Крэг Шоу Гарднер
«Другой Синдбад»
ФЛО — нянчившейся со мной…
Вступление,
в котором впервые говорится ой истинной сути этой истории
Ах. Итак, позвольте поведать вам историю о том, что было давным-давно, а может, только вчера; и о месте, которого никогда не существовало, но которое будет существовать вечно.
Это был (и есть) город, но не просто какой-то там город, не приукрашенная деревня и не разросшийся городишко, но величественнейший из городов, столь обширный, что пришлось бы скакать галопом три дня, чтобы объехать вокруг его стен. А внутри тех стен — отнюдь не только скопище грязных лачуг и каменных хибар, а сотни и сотни разноцветных башен, тянущихся ввысь, навстречу облакам, и улицы в центре города такие широкие, что сорок крепких мужчин могли бы пройти по ним плечом к плечу без помех.
Кстати, я упомянул про цвета, да еще какие! Потому что внутри городских стен вы можете найти любые краски, какие когда-либо видел человек, от нежнейших переливов цвета в морских глубинах до сверкания неба и песка со всеми бесчисленными промежуточными оттенками между ними, от извечной зелени летних трав до той непостижимой коричневизны, что можно мельком заметить лишь в женских глазах.
Теперь вы, должно быть, наверняка узнали то место, о котором я веду речь. Итак, позвольте мне рассказать вам о Багдаде.
Вижу по вашим лицам, что теперь вам все становится ясно. Теперь вы знаете, что я говорю о городе чудес, где во всякий базарный день торгуют отборными товарами из самых дальних уголков земли, где благоухающие сады отделены от пыльных улиц одними лишь стенами и где магия нередко таится среди теней, чтобы вознести удачливого или сокрушить недостойного. Багдад — место, где сосредоточены богатства, неподвластные ничьему воображению, кроме самого Аллаха, но это еще и нечто большее, чем просто богатство; на самом деле, это место, где вы найдете всего понемножку. В великом городе Багдаде обитают все разновидности людской породы, от самых богатых до самых бедных, от благочестивейших до отъявленных богохульников; это место, где богатые купцы и принцы могут разгуливать рядом с простыми ремесленниками и последними из рабов.
А что же я? Беднейшие кварталы Багдада известны мне до мельчайших подробностей, поскольку к тому времени, с которого начинается мой рассказ, я был всего лишь бедным носильщиком, перетаскивающим поклажу из одной части нашего прекрасного города в другую за какую-никакую мелкую монету или в обмен на что-нибудь. Как меня зовут? Синдбад. Нет, не тот знаменитый мореход, хотя он тоже занимает важное место в моем повествовании. Нет, я другой Синдбад.
Моя история начинается с этого самого дня, в этом самом квартале. Возможно, вы слышали иную версию этой сказки, но знайте, что моя история — единственно правдивая из всех, и я не утаю ни единой подробности, ни одного чуда, не важно, вело ли оно к великой славе или величайшему унижению, рассказывая о первых семи странствиях и о том, почему они стали причиной восьмого, куда более важного и еще более опасного.
Вы не слышали о восьмом странствии? Что ж, возможно, мой рассказ все-таки будет чем-то новым для вас.
Надеюсь, вы удобно устроились. Ну же, рассаживайтесь поскорее. Итак, вы готовы?
Глава первая,
в которой мы попадаем на пир, а наш герой испытывает затруднения
Сначала в том дне не было ничего необычного. Он начался для меня подобно множеству других, и я подрядился перенести особенно увесистую поклажу из одной части нашего огромного города в другую. Однако день был жарким, а путь долгим, и я чувствовал, как ноша тяжким грузом давит мне на голову, когда свернул за тот самый угол и очутился в тени перед большими воротами.
По правде говоря, я подумал, что это должен быть дом какого-нибудь богатого и удачливого торговца, поскольку земля передо мною была выметена и окроплена розовой водой, и еще там с одной стороны от ворот была небольшая, но крепкая скамья, поставленная, без сомнения, для удобства усталых путников. Поскольку в тот момент я не мог себе представить человека более усталого, нежели я сам, то воспользовался добротой купца и сел, положив свою тяжкую ношу на скамью подле себя. И, сидя там, наслаждаясь прелестями прохладного ветерка и благоуханного воздуха, я услышал не менее прекрасную музыку, доносящуюся из ворот вместе с изумительными голосами множества диковинных птиц.
На этот раз, должен признаться, мне стало любопытно, как же выглядит дом моего благодетеля, так что я поднялся и просунул голову в изрядное отверстие среди завитушек кованых ворот.
От увиденного по ту сторону дыхание замерло у меня на устах и дух мой воспарил. За воротами находился зеленый сад, полный цветов, и всяческих растений, и плодоносящих деревьев, некоторые из них были мне знакомы, но куда большую их часть я никогда не видал прежде и предположил поэтому, что они собраны сюда со всей земли. И там, среди цветов и кустов, находилось множество гостей, чьи малейшие пожелания исполняли слуги и рабы, даже самые последние из которых были в одеждах из отличного шелка. Стены были завешаны богатыми гобеленами, а по всему саду расставлены столы и скамьи, сверкавшие так, словно были из чистого золота; они, как мне представлялось, могли бы стать украшением дворцов величайших султанов.
Конечно, я еще не упомянул о дивных ароматах жареного мяса и прекрасных вин. Все это в целом было вполне ошеломительным и подвигло меня на размышления о той разнице в положении, с которой сталкиваются люди при жизни, и о том, как, мудростью Аллаха, этот восхитительнейший из садов может созерцать некто вроде меня, столь разгоряченный, столь взмокший, усталый и покрытый грязью городских улиц, беднейший из бедных.
И вот, в таком задумчивом настроении, я решил спеть песню, чтобы облегчить себе путь. И старательно затянул фальцетом:
Едва плетусь сквозь летний знойЗа горстку жалкую монет.Так мне начертано судьбой,Но я не жалуюсь, о нет!
Потом, как учил меня отец, после коротенького припева из «уди-уди, шебанг-шебанг», я принялся за второй куплет:
Болят и ноги, и спина,И скуден будет мой обед.Пусть жизнь носильщика трудна,Но я не жалуюсь, о нет!
После краткого перерыва на «уди-уди» я приступил к третьему куплету:
С чужой поклажей мне шагать,Пусть дождь, пусть яркий солнца свет,И чаевых мне не видать,Но я не жалуюсь, о нет!
— О, правда? — пропищал тоненький голосок где-то на уровне моего пупка.
Я осторожно глянул вниз, стараясь не удавиться среди завитков замысловатой кованой решетки, в которую была просунута моя голова, и увидел ребенка, но какого ребенка! Хотя он, скорее всего, был кем-нибудь из слуг, одет он был в тунику, краги и тюрбан цвета полуночного неба, а на пальцах у него было восемь колец, и каждый золотой ободок был украшен самоцветным камнем.
— Прошу прощения, если я оскорбил… — начал было я, несколько шокированный этим вторжением в мое мирное песнопение.
— Что думаю я, не имеет здесь значения, — ответило дитя с достойной восхищения прямотой. — Важно то, чего желает господин, а он желает певца.
— Меня? — переспросил я, слишком пораженный, чтобы подумать, что столь хорошо одетый слуга может обращаться к такой скромной персоне, как я.
Дитя подавило зевок.
— Это ведь ты голосил здесь, верно? Или я слышал соловья-удавленника?
Представляете, этот ребенок сравнивал меня с соловьем!
— И ему понравилось мое скромное пение? — смиренно осведомился я.
— Вкусы моего господина необъяснимы, — важно согласилось дитя. — И все же он велел, чтобы ты зашел. Ты откажешься выполнить его просьбу?
За долгие годы жизни в Багдаде я усвоил, что за подобным вежливым вопросом зачастую может последовать куда более настойчивая просьба, возможно сопровождающаяся появлением крепких рабов с острыми ятаганами. Памятуя об этом, я с готовностью согласился.
— Но, — все же осторожно добавил я, — песня моя не была завершена.
— Да, да, — ответило дитя, казалось, с возрастающим нетерпением. — Ты не успел перейти к самому важному, последнему, воодушевляющему куплету, где говорится про других, которые, может быть, и жалуются, но это не относится к тому, кто, подобно тебе, исполнен глубочайшего почтения к Всевышнему.
Проницательность ребенка была поразительна.
— Откуда ты знаешь? — спросил я с изрядной долей благоговения.
Дитя рассеянно взглянуло на свои ногти.
— Все эти песни всегда заканчиваются именно так. — Мальчуган распахнул ворота, потом развернулся на пятках и зашагал обратно во двор. — Пошли, — позвал он через плечо. — Ты будешь гвоздем программы. — Он рассеянно махнул рукой дюжему парню, из тех, чьего появления с острыми ятаганами я мог бы ожидать. — Свою поклажу можешь оставить Хасану.
