Алексей Абрамов
Две цепочки
ГЛАВА I
Цвинк. Мраг. Безмолвные. Совет рода.
Тонг. Бурги. Твиг. Серебряный ручей.
Лагерь. Пари. Охота. Жир.
– Баааам!
Потом еще раз, но протяжно, – Баааам, – по крупным черно-белым клавишам неуклюже скользит, хотя даже не скользит, а медленно поднимается и падает огромная пятерня
Рояль скрипит, но мужчина огромный как медведь гризли на это не обращает внимания. Крупные, бугристые руки красноватого цвета со сбитыми или срезанными костяшками. От этого они не острые, как у всех, а расплющенные точно по ним дали молотком. Вдавленные внутрь и оканчивающиеся черным пятном маленького кратера.
– Баааам, – существо опустило указательный палец, и он одновременно покрыл три клавиши. Конец пальца отрублен, и плоть продолжается когтистым отростком. Изогнутым, как у ястреба когтем или фалангой пальца, что омертвела да так и не отвалилась за давностью лет.
Ноты разные и будь у мужчины возможность нажимать каждую клавишу отдельно, возможно у него получилось бы выбить из трехногого исполина хоть что-то приятное уху. Но сколько бы он, сгорбившись, не сидел у рояля, что стоит в дальнем углу пещеры оттуда только и раздается раскатисто, – Баааам! Звук возникает в глубине инструмента, ударяется о стены, убегает по ходам и теряется в закоулках.
Рояль огромен. Старый. Благородного коричневого цвета из ценных пород древесины. Белые клавиши из слоновой кости, когда – то кремового, а теперь желтовато-белого оттенка. Для того чтобы составить ряд белых кнопок убили двух старых слонов. Обязательно самцов, чьи бивни достигают двух и более метров.
От времени клавиши пошли трещинками, но от этого стали еще загадочнее, словно покрытые паутиной времени. Черные клавиши из черного эбенового дерева с острова Шри – Ланка. Оно самое ценное, – Баааам, – звук снова разлетелся по пещере.
Уродливый мужчина напряг слух, дождался пока звук полностью растворится в воздухе, пока его впитают звериные шкуры – ими где – то устлан пол – удовлетворенно кивнул и снова опустил палец, – Баааам!
Разлапистые и размером с лопух уши встрепенулись, расправились, затвердели и зафиксировались. Покрытые мелкими, жесткими, редкими волосами теперь они, действительно, походят на два лопуха на тонких стеблях. Уши подрагивают, покачиваются из стороны в сторону, вылавливая, расчленяя звуки и сообщая хозяину о том, кто их издает.
Уши тонкие и там, где кожа натянулась особенно сильно, видна сеть толстых капилляров. По сосудам течет кровь темно-зеленого цвета. Поэтому, когда мужчина внимательно слушает раковины, приобретают зеленый цвет и розовеют, как только увядают.
– Баааам, – музицирование продолжается. Музыкант ничего не знает об убиенных слонах и о черном, очень ценном дереве. Ни того ни другого на Земле уже нет тысячи лет. Рояль массивен, тяжел. От долгого стояния в углу пещеры толстые резные ножки инструмента наполовину въелись в землю, но он по-прежнему величественен и велик, но не на фоне музыканта.
Гигант, ростом больше двух с половиной метров, как мог, аккуратно приземлился на стуле, похожем на плаху, на которой мясник рубит мясо. Сгорбился, но даже так он закрывает собой половину рояля и практически весь черно-белый ряд клавиш.
– Баааам, – уши гиганта встрепенулись, расцвели и тут же задергались, как дергается веко у больных нервным тиком. Ложная тревога, – Цвинк! – тихо, но отчетливо позвал он, начав двигаться так будто бы собирался обернуться. Но не обернулся. Далеко-далеко раздались тяжелые шаги. Кто-то скачкообразно двигался в его направлении. Прошло несколько минут, прежде чем перед ним встала рослая девочка-подросток. Ее уши увяли, сникли и приняли розовый цвет.
– Цвинк, дочка, – сказал мужчина и пещеру снова до краев наполнил «баааам» расстроенного рояля. Цвинк мнется и не знает, что делать. Переминается на огромных ногах, шевеля пальцами, она стоит на шкуре гигантского дикобраза. На фоне гигантов иглы, а ими густо усеяна шкура, простая щетина.
– Баааам, – отец поглядывает на дочку. Та стоит, улыбаясь, оскалив рот и показывая неровный ряд зубов. Острых. Местами они торчат в два ряда. Губ у девочки нет. Цвинк склонила голову и стала ждать. От этого ее второй подбородок съехал на бок и большой грушей собрался на плече. От быстрой ходьбы она глубоко дышит и огромный, как у головастика живот вздымается вверх-вниз.
– Маленькая, – ласково подумал отец. Умилился и вдавил палец, – Баааам!!!! Цвинк затрясла в недоумении головой. Бурдюк под шеей так же недовольно заколыхался. Взглядом спросила, – Что? Я не понимаю. Из пасти раздалось рычание. Отец нахмурил брови и грозно произнес, – Говори!
Цвинк размяла рот, пошевелив нижней челюстью старого боксера – тяжеловеса, и произнесла по буквам, – Чъ – ты – о? Взвизгнула, всасывая воздух. Отец повернулся и сказал также по слогам, – Воль – ф – га – анг Ам – ад – эй, – после чего ожидающе посмотрел на дочь. Цвинк съежила лоб из стоптанной, как лапа молодого медвежонка кожи и открыла пасть, – Воооу-уууу, – завыла девочка, силясь произнести имя музыканта. И сколько бы попыток не следовало за первой, все они оканчивались воем.
Отец недовольно нахмурил лоб, похожий на лапу старого много походившего по камням медведя. Подумал, – Еще немного и Цвинк перестанет говорить, как человек. Это расстраивало и угнетало его. – Еще немного, одно – два поколения и будет утерян один из главных человеческих признаков. Возможность общаться, обмениваться информацией. Он горько посмотрел на дочь и взмахом руки отослал ее.
Цвинк довольно рыкнула и умчалась по своим подростковым делам. В пещере опять раздалось, – Бааам!
Тех, кто не может говорить в племени становится все больше. Они отдаляются от тех, кто умеет общаться, и научились обмениваться звуками. Они непонятны для остальных. – О чем они разговаривают? О чем договариваются? – указательный палец попытался попасть по клавише, но опять накрыл несколько.
– Да, тех, кто умеет говорить пока больше. Намного. Надолго ли? – мысли воина очень грустны. Руки, что с малых не расстаются с оружием плохо подходят для игры на рояле. Осознание этого еще больше опечалило его. Один из сильнейших в роду. Безмолвные его побаиваются. Скулят, сбиваясь в стаи. Держатся вместе. Как звери. Отдаляются от племени, предпочитая повизгивать.
– Надо запретить Цвинк играть с ними иначе совсем утратит речь, – решил воин.
В ходах потянуло мокрой свежестью. Сквозняк освежил лицо, а кончик расплющенного носа заломило от холода.
– Заря занимается, – воин выпрямил спину и несколько раз сжал пятерни в кулак. Потом выпрямил. Сделать это до конца не смог. Клешни так и остались клешнями. Выгнул спину. Встал. Сгорбился. Иначе можно задеть влажные сталактиты. Пошел к выходу.
Зал.
