Мария Пуйманова
ЖИЗНЬ ПРОТИВ СМЕРТИ
ЗОЛОТАЯ ИСКРА
Стояла осень рокового тысяча девятьсот тридцать восьмого года.
На Зеленом мысу, над Черным морем, гуляли молодой человек и девушка. Был воскресный день сентября, одного из самых прекрасных месяцев в Грузии; будто завороженная, шла пара по знаменитому Ботаническому саду. Батумский воздух! Воздух Зеленого мыса! Горы дают ему свежесть, море — влажность, юг — прозрачность; он мягок, как грузинский шелк, и напоен ароматом цветов, пряностей и смол всех частей света. Буйно и пышно цветут здесь прекрасные чужеземные растения, каждое в кругу своих сородичей. То, что в Чехии мы видим в оранжереях, в цветочных горшках, цвело здесь, в Ботаническом саду, под открытым небом, достигая естественных размеров. Взгляните вон на ту волшебную рощицу красных и белых камелий! Или на огромную магнолию, которая второй раз в этом году развернула свои бело-розовые бутоны! То, что мы покупаем в аптеке или в колониальной лавке в сушеном и обработанном виде, растет и зеленеет здесь: кофе и какао, камфара и перец. На деревцах с темно-зеленой шаровидной кроной, с блестящими, точно лакированными листьями висели дозревающие апельсины и лимоны. Кое-где на отдельные веточки надеты бумажные мешочки, на которых стоят какие-то даты, — это ведут наблюдения ученые с опытной станции.
Кето, молодая спутница Ондржея, наклонилась над густым кустиком — он немного напоминал чернику — и сорвала цветочек.
— Посмотри, — сказала она несколько таинственно, точно показывая драгоценный камень, и подняла на Ондржея удлиненные грузинские глаза с изогнутыми ресницами. — Вот так цветет чай.
Это был почти прозрачный цветок в виде белой звездочки с желтой сердцевиной. Он напоминал жасмин в льготском садике. У Ондржея кольнуло сердце. Нет, в Чехии он не так хорош. В мире повсюду есть такие нежные белые цветы, которые как будто боятся прикосновения. Только здесь, в Аджарии, в стране, куда Язон отправился когда-то на поиски золотого руна, все более ярко — небо, облака, вино, цветы, девушки. Юная Кето была прекрасна, словно только что созданная ваятелем, — с венком кос на небольшой голове и маленькой упругой грудью.
Она вынула из какого-то японского плода крупные зерна, будто сделанные из полированного красного дерева, и, что-то объясняя, подала одно из них Ондржею. Но он слушал не слова, а ее голос и, взяв Кето за узкую смуглую, огрубевшую от работы руку в коротком черном рукавчике, оглянулся и хотел привлечь девушку к себе, но как раз в этот момент мимо прошел кто-то из санатория. Сейчас, перед обедом, люди шли на Зеленый мыс поодиночке, а после полудня сюда повалят толпы из розовых домов под пальмами, где живут рабочие нефтеперегонного завода. Сюда приедут провести праздничный день и колхозники, и рабочие с батумских чайных фабрик, и моряки из порта. К сожалению, Ондржей и Кето не были одни в этом раю, где прямо как на дрожжах тянулась вверх бамбуковая роща и где гигантские листья банана вздымались от самой земли. Наверно, из них-то и сделали себе Адам и Ева одежды, когда Змей открыл им глаза и они застыдились друг друга.
— Это тунг, — продолжала разрумянившаяся Кето. — Из него добывают масло, а из масла вырабатывают лак для самолетов.
Ондржею представился серебристый самолет в воздухе. Сколько отсюда лететь до Праги? Боже, откуда взялась эта тревога в такой торжественный день, когда он приехал к любимой девушке отпраздновать благополучное окончание экзаменов! Теперь ему можно бы и не стыдиться Станислава Гамзы — Ондржей стал инженером-текстильщиком, да еще выучился без отрыва от производства. Вот так-то! Правда, он и раньше нисколечко не робел перед ним, но тогда он был еще глуп…
— Вот это драцены, — объясняла Ондржею неутомимая спутница. — Из них вьют прочные веревки.
Пальмам Ондржей не удивлялся. Он видел их и раньше. Он смотрел на светлые стволы эвкалиптов — они тянулись вверх чуть не до самого неба. И хотя Кето была высокая девушка, рядом с ними она казалась крохотной куколкой, затерявшейся в первобытном лесу. Эти добрые деревья высушили батумские трясины и изгнали из окрестностей малярию. Малярия была у дедушки Кето — да, она это помнит: к вечеру у него обычно начиналась лихорадка. Лицо делалось желто-зеленым, зубы стучали, — дедушку закутывали в самое теплое одеяло. Кето, как всякому ребенку, было постоянно жарко, она завидовала, что дедушке холодно от лихорадки. Ну что взять с ребенка!
А от эвкалиптов шел такой сложный лекарственный запах, как будто ты вдыхаешь в клинике по горловым болезням пары ароматического масла от кашля; эфирные масла чужеземных хвойных деревьев сгущались в южном воздухе, и он, казалось, был насыщен невыразимо тонкими духами с одуряюще сладким запахом.
— Что это за духи у тебя, Кето? Запах восхитительный, но немного резок, — сказал Ондржей, зная, что грузины и армяне любят духи.
Кето засмеялась.
— У меня нет никаких духов.
— Не могут же так пахнуть цветы!
Они сошли с тропинки в высокую траву. И в самом деле! Австралийское дерево — душистая маслина с восковыми цветами, напоминающими тюльпаны, — влекло своим соблазнительным ароматом. И Ондржей с Кето обнялись под этим деревом и поцеловались — они любили друг друга, а волшебный сад, в котором как будто была поймана в ловушку вечная весна, своей буйной красотой еще больше усиливал волнение любви.
— Если бы я жил здесь, в Батуми, — заметил Ондржей и чуть улыбнулся, — я, вероятно, стал бы ужасным лентяем. Что это такое? Дышишь себе и дышишь, ничего тебе не хочется, разве только влюбленно мечтать… Как вы работаете в своем колхозе?
— Нам даже и в голову не приходит бездельничать, — ответила Кето. — С чаем, знаешь, работы хватает — окапывать, собирать… Да и с мандаринами шутки плохи — серебристый клещ разведется. Надо опрыскивать деревья купоросом и…
— Все равно это рай, — продолжал Ондржей. — У меня от здешнего воздуха голова кружится.
— Ты устал с дороги, отдохни, — ласково произнесла Кето и, когда они сели на бамбуковую скамейку, показала на свое плечо, предлагая Ондржею положить голову. Но ведь Ондржей был мужчина, к чему еще эти нежности!
— Ты чем-то опечален? — допытывалась чуткая девушка. — Наверно, переутомился во время экзаменов, да?
— Нет, мне дали на фабрике отпуск на три недели.
— Знаю, знаю: сама сдавала на агронома, — оживленно вспоминала девушка, — только и мысли что о последнем экзамене, как это будет замечательно! А потом разочарование: и это все? Сначала я даже заскучала…
— Брось, какая там скука! — невольно вырвалось у Ондржея, и он потянулся. — Я так рад, что все позади… Меня беспокоят дела в Чехии, Кето.
Она посмотрела на него серьезными, понимающими, прекрасными глазами.
— Генацвале, — произнесла она тихо и погладила его по руке. «Дорогой» — означает это слово по-грузински. — Генацвале, — повторила она. — Шени чириме: твое горе возьму себе. — И добавила по-чешски: — Миленький.
Пытаясь говорить по-чешски (они говорили между собой по-русски), Кето издавала какие-то птичьи звуки, которые смешили и вместе с тем умиляли Ондржея.
— Кето! — воскликнул он с жаром. — Если бы ты только знала, как я тебя люблю! Не только за красоту, но и за твое золотое сердце. Да ведь ты сама все знаешь. Сегодня я был бы счастливейшим человеком в мире, если бы дома… — Ондржей, взволнованный, поднялся. — Того и гляди, проглотит Гитлер!
Кето вскочила на ноги, на упругие ноги наездницы, в гневе обнажив тесно посаженные зубы, и принялась поносить фашизм, прибегнув к богатому запасу чрезвычайно замысловатых проклятий, имеющихся в грузинском языке, — они так и посыпались из ее уст. Никто не узнал бы в ней ни вежливого, образованного агронома, ни милой, нежной девушки, только что сидевшей с Ондржеем.
— Пусть только попробует, — добавила Кето, блеснув глазами. — Получит по заслугам.
Ондржей при таких вспышках смотрел на Кето словно бы со стороны. Как был он сдержан, рассудителен, трезв рядом со вспыльчивой Кето. Все было не так просто, как ей казалось.
— Смотри, — издалека начал он спокойным, наставительным тоном, к которому привык в Советском Союзе, где люди, помогая друг другу, готовы каждого поддержать советом, и широким жестом обвел вокруг. — Вот мимозы — здесь это большие деревья, а у себя на родине я видел только их окоченевшие веточки в цветочных корзинах. Мне никогда не приходило в голову подарить цветы девушке.
Кето метнула на Ондржея косой взгляд.
— У тебя там кто-нибудь есть? — перебила она его.
— Ты объявишь кровную месть, да? — поддразнил ее Ондржей.
— Это была мерзость — кровная месть, — с отвращением сказала Кето. — Но зачем меня этим дразнить, ты же хорошо знаешь, что у нас ее давно не существует. Я спрашиваю, нет ли у тебя жены в Чехословакии?
