Петр Вяземский
Письма из Парижа (1826-1827)
I
Максимилиан Севастиан Фуа, генерал-лейтенант и депутат во второй представительной палате с 1819 года, скончался 30 ноября 1825 года. Воин и оратор, равно пламенный в любви к отечеству, неизменный обетам своим и неустрашимый на поле кровопролитных сражений и парламентальных прений, он был вождем и опорой сочленов, разделяющих с ним образ мнений политических, и предметом уважения противоборников своих. Рожденный в 1775 годе, Фуа рано посвятил себя военной службе и совершил, во время революционной войны, походы с Северной армиею, находившеюся под начальством генерала Дюнурье. После отступления из Бельгии перешел он, в 1793 г., из пешей артиллерии в конную и многократно отличил себя под начальством генералов: Дампиера, Кюстина, Гушара, Журдана и Пишегрю. В июне 1794 года заключен он был в темницу конвентным проконсулом Лебоном, пред коим осмелился с благородною твердостию восставать против свирепого ужаса, царствовавшего во Франции в сию эпоху. Неминуемая и скорая смерть ожидала его на эшафоте, но счастливый переворот, последовавший 9-го термидора, избавив Францию от кровавого ига, возвратил и Фуа к свободе и деятельности. Начальствуя пятым отрядом 2-го конно-артиллерийского полка, был он в походах 1795, 1796, 1797 годов с армиею Рейнско-Мозельскою, и особенно отличился при переправе через Лех и при взятии Гюнингенского моста, когда, не имея возможности действовать своими артиллерийскими снарядами, отправлял за стены гранаты по рвам, уставленным неприятелем. Переходя постепенно с одного театра войны на другой, отличившись в Швейцарии, в Италии и в Австрии, возвышаясь в воинских успехах и чинах, был он после Амиенского мира произведен в полковники; в 1804 г. поступил в должность начальника главного артиллерийского штаба в Утрехтском лагере. В начале 1807 года был отправлен в Турцию с союзным отрядом 1200 канониров, посланных Наполеонон к султану Селиму. Сей отряд вскоре возвратился во Францию после смятений, вспыхнувших в Оттоманской империи, но полковник Фуа продолжал свой путь и служил в отделении Турецкой армии, предназначенном к защите Дарданелл. В конце 1807 года сражался уже он в Португалии; совершил поход 1808 года и в том же году произведен был в бригадные генералы, и в 1810-м – в дивизионные. В Португалии командовал он по большей части отдельными отрядами, составленными из нескольких дивизий. 22 поля 1812 года прикрывал он отступление армии; в Саламанкском сражении и на поле битвы принял начальство над всю/которое и сохранил во всех сшибках с неприятелем, до самого приближения к берегу Дуро. После сражения при Виттории, 21-го июня 1813 года, генерал Фуа собрал при Бергаре 20 000 человек, рассеявшихся без начальства и направления, вследствие проигранного сражения. Следующие месяцы были также свидетелями его смелости, решимости и воинских дарований. 27-го февраля 1814 года, получив рану, которую почитал смертельною, был он вынужден сойти с поля битвы. В том же году был назначен главным инспектором инфантерии в 14-й дивизии, а в 1815-м переведен в 12-ую, и наконец в сражении при Ватерлоо заключил свое ратное поприще пятнадцатою раною, полученною им за отечество, которое он обожал выше всего. В 1819 году был он наименован в главные инспекторы инфантерии во 2-й и 16-й дивизиях. Но лучшая награда за заслуги и кровь, пролитую им в сражениях, были для него доверенность сограждан и избрание в члены представительной палаты. На сем новом поприще развились в воине дарования необыкновенные: красноречие мужественное, блестящее и пламенное, познания глубокие по всем предметам управления гражданского и воинского, равно и по предметам хозяйства политического. Как часто, представитель славы Французской армии, увлекал он слушателей порывами благородного негодования и живого участия, защищая выгоды своих сподвижников. Не всегда удавалось ему удерживать за собою победу, но слова его раздавались во всей Франции и личная слава его заграждала невольным почтением уста противоположников, побеждавших его в свою очередь большинством голосов. Что расстроенное здоровье требовало жизни спокойной и отдыха; но страсть к учению и живое участие, принимаемое им в прениях парламентарных, более и более усиливали признаки его болезненного расположения. И наконец он умер от аневризма в сердце, оставя по себе жену и пятерых детей малолетных.
Я сейчас с его погребения. Никогда не видал я подобного стечения народа. Казалось, все население Парижа стеклось на погребение. Полагают, что более 100 тысяч следовало за гробом к Кладбищу Лашеза, где уже столько же ожидало, не смотря на проливной дождь, который мочил их. Бенжамен-Констан должен был произнести надгробное слово, но по каким-то причинам не мог читать приготовленной речи; Казимир Перье и Терно именем купечества, генерал Миоллис именем армии, Мешен (Méchin) от депутатов, произнесли речи, более или менее красноречивые. Когда Перье кончил речь, народ закричал: честь и слава вечная генералу Фуа! (honneur, honneur éternel au Général Foy!), а при словах: «Франция усыновила бы семейство защитника своего» – (la France adopterait la famille de son défenseur) тысячи голосов откликнулись: «Да, да, Франция усыновляет их!» (Oui, oui, la France l'adopte!)
Фиакр, который привез меня к дому его, сказал мне: «Он был добрый, честный человек». Сегодня уже во всех лавках портрет Фуа, изображение его на смертном одре, и девица Гэ (Delphine Gay) написала стихи на его смерть, из коих особенно конец мне нравится:
Son bras litératenr dans la tombe est esclave;Son front par s'est glacé sous le laurier vainqueur,Et ce signe sacré, cette étoile du brave
Ne sent plus palpiter son coeur.Hier, quand de ses jours la source fut tarie,La France, en le voyant sur sa couche étendu,Implorait un accent de cette voix chérie…Hélas! au cris plaintif, jeté par la patrie,C'est la première fois qu'il n'a pas répondu,
Так умеют Франция и поэты её чтить своих героев! Народ стало-быть памятлив, сказал кто-то при сем случае – и память его в сердце! Простите и проч.:
Париж, 30 ноября.* * *
Приписка. Это письмо и следующие из Парижа писаны просто в Москве. Участвуя в Телеграфе хотел я придать этому журналу разнообразие и, так сказать, движение жизни, которого лишены были тогдашние журналы наши, Я получал много Французских газет, имел в Париже двух-трех приятелей, с которыми переписывался и которые передавали мне все свежие новости: из всего этого сообщал я что мог и что хотел и под заглавными буквами имен, например приятеля моего Григория Римского-Корсакова и других, составлял я свои подложные письма, которые в то время читались с живым любопытством.
III
Six mois en Russie. Lettres écrites à M. X. B. Saintines, en 1826, à l'époque du couronnement de S. M. L'Empereur, par M. Ancelot[1]. Шесть месяцев в России. Письма, писанные г-м Ансело, в 1826 году, в эпоху коронации Его Императорского Величества, и проч. Париж, 1827. in 8°.
С той поры, как прочел ты во Французских газетах объявление о вышедшей книге г-на Ансело, верно не проходило дня, чтобы ты не поминал меня лихом и не говорил с досадою: «а он не присылает этой книги и ничего не пишет о ней. Хорош приятель! хорош корреспондент!» Предчувствую твое нетерпение и пользуюсь первою удобностью, чтобы, хотя задатком, успокоить твое сердце и твою библиографическую жадность. Вероятно нельзя будет доставить тебе эту книгу в Москву. Довольствуйся тем, что я прочел ее и будь сыт моих насыщением или пресыщением. Впрочем, право жалеть тебе нечего. Не подумай, что я, в оправдание малого усердия, хочу отбить в тебе охоту. Нет, с моей стороны нет никакой уловки, никакого злого умысла. Отлагая обиняки и все иносказания, постараюсь тебе дать кое-как понятие о шестимесячном пребывании в России г-на Ансело. Если удастся мне изложить ясно и внятно сущность этой книги, то без сомнения умерю твое нетерпение и неудовольствие на меня. Слушай! Первые пять писем заключают в себе поверхностный отчет в поездке автора от Парижа до Митавы. В них замечателен разве один почтительный отзыв Французского поэта о Гёте. Там следует стихотворение, написанное автором на поле Люцевской битвы. В последних стихах обращение к Наполеону благородно и, кажется, хорошо выражено:
Quand ton sceptre pesait sur le monde asservi,Quand la France tremblait, ma lyre inexorableD'un silence obstiné peut-être eut poursuiviDe ton pouvoir sant frein la majesté coupable:Mais tu connus Pexil et sa longue douleur,Mais la mort t'a frappé sur un rocher sauvage;Je te plains, et ma lyre adresse un libre hommageA la majesté du malheur.
Тут должно заметить откровенное peut-être. В царствование Наполеона поэт не был еще известен и нельзя знать, не иначе ли заговорила-бы лира его. От седьмого письма из Петербурга начинаются именно Русские письма. Всего на все в книге их 44, а страниц 422. Большая часть из них посвящена местным описаниям и, так сказать, статистико-топографико-живописным подробностям, как ты и сам уверишься из извлечения оглавлений писем, которое здесь сообщаю: Александро-Невский монастырь, Екатерингоф, Дрожки, Биржа, Арсенал, Царское Село, Погребение Императрицы Елизаветы Алексеевны, Семик, Летний сад, Гулянье в Летнем саду в Духов день (Fête des mariages), Императорская библиотека, Кронштадгь, С.-Петербургская крепость, Собор Петропавловский, Водосвятие, Смольный монастырь, Зимний дворец, Эрмитаж, Вид Петербурга, Казанский собор, Гробница Моро, Острова, Дорога из Петербурга в Москву, Новгород, Валдай (La Suisse Russe), Москва, Китай-город, Кремль, Петровское, Цыганы, Судебные места, Тюрьмы, Бородинское поле, Церковь Василия Блаженного, Сухарева башня, Обряд коронации и Описание праздников, данных при этом случае. Все это, должно признаться, за исключением некоторых погрешностей, неуместных замашек учености, умничанья и либерализма, тем более неуместного, что автор дома совсем не в рядах оппозиции, а либеральничает только в гостях, все это описано довольно верно, прибавим NB, – для путешественника и для Француза; но все бесцветно, и по крайней мере для нас Русских нимало не занимательно и не любопытно. Остальное содержание писем, политическое и нравственное, еще жиже и менее лакомо. Нельзя сказать, чтобы автор, как многие из собратий его, был движим каким-нибудь недоброжелательством к Русскому народу и увлечен предубеждениями против России; но зрение его слабо и близоруко. Говоря о злоупотреблениях, о недостатках наших (и какой-же народ не подвержен им?), он нередко кружится около истины, но не настигает её и не в силах за нее ухватиться. Россия, может быть, отчасти и видна в его книге, но видна как в зеркале тусклом и в тому же с пятнами. В этом отношении вина не автора и Бог простит ему; не каждому даны взор орлиный, ум зоркий и наблюдательный; но каждый образованный и благовоспитанный человек отвечает за личности, когда он себе их дозволяет. В этом отношении г-н Ансело иногда отступает от законов общежития и тем оскорбил не Русских, которые недоступны оскорблениям г-на Ансело, но своих сограждан и товарищей путешествия своего, хотя и говорит в предисловии, что он не числился при посольстве герцога Рагузского и что наблюдения его, неизвестные членам посольства, принадлежат ему одному, что один он за них отвечает. Вероятно, это оффициальная уловка; но в чужия дела и отношения мешаться нам не следует.
