Шишков Вячеслав
Экзамен
Вячеслав Яковлевич ШИШКОВ
ЭКЗАМЕН
Рассказ
- Ну, так как? Это ваше последнее слово, Надюша? - выразительно спросил Утконогов.
- Да, самое последнее... Вы сами посудите, Петр Федотыч... Я, конечно, за кондуктора пошла бы, но страсти боюсь, что вы на экзамене обрежетесь.
- Пожалуйста, в смысле экзамена не сомневайтесь. Например, я все выдолбил как нельзя лучше. Вот разбудите меня в самое ночное время и задайте вопрос...
- Ах, что вы говорите!.. Разве я могу, будучи, без сомнения, девицей, будить в ночное время спящих мужчин во сне... А вдруг вы вскочите и замест экзамена начнете мужские глупости... А вот я вам, Петр Федотыч, прямо отвечаю: ежели вы, без сомнения, провалитесь, то за меня сватается один солидарный женишок.
- Кто такой? - оторопело спросил Утконогов.
- Да уж есть, - кокетливо протянула Надюша; круглые, нажеванные щеки ее налились улыбкой, как яблоко. - Сватается за меня Кузьма Ефимыч Жеребяткин... Они не советуют за вас выходить, а я, без сомнения, напротив...
Утконогов шел домой в большом волнении. Да, черт тя ешь, этот самый Жеребяткин конкурент по всем статьям. Этот самый Жеребяткин не кто иной, как нарядчик кондукторских бригад. Вот кто Жеребяткин. И Надюша, видать, не промах: у Жеребяткина хозяйство ай-люли, одних свиней штук пять. Ах, дьявол!
- Ну да ничего... - сказал он вслух. - Ведь экзаменатором-то мой знакомый техник назначен, Лебеда.
Через два дня Петр Федотыч отправился на экзамен и зашел к невесте.
- Ах, до чего вы интересные собой, - сказала девушка. - Только смотрите, как бы не сбили вас. Такой вопрос поставят на ответ, что... Например, меня на экзамене в комячейке спросил инструктор: а где живет Карл Маркс? Я сказала: они померши. А мне сейчас же опровержение: Карл Маркс живет в сердцах пролетариата. Представьте! Я, без сомнения, не могла знать, и чрез эту неприятность чуть не слегла в обморок.
Петр Федотыч весело расхохотался и сказал:
- Этих паник я не признаю. А раз вы жили в городе у генеральши, позвольте облобызать вашу ручку, мадмазель.
И пошел через село на станцию в полном душевном равновесии.
Но, отворив в контору дверь, он вдруг оцепенел: за письменным столом сидел старший слесарь усач Григорьев и вместо знакомого техника нарядчик кондукторских бригад Жеребяткин. На мгновение в мыслях пораженного Петра Федотыча промелькнула с язвительным хохотом Надюша, он в страхе зашевелил губами, его усы сначала поднялись кверху, потом загнулись назад, как у моржа.
- Заставляете себя ждать, - сухо встретил Жеребяткин и оправил свой новый красный галстук.
- Извиняюсь, у меня часы отстают, - убитым голосом промямлил Утконогов и подумал: "Боже, боже... Он экзаменатор. Прощай, Надюша!"
- Прошу занять место... Напоминаю, что экзамен поведу по всей строгости, согласно экономических потребностей и вообще новых веяний во всех подобных начинаниях, а также будучи идеологическая подоплека. Итак, приступим.
Нарядчик Жеребяткин говорил хотя высокопарно, но вяло и скрипуче, точно стонал. У него флюс, адски болели зубы.
У Петра Федотыча екнуло сердце, но он овладел собой и ответы давал с треском, правильно, четко и толково. Нарядчик Жеребяткин недовольно крякал.
Прошло больше часа. Все трое взмокли от напряжения и жаркого солнечного дня.
Почти вся инструкция блестяще исчерпана. Петр Федотыч даже сверх программы изобразил карандашом схематический чертеж сцепления вагонов обыкновенной и уленгутовской стяжкой.
- Я полагаю, довольно бы... По-моему, товарищ Утконогов выдержал и заслуживает кондукторского звания, - сказал Григорьев, облизнув пересохшие губы.
Утконогов засиял, ему ужасно захотелось расцеловать Григорьева.
- Что? Как это довольно! - оживился Жеребяткин. - А вот мы испытаем, на сколько градусов у него котелок варит. - При этом нарядчик Жеребяткин так сильно засопел, продувая ноздри, что подвязанная к флюсу вата полетела клочьями.
- Отлично. Хорошо, - сказал он, хватаясь за больную щеку. - А вот, например, в товарном вагоне везут покойника. Что это: живность или груз?
"Ну, на этом-то не собьешь меня", - подумал Утконогов и бойко ответил:
- Никакой покойник не может почитаться живностью, раз он умер. Живность шевелится и чуть что - должна поднять крик. Например, корова издает вроде мычанья, петух поет. Под товар тоже подвести нельзя, все-таки это бывший человек, и в смысле товарооборота не может быть и речи. А просто - покойник. Довольно странный, сбивчивый вопрос.
У экзаменатора глаза стали круглыми и завертелись.
- Ну, так, - сказал он. - А вот что значит: находясь на службе, кондуктор должен являться в трезвом состоянии? Что обозначает трезвое состояние? Например, я могу выпить ужасно много, и как только начинаю ругаться на татарском языке, значит - стоп. А другого с трех рюмок развезет. Как тут сопоставить?
Григорьев хихикнул в рукав, а Петр Федотыч, чуть подумав, ответил:
- Трезвое состояние значит, когда человек не шатается, не ругается и все понимает.
- Так это и Григорьев, ежели окончательно будучи напьется - не шатается, не ругается, а сразу ляжет на обе лопатки, как бревно, и все понимает.
Григорьев опять хихикнул и сказал:
- Это к инструкции не касаемо, к чему же сбивать?
Но Петр Федотыч нашелся:
- Трезвый - значит ничего не надо пить.
- Извиняюсь, - сердито запротестовал экзаменатор. - Такого правила в инструкции не сказано, чтоб из общества трезвости. Ну, ладно. Этот вопрос спорный и вытекает из крепости естества. А вот... - И он задумался. - Вот скажите мне, что надо делать, ежели в поезде есть вагоны с негашеной известью?
- Я должен убедиться, - начал Петр Федотыч слово в слово по инструкции, - что в этих вагонах нет щелей и дыр и люки закрыты настолько плотно, что устранена всякая возможность проникновения в вагоны дождя, снега и тепе.
- Что, что? Это что за "тепе" такое? - изумился экзаменатор и стал перелистывать инструкцию.
- Я и сам призадумался, - грустно ответил Петр Федотыч. Чистосердечно сказать, не понял. Но безусловно - сырость, раз известь негашеная. Я так полагаю, что озорники, которые ездят на крышах, например, во время революции... И прямо, извиняюсь, с крыш это самое... А в крышах, конечно, щели. Ну, и потеке.
- Тьфу ты! Ничего ты, сударь мой, не понимаешь. Тут пропечатано: дождя, снега и т. п., то есть - и тому подобное, а отнюдь не и тепе.
- Я не знал. Тут неясно... - упавшим голосом проговорил Утконогов.
- Ага, неясно! - обрадовался Жеребяткин. - Это не ответ. Для кондуктора все должно быть ясно.
Григорьев твердо сказал:
- Протестую. По моим соображениям, какая же может быть сырость, кроме снега с дождем? Ответьте мне сами-то, товарищ Жеребяткин.
- Сырость? - заносчиво проговорил Жеребяткин. - Сырость может быть всякая. Мало ли какая сырость бывает...
- Например?
- Ну сырость... Мало ли там. Сырость - это... Ой, ой... Батюшки, стрельнуло как! - Он схватился за щеку и, весь перегнувшись, побежал по комнате, широкоплечий, приземистый, с брюшком.
А слесарь Григорьев резонно говорил:
- Как я осистен, то подписываюсь руками и ногами под ответом товарища Утконогова. Ответ правильный. Кроме как от безобразий, никакой сырости в естественной природе и не обнаружено вредной для извести. Вопрос исчерпан.
- А вот, - раздалось от окна, и Жеребяткин прикултыхал на место. - А вот ответь. Сидишь ты в порожнем отделении и побился, скажем, об заклад с другим кондуктором. Ты говоришь: "На таком-то перегоне поезд обязательно сойдет с рельс". А тот отвечает: "Нет, не сойдет". И действительно, поезд прошел благополучно, и ты проиграл. Хвать, а денег-то и нет, заплатить-то и нечем. Ты бежишь в ночное время, когда все спят, и начинаешь вежливо трясти свою мать и говоришь ей в сонном виде: "Матка, дай-ка скорей деньжат!"
- Никак нет, - возразил Петр Федотыч. - В силу параграфа тридцатого кондуктор не должен без надобности беспокоить пассажиров, особливо ночью.
- Но, во-первых, не без надобности, а во-вторых - это же твоя родная мать?..
- Это меня не касается. Ежели, скажем, мой отец, покойник, придет с того света да начнет в вагоне стекла бить, я и отца на ближайшей остановке вышвырну в вежливой, но твердой форме. Во-вторых, согласно параграфа пятнадцатого, я не имею права занимать порожние отделения.
- Так, так. Ну что же, все? Хорошенько обдумай мой вопрос.
Утконогов подумал и сказал:
- Да, все.
Нарядчик Жеребяткин вильнул бритой, в ермолке, головой и пристукнул в стол ладонью.
- Ага, все? По-твоему, все? А вот и врешь. Как же ты смеешь, черт тебя бери, биться об заклад, раз у тебя на перегоне не благополучно?.. Извольте радоваться, вместо того чтобы подать на паровоз тревожный сигнал, он, каналья, бьется преспокойно об заклад и идет как ни в чем не бывало будить родную мать, а тут поезд через три минуты должен кувырнуться!
- Ага, конечно... Я сейчас же...
