Расслоение
Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965
Владимир Владыкин
Художник-иллюстратор Геннадий Аполлонович Владыкин
Фотография Александр Геннадьевич Владыкин
© Владимир Владыкин, 2017
ISBN 978-5-4485-2207-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Излом деревни
Книга первая
Часть первая
Истощение
Глава первая
Осень 1947 года выдалась затяжной и уже подходила к концу. Ноябрь стоял пасмурный и мрачный; кряду несколько дней спускались туманы и слоистыми дымно-серыми наволоками растекались по балкам. В безветрии густыми облаками они застаивались в пологих и глубоких логах, и затем моросил нудный холодный дождь. И тогда от холода туман рассеивался, истекал, истаивал каплями стылой, промозглой влаги. Вдали стояла жидкая хмурая рябь; высохшие за лето травы, но промокшие от дождей они полегли, и сейчас выглядели почерневшими, точно осмолёнными и обожжёнными. И как-то тоскливо пахло горьковатой прелью.
Почти каждый день, над вспаханными полями и засеянными озимой, над невзрачными серыми балками, над молодыми голыми лесополосами целыми стаями с севера на юг угрюмо и бесконечно летели куда-то чёрные вороны. Люди смотрели на них и крестились украдкой друг от друга и про себя думали в одном сонме мыслей и чувств: «Летят как вестники беды или ещё какой-то напасти…». И опять крестились и печалились…
Посёлок Новый основался переселенцами среди широкой ложбины в годы коллективизации. С двух сторон – северной и южной – под самые огороды подворий полого сбегали колхозные поля. Как только минуешь город Новочеркасск, посёлок хорошо виден со стороны старой ростовской дороги; в войну проходил там противотанковый ров, который спустя годы зарос травой и кустарником. Единственную улицу разделяла крутая развалистая балка и врезалась в поперечную, и та, разветвляясь, проходила мимо хутора Большой Мишкин к самому займищу…
В ту осень каждый прожитый посельчанами день, казалось, будет тянуться бесконечно. А всё оттого, что у жителей заканчивались припасы разных круп и прошлогодних солений, так как прошлый и нынешний годы выдались тяжёлыми. Люди тогда запасались полезными травами впрок: лебедой, щавелем, крапивой, засаливали и консервировали. Думалось, не может быть, чтобы второе лето не уродился хлеб и другие злаковые. Но как назло всё лето почти ни одной тучки, ни одного дождика: сухмень и сухмень стояла из месяца в месяц. Когда это было, чтобы засоленные травы пускали на прокорм почти круглый год. Кто-то не вовремя лишался и домашней живности, даже ездили в поисках зерна по хуторам да станицам, как в самые голодные времена.
И вот снова милость Бога обошла стороной эту землю, куда не по своей воле съехались люди семьями много лет назад. Самые старые шёпотом передавали, что эти все их лишения из-за коммунистов. Хоть открыли доступ к храму, а из-за страха преследования перестали в него ходить. Вот и гневается Бог, что живут не по вере…
А что было делать тем, кто не подумал запастись даже травяными соленьями? Вот они и ездили по всей округе на раздобывку хлеба. Но и там всюду выскребались все сусеки. А кого-то ещё выручало солёное сало и мясо. Но и эти продукты подходили к концу; в каждом подворье ртов-то было не один и не два; вон как у Зябликовых – взрослые два сына и дочь. Да ещё в ту осень грозился приехать будущим зятем Антон Путилин, который почти два года назад от обиды на Нину Зябликову уехал, не желая связывать с ним свою судьбу, и она всё думала о Диме Чистове, который погиб на войне. Но ей хотелось верить, что это не так, и невольно думалось, что он, возможно, был сильно ранен, и где-то продолжал лечиться…
Антон же писал двоюродной сестре Анфисе, дескать, надоело мотаться по Дальнему Востоку, где всё разворочено войной и где, хотя и развернулись грандиозные комсомольские стройки, но в бараке житьё небезопасное, так как пьянки и драки с поножовщиной с бывшими зэками, которых, как досрочников, направляли на стройки, случались по разному пустяку, из-за чего там невозможно спокойно жить. Хотя дрались в основном из-за девчат, тогда как он, Антон, никак не найдёт здесь по себе зазнобу, поскольку был не в силах забыть Нину Зябликову; она так и стояла перед глазами, как наваждение Господне. И нет ему от неё спасения даже здесь, на огромном расстоянии, где оканчивался материк…
Анфиса передала подруге краткое содержание письма двоюродного брата. Да ещё прибавила и от себя о том, как он, в оконечной дали, сильно скучает по ней. А там гляди, приедет и полюбит её до помрачения рассудка! Но та, чувствуя в её словах иронический оттенок, в досаде лишь отмахивалась, как от назойливой мухи. А потом задумчиво и сосредоточенно молчала, опускала голову, точно так, будто её пристыдили. И при этом в желудке она ощущала пресную сосущую пустоту, а в душе теснились горечь, обида и досада. Ах, если бы жив был Дима Чистов! Но нет, видно, напрасно она всё надеялась на чудо! Неужели нет его давно в живых?! Ей делалось страшно от одной этой мысли и от того, что судьба опять надсадно подсовывала ей этого несносного Антона.
И как она так подумала, опять с острой болью в животе испытала чувство голода. Но от этих супов и борщей из лебеды да щавеля ни за что не избежать в желудке коликов. Хотя в свою лучшую пору, бывало, ели в охотку пирожки из лебеды смешанной с варёными яйцами да картофельными очистками. Так что нынче оставалось только молчать да терпеть, почему у людей отбирают последнее в зачёт продналога, куда же ушли их сданные продукты и почему не могли впрок обеспечить огромную страну продовольствием, почему не делают запасы продуктов на случай непредвиденных обстоятельств?
Люди часто посматривали на подворье Фаины Волковой, не стоит ли перед её двором грузовик или подвода? Может, где раздобыла макарон или круп там разных, как это бывало в первые послевоенные годы. Около двух лет назад колхоз из-за не имения помещения, позволил Волковой, как самой образованной и грамотной женщине, завести на дому сельмаг. Тогда против неё, кроме Полины Стапроумовой, никто не выступил. Председатель Корсаков всех убедил, что с этим справится только Фаина Николаевна; он сам видел, как она бойко щёлкала на счётах.
И вот говорили, что в бедственную пору, похаживали к ней поздними вечерами сам Гаврила Корсаков, Никита Зуев, Назар Костылёв, который по милости председателя стал недавно бригадиром. К заветному двору также наторили дорожку за продуктами и Гордей Путилин, и Алексей Жернов. Словом, всё молодое колхозное начальство… И получалось, а вы, люди, мол, как хотите, так и живите…
В прошлом году ходили упорные пугающие слухи о новой войне, на этот раз с американцами. И в связи с этим в магазине Фаины Николаевны расхватывали соль, спички, мыло, щёлок. И только лежали штабелями несколько видов рулонов ткани, они тогда никому были не нужны. Правда, их могли рассматривать только девочки-подростки, которые уже начинали понимать толк в нарядах…
Зато продуктовые лари, обитые фанерой, совершенно опустели, только ещё витал над ними дух круп и макаронов. Люди также поговаривали, будто в погребе у хозяйки стояли в мешках крупы.
Фадей Ермолаев это слышал от жены Фёклы; он недавно встал с койки после долгой болезни сердца; ходил по двору, выходил за калитку и жаловался своему заметно постаревшему соседу Семёну Полосухину:
– Хвороба сердечная меня замучила, осколок вот тут сидит, – и указывал рукой под сердце со страдающим видом.
– А меня сон мучит: немецкие танки лезут на меня, я от них лопатой, лопатой и просыпаюсь в холодном поту.., – отвечал тот размеренно, хрипловато.
– Война, проклятущая, и мне снится! Ты, Семён, слыхал, что говорят, будто Фаина Волкова укрывает в яме на огороде мешки с крупами, а наше начальство к ней по ночам шастает? Я хочу проверить, пойдёшь со мной?
– А ты больше слухай Домкины байки! У дуры нашей фантазей много… – махнул сердито Семён рукой.
– Значит, не пойдёшь?
– Пускай те и шукают, кто в след Домки такую брехню распускает.
И вот Фадей Ермолаев решил сам пойти да выяснить: какие там утайки делает Фаина Волкова? И, набравшись решимости, отчаянно махая левой рукой, пошагал, держась по привычке правой за сердце, так ли то, о чём взахлёб злословят бабы? Хотя ещё в свою бытность кладовщиком он и сам не раз это делал, но не в целях воровства, а так, на всякий случай, припрятывал, наученный горьким опытом голода, который норовил захаживать в те годы частенько. К тому же припрятывал пшеницу или кукурузу втайне от тогдашнего председателя Костылёва, который тогда никак не шёл с ним на сговор…
