, загоняющего их на мануфактуры, шахты, фабрики.
Даже там, где сохранилась власть сеньоров (панов, баронов), крестьяне начинают работать из-под палки на нужды мирового капиталистического рынка — приходит «второе издание крепостничества» по терминологии Маркса или «вторичное крепостничество» согласно Броделю. Панщина-барщина в Польше, Силезии, Ливонии, Венгрии доходит до 6, потом и 7 дней в неделю, крестьянин уже не имеет времени трудится на своем участке и получает пайку-месячину как лагерник.[1] Пан, гонящий сырье ганзейским и голландским оптовикам, всё более интересуется землями и крепостными на востоке и польско-литовское панское содружество ведёт свой «дранг нах остен», колонизацию западнорусских земель. Проглатывает Галицко-Волынскую Русь, Полоцкую землю, Поднепровье, перепрыгивает через Днепр, крадется по Смоленско-Московской возвышенности к Можайску. Русский крестьянин должен обеспечить пану-сырьевику поставки на западноевропейский рынок, где приток южноамериканского серебра и политика огораживаний резко вскрутили цены на зерно.
В этом время капитал выходит на мировую арену, вторгается в социумы, ведущее натуральное и мелкотоварное хозяйство, разрушает их, стирает словно ластиком народности, запоздавшие со своим развитием, порабощает их остатки. На исчезновение обречены были культуры коренных американцев, причем и в самых развитых регионах Нового Света, где применялись сложные технологии интенсивного земледелия, такие как чинампы (искусственные острова). Начинается перекачка рабской силы из Африки в Америку через трансатлантический «рабопровод». Неспособные к плантационному рабству индейцы уничтожаются и заменяются на трудоголиков-негров. За полтора века после прихода западных колонизаторов индейское население Америки сократилось с 75 млн. до 9 млн. чел.[2] Охота на африканских рабов для американских плантаций запустила процесс длительной депопуляции Африки. С пушечной пальбы Альбукерки началось разрушение цивилизации Индийского океана, вскоре на смену португальцам придут голландцы и англичане.
Капитализм постепенно создает новые социальные системы — буржуазные нации, поддерживающие свой гомеостаз за счет жестокой эксплуатации неимущих одноплеменников и слабых социумов мировой периферии. В известном смысле, принципом буржуазной нации является вампиризм. Устойчивость системы-вампира достигается за счет повышения энтропии в системах-донорах.
Новая протестантская этика отображает новые принципы хозяйствования: максимизация прибыли и снижение издержек, к которым отнесена и прежняя мораль.
Англия. Образцовый капитализм, начало
Как показал И.Валлерстайн, разложение государств и социумов на периферии всегда были средством доступа западного капитала (ядра капиталистической мир-системы) к новым ресурсам. «Сила государственной машины в государствах центра является функцией от слабости других государственных машин. Следовательно, вмешательство иностранцев посредством войн, подрывных действий и дипломатии становится участью периферийных государств.» Одним из видов этого вмешательства является психологическое — внушение покоряемому народу, что он неполноценный, с уродливой историей, с врожденным рабством, агрессивностью, жестокостью, неуважением к собственности и т. п. А вот-де есть нации, где всегда царили свобода, демократия, уважение к собственности и гуманизм. Потому и остается недоделанным народцам покориться «нации свободных людей». В качестве цитадели «свободы», «демократии» и тому подобного агенты западного влияния очень давно и весьма часто выставляют Англию. А на мой взгляд основное достоинство Англии — это умение расчленять и поглощать жертву любых размеров, сохраняя при том невозмутимое выражение. «Она умерла», и всё тут. Заметать под ковер следы своих преступлений английская правящая верхушка научилась в совершенстве.
Морские воды, отделяющие Британские острова от европейского континента, стали для Англии источником двух благ. Способствуя торговому обмену, они защищали ее от сильных континентальных врагов.
Два основных ресурса первой фазы промышленной революции — каменный уголь и железная руда — имелись в Англии в «шаговой доступности» и в изобилии. В Йоркшире, Ланкашире и других районах железорудные и каменноугольные месторождения едва не наползали друг на друга. На сравнительно небольшой территории располагались месторождения меди, олова, свинца, серебра. Уголь и руда находились вблизи основного торгового ресурса — незамерзающих портов, через которые мог осуществляться вывоз готовых изделий и ввоз дополнительных объемов сырья. А ведь в Англии не существует ни одного пункта, удаленного от никогда не замерзающих морских вод (обеспечивающих самую дешевую транспортировку грузов) более, чем на 70 миль.[3]
Географическое положение, климат, природные ресурсы были важными факторами в пользу английского капитала. Но был и еще один. И вовсе не «свобода», как непременно отмечают англофилы, а умение расти за счет слабых, за счет их разорения, изгнания и уничтожения. То, что свобода сильных всегда имеет обратной стороной рабство слабых, на примере английской истории было показано весьма четко.
Процесс огораживаний (enclosures, evictions), имевший место и в позднем средневековье, когда в английское село стали проникать элементы капиталистического хозяйствования, с конца 15 века постоянно набирает силу. Этим в общем-то техническим термином именовали приватизацию общинных (открытых) полей, выпасов и изъятие крестьянских наделов — как правило, в пользу лорда-землевладельца и его крупных арендаторов. Большую роль в экспроприации крестьянства сыграла и ликвидация трех тысяч английских монастырей. Корона отняла у них всё, чем они владели, нередко с погромами и насилием. (Английские нравоучители как-то не любят вспоминать жестокие преследования церкви на их собственной территории.) Монастырские земли были переданы и распроданы буржуазному «новому дворянству». Для крестьянских общин, населявших эти земли, наступили худые времена.
Уже Томас Мор в своей «Утопии», датированной 1516 годом, нарисовал впечатляющую картину социальных последствий процесса огораживаний. Экспроприированное крестьянство превращается в нищих бродяг:
«…Происходит переселение несчастных: мужчин, женщин, мужей, жен, сирот, вдов, родителей с малыми детьми и более многочисленными, чем богатыми, домочадцами, так как хлебопашество требует много рук. Они переселяются, повторяю, с привычных и насиженных мест и не знают, куда деться; всю утварь, стоящую недорого, даже если бы она могла дожидаться покупателя, они продают за бесценок при необходимости сбыть ее. А когда они в своих странствиях быстро потратят это, то что им остается другое, как не воровать и попадать на виселицу по заслугам или скитаться и нищенствовать? Впрочем, и тут, как бродяги, они попадают в тюрьму за свое праздное хождение, — никто ведь не нанимает их труд, хотя они самым пламенным образом предлагают его.»[4]
Современники Мора писали: «Там, где сорок человек имели средства к жизни, там теперь всё имеет один человек и его пастух».[5]
