Флетчер Нибел, Чарльз Бейли
СЕМЬ ДНЕЙ В МАЕ
Воскресенье
Стоянка автомашин, в этот час совершенно пустынная, тянулась от реки на север. Лишь кое-где тоненькая тень молодого клена оживляла удручающее однообразие залитого бетоном пространства. По соседству, в лагуне Потомака, словно наклеенные на зеркало, приткнулись к причалам небольшие суденышки. Поверхность реки казалась неподвижной; только там, где на нее падали лучи всходившего над куполами и крышами Вашингтона солнца, на воде искрилась легкая рябь.
Полковник Кейси поставил машину у входа в Пентагон со стороны реки. Рассеянно побрякивая ключами, он какое-то время брезгливо рассматривал свой старенький «форд». Что и говорить, вид у него жалкий: темно-синяя краска выцвела и побурела, стекла потрескались, крылья помяты и поцарапаны.
Кейси перевел взгляд на огромное здание. Пентагон возвышался мрачный и внушительный, с рядами одинаковых окон от угла до угла, лишенный какого бы то ни было намека на красоту и оригинальность, такой же мрачный и зловещий, как и дела, которые из года в год творились за его стенами.
К воскресному дежурству Кейси обычно относился с насмешливой покорностью. Но в это утро смутная тревога не покидала его все время, пока он ехал на службу.
Он никак не мог понять, что, собственно, его тревожит, хотя вообще-то причин было достаточно. Вся страна была в угрюмом настроении — озабочена договором о ядерном разоружении, опасается Москвы, рассержена затянувшейся забастовкой на ракетных заводах, обеспокоена безработицей и инфляцией, не совсем уверена в человеке из Белого дома. Лично его, Кейси, больше всего раздражала забастовка. Не далее как в пятницу генерал Сиджер, начальник ракетного центра Ванденберг, в ехидном, саркастическом тоне предупредил, что, если забастовка не закончится в ближайшие дни, это серьезно отразится на производстве ракет «Олимп».
Пытаясь отделаться от дурного настроения, Кейси энергично зашагал через площадку для стоянки специальных машин. В поле его зрения то и дело попадали до блеска начищенные башмаки. Если за двадцать лет службы в морской пехоте человек и не научится ничему, подумал Кейси, то уж башмаки-то чистить его по крайней мере научат.
Полковник Мартин Дж.Кейси возглавлял объединенный штаб — группу из двухсот специально отобранных офицеров, занятых исследовательской работой и планированием для комитета начальников штабов. Раз в месяц, по воскресеньям, он дежурил в Пентагоне; дежурство это, крайне важное для всей системы военного командования, казалось ему невероятно скучным делом.
Кейси взбежал по широким ступеням со стороны набережной и открыл одну из высоких деревянных дверей. Часовой за столом отложил газету и взял протянутый ему пропуск.
— Не везет вам, полковник, — заметил он. — Чудесный денек, совсем не для работы, а?
Кейси направился в ту часть здания, где размещался штаб и на дверях висела большая табличка: «Вход по пропускам». Установленный здесь фотоэлемент привел в действие сигнал, оповестивший другого часового — моряка, главного старшину по званию, — он сидел за столом, на котором лежал журнал дежурств. Кейси расписался и в графе «Время прихода» поставил: 7:55.
— Привет, старшина. Все в порядке?
— Мертвый штиль, сэр, — ухмыльнулся часовой. — А вы предпочли бы, наверно, быть сегодня на площадке для гольфа?
Кейси никогда не мог понять, откуда у рядовых такая осведомленность о личных привычках офицеров. Он подмигнул моряку:
— Как и ты, наверно. Но кому-то же нужно нести вахту.
— Так точно, сэр, — ответил часовой и, чувствуя себя по случаю воскресенья несколько вольнее, добавил: — Да и работается лучше, когда начальства меньше.
Кейси прошел через лабиринт коридоров и кабинетов штаба. Некогда в нем работало до четырехсот офицеров во главе с генерал-лейтенантом, но за последние годы штат сократился вдвое и штаб превратился, по сути дела, в орган планирования при председателе комитета начальников штабов. Сегодня тут было так же безлюдно, как и внизу на автомобильной стоянке. Кейси услышал стук пишущей машинки и, судя по ее неуверенному ритму, решил, что какой-то офицер сам пытается напечатать ответ на залежавшийся документ.
Оказавшись в своем большом кабинете, Кейси окинул взглядом выцветшую зелень стен и окончательно утвердился в мысли, что он снова на службе, в холодной и мрачной громаде Пентагона. Он повесил китель и, со вздохом опустившись на стул, стал просматривать захваченные из дому воскресные газеты.
В «Вашингтон пост» полковник пробежал статьи двух комментаторов, ознакомился с результатами игр в бейсбол, потом взялся за «Нью-Йорк таймс» и подробно, не пропуская ни строки, начал читать обзор последних событий.
Повсеместно от Малайи до Милуоки происходили неприятности. Совещание промышленников Среднего Запада осудило заключенный договор; комитет каких-то граждан послал телеграммы всем членам конгресса, требуя призвать на военную службу бастующих рабочих ракетных заводов.
Но в каком бы кислом настроении ни находился мир, лично у него, Джигса Кейси, не было, в сущности, оснований хандрить. Он чувствовал себя здоровым и отдохнувшим. В свои сорок четыре года Кейси обладал не только прекрасным самочувствием, но и изрядной долей скептицизма. После окончания войны в мире так и не наступило успокоение, а если бы оно наступило, то кому бы тогда понадобился он, морской пехотинец? Его родина, к которой он относился со смешанным чувством любви и раздражения, ухитрилась благополучно просуществовать почти два столетия и, если повезет, поблагоденствует еще лет тридцать — примерный срок, в течение которого все происходящее еще будет затрагивать его лично. Однако сегодня утром Кейси не находил в себе обычной терпимости к ошибкам и заблуждениям своей страны. Он был встревожен, и ему это не нравилось.
Полковник морской пехоты США Мартин Дж.Кейси казался самому себе воплощением «живучести», если выражаться на жаргоне Пентагона. Он не отличался особой красотой, но когда-то женщины находили его неотразимым, да и теперь еще в разговорах называли симпатичным. Среди мужчин он пользовался уважением. Кейси был чуточку выше шести футов и сейчас, после года канцелярской работы, весил сто девяносто фунтов. По его расчетам, это было фунтов на десять больше, чем нужно, однако никаких признаков ожирения в его фигуре не замечалось. Прическа бобриком пока еще надежно прикрывала начавшую лысеть макушку. Спокойные зеленоватые глаза и короткая шея придавали ему солидность. Такими же солидными выглядели и его сыновья, фотография которых стояла на письменном столе.
Кейси не относился к числу бескорыстных рыцарей истины и добра и не блистал особым умом. В военно-морском училище в Аннаполисе, не проучившись еще и года, он понял, что оба эти качества совсем не обязательны для преуспевающего военного. И все же он был хорошим, храбрым морским пехотинцем и надеялся уйти в отставку бригадным генералом. Если бы его спросили, почему он не претендует на большее, он ответил бы: «Для Кейси и этого хватит».
Почти час потребовался ему, чтобы прочитать «Таймс». Все это время, как он и ожидал, его никто не беспокоил. Раз в месяц, по воскресеньям, Кейси приходилось дежурить, чтобы поднять тревогу, если вспыхнет война или разразится стихийное бедствие, ответить на телефонный звонок из Белого дома или какого-нибудь конгрессмена, однако, как правило, ничего этого не происходило. Правда, однажды звонили из Белого дома, но по какому-то пустяку, так что Кейси даже не запомнил, о чем шла речь. Конгрессмены звонили чаще; приходилось кратко записывать суть их претензий — чтобы в понедельник утром кто-нибудь ими занялся — и в ответ выражать, если требовалось, интерес, сочувствие или озабоченность.
В то время как Кейси просматривал почту, в кабинет, как всегда бесцеремонно, ввалился младший лейтенант военно-морского флота Дорси Хаф: по воскресеньям Хаф регулярно дежурил в шифровальном отделе, через который проходили все радиограммы Пентагона. Хаф был обязан шифровать и расшифровывать секретные документы. И сейчас он держал в руке пачку тонких бумаг — копии телеграмм, присланных командующими американскими войсками за границей в комитет начальников штабов.
— Ни черта интересного, полковник, — сообщил Хаф. — Все самое обыденное.
Он бросил телеграммы на стол, плюхнулся в соседнее кресло и, казалось, дремал, пока один из солдат караульного подразделения не принес по приказанию Кейси два больших кофейника из белого фаянса.
Дорси Хаф постоянно сутулился, рот у него был вечно полуоткрыт, словно он вот-вот начнет зевать. Он представлял собой тот тип офицера, к которому Кейси относился, как говорила его жена Мардж, слишком прохладно. Военно-морской флот интересовал Хафа разве что чуточку больше, чем весь остальной мир. Кейси давно уже решил, что позолоченные дубовые листья капитана 3 ранга никогда не украсят козырька фуражки Хафа. Однако во время воскресных дежурств у Кейси обычно не было срочной работы, и потому болтовня с Хафом стала для него своего рода привычкой.
