Лев Ларский
Здравствуй, страна героев! (из мемуаров ротного придурка)
Вместо предисловия
Меня никогда не покидало ощущение, что история развивается по кругу. Если массы и являются творцами истории, то разве только в том смысле, что с маниакальным упорством пытаются повторить ошибки прошлого. Лишь некоторые, Богом избранные люди, составляют приятное исключение и не без скепсиса оглядывают содеянное отцами. Тогда и появляются произведения, подобные тому, что публикуется в этом номере. Любопытно, что его автор продолжает фундаментальную работу своего отца, старого большевика и бывшего комбрига Григория Самойловича Ларского.
Лет пятнадцать назад Григорий Самойлович Ларский принес в редакцию «Юности» произведение своей жизни «Боевая, комсомольская», о содержании которого нам остается только догадываться. По неизвестным причинам почетный комсомолец и пионер, просидев в приемной редактора «Юности» Валентина Катаева четыре часа, так и не был им принят.
Сын Григория Самойловича Ларского, как и приличествует сыну такого человека, влился в армию строителей коммунизма. Он ушел на фронт, но не стал ни комбригом, ни даже взводным и, являясь личностью совершенно аполитичной, увидел «страну героев» в несколько ином свете, чем видел его отец. Вместе с тем, сын не утратил переданную ему, по-видимому, по наследству тягу к воспоминаниям и, вместо написанных когда-то папой мемуаров комсомольца двадцатых годов, предложил редакции мемуары… ротного придурка.
Мне доставляет удовольствие представить читателям произведение этого необычного жанра, безусловно, талантливое и свидетельствующее о том, что история не только развивается по кругу, но и полна неожиданностей.
Виктор Перельман
Жене Гале свои мемуары посвящаю.
— А паспорт у тебя есть? — закричала крыса, — предъяви паспорт.
Ганс Христиан Андерсен “Стойкий оловянный солдатик”.
О Второй мировой войне написаны монбланы воспоминаний. Написали свои мемуары и маршал Жуков и Уинстон Черчилль, все выдающиеся и даже не особо выдающиеся полководцы, флотоводцы, генералы, полковники, майоры и некоторые лейтенанты. Написали особо отличившиеся и не особо отличившиеся в боях герои.
Я долго ждал, когда же, наконец, появятся мемуары рядовых солдат-нестроевиков, тружеников ротных и батальонных тылов-кашеваров, писарей, ездовых, всех тех, кого по фронтовой терминологии именовали «придурками».
И, не дождавшись такой книжки, я решил сам взяться за шариковую ручку и попытаться открыть новую страничку в жанре военно-мемуарной литературы.
Следуя общепринятой традиции, я начинаю воспоминания с описания своей родословной и детских лет, а затем перейду непосредственно к моим фронтовым похождениям.
Часть 1. Взвейтесь, кастраты…
Владимир Ильич, Китайский Император и моя няня
Карл Маркс, между прочим, друг моего детства, защитник и покровитель, как-то отметил, что все события повторяются дважды. Сначала, как трагедия, потом, как фарс.
Оглядываясь на свою жизнь, я замечаю, что у меня почему-то события большей частью повторяются в обратном порядке: сначала, как комедия, а впоследствии, как драма.
Одно из двух — либо старик подкачал со своей теорией, либо у меня все не как у людей. Наверное, моя покойная бабушка была права, когда однажды в сердцах сказала, что у меня «еврейское счастье».
Я родился в год смерти Вождя Мировой Революции и мирового пролетариата, Великого Учителя всех трудящихся и угнетенных Владимира Ильича Ленина.
Вся страна была погружена в глубокий траур. В Красной столице — месте моего рождения — на всех домах висели траурные полотнища, слышались звуки похоронных маршей и скорбное пение:
Замучен тяжелой неволей.Ты славною смертью почил…
В год моего рождения в далекой Африке и Азии горько плакали угнетенные негры и кули.
…Странное совпадение — мой папа родился в год смерти Его Императорского Величества Государя Императора Всея Руси, чего-то еще, Царства Польского, Великого Князя Курляндского, Лифляндского и, насколько мне помнится, Эстландского — Александра III, а моя дочь Алла родилась в год смерти Великого Вождя Советского народа и всего Социалистического лагеря (включая Царство Польское и ряд других) Величайшего полководца всех времен и народов и Корифея Всех Наук — Иосифа Виссарионовича Сталина!
Судя по всему, в нашей семье знали, когда рождаться, однако, не углубляясь в семейную генеалогию, вернусь в объятую горем Красную столицу, в гостиницу «Астория» на Большой Тверской улице, где в те годы размещалось общежитие-коммуна Военной Академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Я появился на свет Божий в тот самый момент, когда мой папа председательствовал на торжественно-траурном митинге коммунаров, посвященном светлой памяти Бессмертного и Вечно Живого Вождя. Замечу только, что, узнав о случившемся, папа не покинул своего председательского места.
Несколько слов о папе. На известной картине Народного художника СССР Б. Иогансона «Выступление В. И. Ленина на III съезде комсомола» среди героических персонажей (на втором плане), к которым обращается Вождь с историческими словами: «Учиться, учиться и учиться!» можно заметить молодого человека в командирской форме и в пенсне, обмотанного бинтами. Этот портрет написан с фотографии моего папы, делегата исторического съезда Григория Ларского (Поляка), большевика-подпольщика и одного из организаторов комсомола.
Мой папа сразу же последовал завету Ильича. С революционным пылом он учился, учился и учился. Он окончил Курсы при военной секции Коминтерна, Военную Академию, Институт Красной профессуры и еще что-то, проучившись в общей сложности пятнадцать лет, не считая хедера на Молдаванке. Стойкого большевика не сломили ни тюрьмы, ни пытки. Невзирая ни на что (он потерял зрение), папа оставался твердокаменным ленинцем и впоследствии, еще при жизни, был допущен в полный коммунизм («персоналка» союзного значения, кремлевская столовая, плюс инвалидность первой группы).
При всем этом, однако, папа не остался безучастным к факту моего рождения. Он внес предложение назвать меня в честь усопшего, но вечно живого Вождя, и коммунары его единогласно поддержали, «учитывая текущий момент и задачи мирового пролетариата» — как было записано в резолюции.
И вот здесь получилась осечка, которая, спустя много лет, дорого обошлась моему папе. После смерти Ленина среди его верных учеников и последователей вспыхнула внутрипартийная борьба, и папина партячейка тоже раскололась на враждующие фракции: ленинцев-сталинцев, ленинцев-троцкистов, ленинцев-бухаринцев и т. д.
Из-за этой свары ни одно из предлагаемых для меня имен не собирало большинства. Какие только имена не придумывались: Виль, Вилен, Владилен, Ленитр, Левопр, Леснам, Лемар и т. д. и т. п. — и дело грозило затянуться до бесконечности.
Когда мне исполнился год, моя беспартийная мама потеряла терпение, плюнула на фракционную борьбу и резолюции, пошла в ЗАГС и записала меня просто Львом. Не в честь Ленина и вовсе не в честь Троцкого, в чем ее сразу же обвинили, а в честь своего любимого папы и моего дедушки ребе Лейба (Льва) Финкельштейна, погибшего от рук петлюровцев.
Если бы моя бедная мама, умершая совсем молодой в 1932 году, могла себе представить последствия своего политически непродуманного шага, она бы предпочла, чтоб я остался безымянным на всю жизнь.
В 1936 году на отца поступил донос. Сообщалось, что одиннадцать лет тому назад, председательствуя на партсобрании, он провалил ленинскую резолюцию и принял троцкистскую. Не знаю, правда ли это, но по рассказу отца мама со своим Львом его здорово подвела.
Карьера его трагически оборвалась.
Я не пошел в своего родителя.
Учиться, учиться и учиться я ужасно не любил. Больше всего я любил болеть, потому что тогда можно было не ходить в школу, а, лежа в кровати, читать интересные книжки или просто мечтать.
Я не симулировал, а действительно очень часто простуживался и болел. Стоило кашлянуть или пожаловаться на головную боль, как меня тут же укладывали в постель и вызывали тетю. Тетя приезжала после работы со своим знаменитым черным чемоданчиком, в котором лежала клизма и медицинские банки.
Моя тетя работала бухгалтером-плановиком, но она считала, что разбирается в медицине лучше любого врача. У нее была своя собственная теория: по ее мнению, самым лучшим средством от всех болезней являются клизма и банки. Из двух зол я выбирал меньшее и предпочитал клизму школьным занятиям.
Помимо того, что я не любил учиться, я ужасно не любил пионерские сборы и старался сбегать с них. Забывал надевать красный галстук, ненавидел пионерский строй, потому что никак не мог попасть со всеми в ногу, путаясь в строю под стук барабана и совершенно неприличные звуки, извлекаемые из трубы горнистом Васькой Кузиным, и сопровождавшие наш пионерский гимн:
