Арина Макарова
Сказка о царевиче Олеге-старшем сыне
В больших руках, в которых так привычно было видеть молоток, напильник, и другие тяжёлые инструменты, сейчас легко лежит перо, постоянно обмакиваемое в низкий кувшинчик с чернилами, пахнущими древесиной и мёдом. Мужчина каллиграфическим подчерком выводит на тонком пергаменте пока неизвестные для мальчика знаки, которые дети постарше называли азбукой, и о заучивании которых были их самые ужасные кошмары. В маленькой комнатке пахнет деревянной стружкой, догорающей свечой и немножко ладаном — невыветривающимся запахом, которым пропитано всё здание монастыря.
— Что ты пишешь сегодня, брат Лука? — мальчик, лет пяти, непоседливо болтает ногами, сидя на узкой монашеской кровати и наблюдая, как его названный брат заправляет выбившиеся тёмные волосы под маленькую шапочку и продолжает писать, мягко улыбаясь на заданный вопрос.
— Сегодня пишу я сказку народную, чтобы читать её тебе, Петруша, и другим детям-послушникам, — брат заканчивает строку и аккуратно дует на пергамент.
— Сказку? Правда? Ох, здорово! А про кого она? — но получить ответ на свой вопрос Петруша не успевает, дверь отворяется, впуская в комнату прохладный воздух коридора и худощавого светловолосого монаха, чей взгляд становится недовольным, а тонкие брови сходятся у переносицы, когда он замечает мальчика.
— Пётр, разве ты не должен уже быть в детской, — тихим голосом начинает вошедший, потирая свой крючковатый нос и в упор смотря на маленького воспитанника. — Брат Лука, почему ты позволяешь ему такие вольности, ему уже давно должно быть в кровати, дабы завтра он смог встать к утренней молитве.
— Не волнуйся, брат Феофан, я скоро отпущу его, только сказку ему расскажу, да и отпущу, — миролюбиво отвечает другой монах, обмакивая перо в чернила и не поворачивая головы. Петруша прячется за фигурой своего старшего друга от грозного взгляда брата Феофана, стоящего в проходе.
— Опять за зря свечи жжёшь, разве не помнишь ты, как просил нас отец Кирилл беречь монастырское имущество, — прикрыв глаза и заводя свои любимые разговоры о бережливости, нараспев заговорил Феофан, поворачиваясь к коридору, — Знай же, Лука, вот буду я настоятелем, при всей моей к тебе братской любви, ни одной лишней свечи тебе не дам, ни одной, — добавил он, прикрывая дверь.
— Ух каков, пришёл, забранился ни про что, да и вышел, — пробубнил себе под нос Петруша, сминая в руках ткань своей сорочки. — Из всех людей здешних не люблю я его одного, хоть отец-настоятель и учит нас любви к ближнему. Всех-всех могу любить, но не его!.. Ещё и имя такое важное, Феофан, ни у кого такого нет, вот он и важничает, да свеч жалеет…
— Ты его не брани, он человек хороший, — едва слышно посмеиваясь, говорит Лука, переводя взгляд карих глаз на мальчика, — и мы с тобой ему дороги, и монастырь ему как дом родной, просто бережливый он шибко, да наставлять всех любит. А имя своё он себе сам на постриге1 выбрал, до монашества-то его Кузьмой звали.
— Ха-ха-ха, Кузьма да Феофан, — страх перед строгим братом развеялся, как только неизвестное, а оттого и пугающее, имя обернулось знакомым «Кузьмой». И малыш весело рассмеялся, тут же оправившись, потому что вспомнил, как брат Лука говорил ему, что плохо высмеивать кого-то. — Хорошо, давай скорее сказку сказывать!
— Что ж, пора бы, да. — брат Лука склоняется над столом и выводит первые строки:
В тридевятом царстве, мирном государстве
Жил-да-был Царь Демьян, да его сыновья:
Старший Олег — был семь пядей во лбу,
Елисей, средний сын, был немного простак,
Ну а младший, Иван, был и вовсе дурак.
— Об Иванушке сейчас и пойдёт у нас рассказ… — уже занёс руку для письма Лука, но оклик остановил его:
— Почему же сказка о дураке, если старший сын был умён? Разве не должно сказке, как и житию, быть о ком-то умном и добром? — Петруша разглядывал витиеватые буквы, написанные монахом, как будто они должны были объяснить ему эту несправедливость своим узорчатым видом.
— Хм, и правда, почему бы и не переиначить сказ, история от рассказчика всегда зависит, так что мы и своего добавим. Правда, Петрушка? — с улыбкой спросил Лука мальчика.
— Да! И наш сказ будет об умном царевиче Олеге-старшем сыне, во как! — громко добавил Петруша, и немного раскраснелся, чувствуя гордость за такое чудесное название, как нельзя подходящее к истории. Взрослый, посмеиваясь, кивнул головой.
Да ещё у Царя был прекрасный сад,
Каждый, кто там бывал, несказанно был рад.
Расчудесная яблоня во саду том росла:
Золотые лишь яблоки каждый день несла.
Но вот повадился воришка по́ саду бродить,
Да яблоки царёвы ночью уносить.
Опечалился Царь, да созвал сыновей.
«Пусть тот, — говорит, — кто всех ловчей,
Разузнать мне поможет о воре,
Да награду получит вскоре».
Первым сад сторожить вышел Иван,
Да утром проснулся и понял: «Проспал!»
Затем Елисеев черёд был назначен,
Но средний сын тоже сном был укачан.
Тогда и Олег наш ко саду пошёл,
И всю ночь без сна он там провёл.
Ближе к утру вдруг рассвело,
Видит Олег чудо одно:
По́ небу птица летит непростая,
Ночь сразу в день за собой обращая.
И, утащив пару яблок, Жар-птица,
Была такова. «Нешто, всё это снится?» —
Думал Царевич, да всё же пошёл,
Прямо к Царю рассказать произвол.
— Ага! Я так и знал, брат Лука, так и знал, — сжав от радости кулачки и задорно смеясь, радовался Петрушка. Взрослый на это ничего не сказал, лишь улыбнулся уголками губ. — Знал, что только Олегу удастся выследить вора! Что же дальше, что царь сказал-то?
— Сейчас-сейчас, всему своё время, — тихо наставляя ребёнка, отвечал монах, принимаясь за следующие строки.
Царь узнал о дивном воре,
Детям речь он молвил, вскоре:
«Что б сберечь-то сад наш чудный,
В путь благословлю вас трудный.
Поезжайте за границу,
Привезите мне Жар-птицу.
Тот, кто птицу мне добудет,
Царствовать привольно будет».
И царевичи, простившись
Да в дорогу снарядившись,
Разминулись у дороги,
И поехали в тревоге.
Наш царевич долго ехал и доехал до зари
К месту где его дорога, разделяется на три.
Возле перепутья камень, да на нём слова:
«Тому, кто поедет прямо — с плеч голова.
Влево едешь — будешь голоден и холоден,
Вправо — будешь без коня беспомощен».
И, поразмыслив, наш Олег, вправо повернул,
Долго ехал, да вдруг кто-то с лошади столкнул.
Глядь, его лошадки уж в помине нет,
Только рядом с сытым волком видится скелет.
