Илья Бояшов
Жизнь идиота
© И. Бояшов, 2017
© ООО «Издательство К. Тублина», 2017
* * *
Идиот в переводе с древнегреческого – человек, ведущий сугубо частную жизнь. Справедливости ради стоит отметить: древние греки, в большинстве своем любящие жизнь общественную, относились к таким домоседам, как к людям «малость не в себе»…
Часть I. Книга «Джунглей» (фотография времени)
Фотография может быть неточна, расплывчата, даже неряшлива. Но – какая есть.
С уважением, Илья Бояшов
Андрей Отряскин за своим обычным занятием
Золотой состав «Джунглей». Слева направо: «лютый» саксофонист Орло в, а также Тихомиров, Отряскин, Мягкоступов
Импровизация идет полным ходом. (Тип в очках, закрывающий левый угол – автор данной книги)
Саксофонист и басист обсуждают новую тему. (Орлов и Тихомиров на репетиции)
Между основателем «Джунглей» Андреем Отряскиным и басистом Игорем Тихомировым уютно расположился барабанщик Александр Кондрашкин
Отряскин сворачивает очередную «кислотную» декорацию
Перкуссионист Павел Литвинов – заядлый участник группы
Где-то на Западе
Голландия. Голландия…
Отряскин времен лихих музыкальных 80-х
Постаревшие и помудревшие: любитель старого доброго «авангарда» с автором данной книги в Петергофе (начало 2000-х)
ОтряскинЗимой 1981 года я протирал штаны на третьем курсе исторического факультета Ленинградского пединститута. После очередной лекции Дима Генералов – поэт, интеллектуал и большой жизнелюб – схватил меня за рукав:
– Хочу познакомить тебя с человеком небезынтересным. Оригинал каких поискать и музыку любит.
Встреча состоялась на улице, в институтском дворе. Помню, подошедший к нам жизнерадостный малый носил овчинный полушубок. Он был крепок, розовощек и учился на первом курсе того же исторического. Родом он оказался из Подмосковья, взгляд имел трезвый и насмешливый, а познаниями в музыкальной области так просто поразил. Признаюсь, впоследствии я никогда особенно не интересовался его прошлым, несмотря на завязавшуюся дружбу, знаю только, что происхождения он самого что ни на есть пролетарского (отец был рабочим), дома остались мать и сестра, а сам он без всякого блата, чуть ли не как Ломоносов, притопал в Питер, поступил в институт и устроился работать не куда-нибудь, а дворником в филармонию. Но самое главное, как и я (да впрочем, как и многие тогда вокруг нас), он был помешан на музыке и играл на гитаре. Пальцы у него были короткие и толстые. Я удивился – как можно быть гитаристом с такими коротышами? Но он ловко играл – для самоучки (уже в то время) весьма недурно.
– Андрей, – представился крепыш.
Сошлись мы почти мгновенно.
НачалоВсех тогда словно лихорадка охватила. Как говаривал впоследствии Артемий Троицкий, тот, кто не хотел быть чмошником, обязательно становился рокером или, на худой конец, хиппи. Мои приятели играли в различных подпольных командах, а музыкальные идеи так и носились в воздухе. Свидетельствую: отечественный социализм на рок-музыку смотрел сквозь пальцы: не одобрял, конечно, но… по крайней мере на гитаре в каком-нибудь полуподвальчике я мог бренчать сколько душе угодно. И сочинять какие угодно тексты. И петь «ребятам с нашего двора». Я и бренчал, и сочинял, и пел. В музыкальном отношении я был хорошо подкован (отец – композитор). И потому не мог не восхититься своим новым другом, который дошел до всего сам. Поистине – музыкантом нужно родиться. Несмотря на природную жизнерадостность и розовощекость, Отряскин чем-то здорово напомнил главного персонажа из повести «Преследователь» Кортасара. Мы сразу взялись обсуждать новые веяния и идеи. И сразу выяснили, что имеем разные предпочтения.
ПредпочтенияКогда Отряскин признался, что обожает Скрябина, я откровенно расстроился. Вот уж чего никогда не мог выносить, так это какофонии «Поэмы экстаза».
Мой приятель слушал Пендерецкого. (Однажды ему удалось даже взять у мэтра автограф – работа в филармонии давала определенные преимущества.) Уже тогда он доставал записи Майлза Дэвиса и готов был сидеть возле колонок часами.
Я, конечно, тоже сидел с ним – из вежливости. Не признаваться же, что любимая моя команда – сверхбуржуазная «АББА». Но с отцом однажды схватился. На все мои выпады против так называемой дисгармонии отец философски заметил:
– Есть люди, у которых слух настроен таким образом, что они могут воспринимать только «Волшебную флейту». Но есть особи с усложненным восприятием – этим подавай «Весну священную». Вот из них-то и получаются настоящие джазмены!
Отряскин был из последних. Я сразу понял: в группе, если мы даже ее и создадим, нам вместе долго не играть.
Верхом совершенства для меня по сей день остается битловская «Она любит тебя».
Как и еще для одного нашего общего с Отряскиным приятеля – Мурашова.
Леха МурашовЛеха Мурашов (будущий барабанщик «Секрета») учился в том же ЛГПИ им. А. И. Герцена на географическом. Как-то он сидел в институтском киоске и болтал с киоскершой. Меня в том киоске заинтересовала китайская проза пятнадцатого века (до сих пор на полке стоят купленные именно в тот день две книжки). Мы с ним зацепились языками, потрепались о том о сем. Уже тогда на факультете я пытался сколотить биткомпанию. Вошли в нее мрачный басист Гудков и художник-философ Паша Голубев (где он сейчас, романтик Паша?). Репетировали в студенческом клубе. Как правило, два часа настраивали дымящуюся, разбитую на бесконечных вечеринках аппаратуру, затем минут двадцать удавалось побренчать на самопальных гитарах, прежде чем все вновь выходило из строя. Был с нами еще соло-гитарист – к сожалению, я забыл, как его звали. Я играл на раздолбанном пианино и пригласил как-то Мурашова – послушать.
Яростно мы что-то тогда выдали: звук был ужасный, глотки срывались. Я колотил по клавишам что есть силы.
Леха потом признался:
– Самое главное впечатление от этой халтуры – как ты, Ильич, атаковал пианино.
Верно, я действительно был в ударе.
С тех пор, как ни встретимся, он мне неизменно припоминает:
– Ильич, а помнишь, как ты атаковал пианино?
Конечно, помню.
А теперь – филармония.
Филармония: мир крышОтряскин жил на самом ее верху – в его жилище вела мрачная лестница. Там, несомненно, обитал призрак Раскольникова. Когда четыре пролета оставались позади, распахивалась обитая дерматином дверь и гость попадал в коммуналку с темным коридором, тремя комнатками и традиционно обшарпанной кухней – тараканы столовались в ней днем и ночью. Все три кельи занимали дворники, разумеется студенты, и жизнь текла бестолково, как в общаге. Один из Андрюшиных коллег, пятикурсник Политеха, обитал в самой большой конуре с маленькой, скромной, как мышка, женой. Он носил очки а-ля «человек в футляре», но, в отличие от Беликова, был душевен и остроумен. Этот сосед собирал пластинки, к нам относился прекрасно и в шутку называл Отряскина «приметив-роком» (от слова «примитив»). Еще одного жильца помню смутно, кажется, тот создавал стихи-верлибры. Отряскинская каморка оказалась самой светлой, окно выходило прямо на крышу – открывался настоящий «парижский» вид. Кровельное железо вокруг простиралось километрами, целый район – шагай не хочу. Можно было свободно путешествовать, встречаясь разве что только с кошками. Это было царство Карлсона! Подозреваю, Отряскин часто так вдохновлялся. Вверху облака. Под ногами ржавые громыхающие листы – одни антенны и дымоходы. И – никого!
Оркестры и знаменитостиПосле первого акта во внутренний двор филармонии открывалась служебная дверь – те, кто продавал напитки и бутерброды, выносили пустые ящики. Начиналось наше время, мы проскальзывали внутрь и бесплатно (зачастую стоя) наслаждались заезжими оркестрами и знаменитостями. Именно тогда, как я уже упоминал, Отряскин взял автограф у Пендерецкого и даже поговорил с ним. Помню, на галерке мы слушали с ним что-то из Бетховена, кажется Седьмую, и Гайдна.
А в каморке можно было болтать часами – меломан-сосед приносил новинки.
Там я столкнулся с «Кинг Кримсон», «Йес», «Джетро Талл» и «Дженезис».
«Дженезис» и другиеО том, что со всеми нами сделали бит и рок-музыка, уже тысячу раз писалось. Ничего не поделаешь, придется свидетельствовать в тысяча первый.
