Стасс Бабицкий
Гремучий студень
Часть первая. Цилиндр и треуголка
I
Москва промокла насквозь. До Сергия-капустника небо лишь хмурилось, а с Покрова начался сущий потоп. Утренняя морось сменялась полуденной грозой, к вечеру налетал ветер с охапкой новых туч и скручивал их над городом, словно прачка, выжимающая белье. Лило, лило по всей земле! Люди дрожали и прятались под крыши, поминая святых угодников или чертову мать, в зависимости от степени набожности. Золотая осень, которую так любили воспевать поэты, в этом году загуляла где-то в европейских пасторалях. Вернулась одиннадцатого октября, смущенная и робкая. Выползла из подворотни, потягиваясь, как большая кошка, зашуршала хвостом из опавших листьев и потерлась рыжим боком о начищенные до блеска сапоги городового Кашкина.
Городовой жмурился на неожиданно-яркое солнце и блаженно улыбался. Первый погожий денёк осени, он же, может статься, и последний. А бабка в деревне сказывала: «Завсегда береги глаза на осеннем пригреве, не то песий сосок вскочит». Кому же охота такую напасть?!
По этой причине Кашкин почти не обратил внимания на высокого господина в черном плаще, прошедшего мимо. Разлепил веки лишь на мгновение — оценил роскошный цилиндр, благородную седину на висках, окладистую бороду и солидный живот, на бламанже да гурьевских кашах наетый. Шагает прохожий в сберкассу на Солянке. Третьего дня объявили сбор пожертвований на новые корабли для российского флота. Людской поток не иссякает, даже в воскресенье приходится работать — дело-то благое, государству полезное. Пусть идет добрый сын Отечества, несет свои денежки…
С подобной же мыслью встретил незнакомца кассир. Рука его сразу потянулась к казенному бланку, а другая поправила очки.
— Взнос изволите? — клерк растянул губы на пару секунд, превращая лицо в деловито-дружелюбную маску. — На какую сумму?
Посетитель снял цилиндр, церемонно поклонился и в свою очередь спросил:
— Могу ли я видеть г-на директора?
Ничего необычного в этом вопросе не было. В связи со сбором средств для флота на превышение лимита вкладов в 300 рублей смотрели сквозь пальцы. Но так как любая подобная операция считалась, — формально, милостивый государь, только фор-маль-но! — нарушением устава ссудно-сберегательной кассы, каждый раз требовалась одобрительная подпись начальника.
— Иван Лукич, вас просят! — крикнул кассир в коридор, не видный из-за конторки.
Затем макнул перо в чернильницу и неторопливо начал заполнять первые строчки бланка: «Принято по согласованию с г-ном Шубиным И. Л…» Почерк у него был каллиграфический, приятный глазу, посетитель невольно засмотрелся и не заметил, как появился упомянутый г-н Шубин.
— Чем могу-с? — не тратя время на расшаркивания, спросил тот.
Господин в цилиндре тоже не стал ходить кругами, распахнул плащ и открыл под ним большую жестяную коробку, висевшую на шее.
— Тут у меня бомба, которая сию же минуту разнесёт это здание и похоронит всех под обломками. Если вы не передадите мне деньги из во-он того несгораемого шкапа!
II
Кашкина разбудили бесцеремонной оплеухой. Он вытянулся во фрунт, начал оправдываться: виноват-де, на минуточку прислонился к деревцу да глаза прикрыл… И мысли не возникло рявкнуть «По какому праву?!» Мало кто отважится ударить человека в форме, если ему это не по чину. Городовой проморгался, оценил мертвенную бледность директора сберкассы и сразу все понял:
— Ограбили?
Шубин ничего не ответил, но кассир, маячивший за его плечом, кивнул. При этом впечатался лбом точнехонько в затылок начальника.
— Чего ты бодаешься… Скотина! — возмутился тот. — Беги в участок, скажи квартальному, чтобы мигом шел сюда со своими людьми… Постой, постой! Чучело… Контору-то запри. Растащат последнее!
Финансист глянул на серые тучи, наползающие с востока и грозящие скорым дождем. Поежился. Но лучше сто раз промокнуть, чем ответ за недостачу держать. Впрочем, обеих неприятностей не избегнуть, посему будет нелишне проявить рвение. Или хотя бы видимость рвения.
— А мы с тобой, сиволапый, пойдем грабителя догонять. Помчимся быстрее ветра! И так уж десять минут потеряли!
Кашкин застегнул мундир на все пуговицы.
— Чего же прежде не спохватились? Один свисток и я скрутил бы гада.
— Во сне? — огрызнулся Шубин. — Ты лучше не зли меня. Иди, справься у дворника, какой дорогой ушел господин в цилиндре.
Раздражение его происходило от одного факта: стыдно было признаваться в малодушии. Он ведь незнакомцу на слово поверил. Год назад вряд ли бы поежился от такой угрозы. Эх, да что говорить, год назад услышав про бомбу, никто и ухом бы не повел. Но в последнее время столько слухов ходит о проделках треклятых бомбистов. Взрыв там, покушение сям. В Петербурге по весне раскурочили особняк графа Шувалова, а в июле спрятали адскую машину на вокзале — рвануло так, что поезд с рельсов сошел. Тела убиенных прямо на перроне разложили, накрыли дерюгой, а жандармы об них спотыкались… Мудрые люди говорили: «Ну, то столица. До Москвы не доберутся, что им тут куролесить». А в прошлом месяце бунтари бросили бомбу в контору обер-полицмейстера. Пятеро погибших, две дюжины раненых. Тайного советника Чарушина увезли в больницу после ужасной контузии. Если уж такая жуть творится… Как в бомбу-то не поверить?!
Шубин гнал от себя мысль о том, что коробка на шее господина в цилиндре была пустой. Возможно, стоило побороться с грабителем или крикнуть городового. Но Иван Лукич категорически не хотел умирать, тем более — умирать болезненно, разлетаясь на мелкие кусочки. Поэтому выдал по требованию все деньги. И те, что успели собрать на новые корабли, и собственные фонды сберкассы. Самолично упаковал в гербовую бумагу, перевязал бечевкой для надёжности. А потом грабитель велел десять минут не двигаться с места и не шуметь. Кассир порывался звать на помощь, но директор останавливал: «Погоди, а ну-как сообщники „цилиндра“ за дверью ждут. С ножичками». Послушно терпели, поглядывая на часы. Выждали с запасом, одиннадцать, чтоб уж наверняка.
Подбежавший городовой доложил:
