Осторожно, но настойчиво ищем мы свой путь домой.
Между графством Покахонтас и графством Саммерс, вот где родилась моя мама, где жила бабушка Фейт, там она и умерла, у себя на горе. Я, задрав голову, нахожу взглядом свое наследственное владение. В нем все наши тайны и секреты, все наши жизненные потери и обретения.
По горе этой носилась когда-то мама, чумазая девчонка, бегала себе и бегала, пока ее не забрал с собой мой папа. Ясно-ясно вижу старый домик на горе, к нему поднимается папа, и сейчас он постучится в дверь.
Гоню воспоминания прочь, надо сосредоточиться на том, что предстоит сделать.
Адрес мне дал дядя Иона, нашла легко, это близко от шоссе. И вот я паркую машину и захожу внутрь, забрать маму, шагаю с поднятой головой, громко топаю. Никого. Я тут одна.
— Ты не одна, я с тобой, — говорит бабушка.
Я смотрю, что сталось с мамой, и думаю, как хорошо, что она заставила заняться всем этим дядю Иону, до моего приезда. Теперешняя нереальность мамы становится еще более ощутимой, когда я кладу ее рядом с собой в машине и разворачиваю колеса в сторону белого домика, где мы все когда-то жили, где мама осталась одна, постепенно, друг за дружкой, отпустив всех нас. Я везу ее вдоль извивов петляющей дороги, держась между горой и воспоминаниями. И вот я здесь. Знакомая парочка холмов сторожит нашу низину; я сворачиваю на грунтовую подъездную аллею, свет фар бежит впереди.
Тут все как прежде.
Нашим любимым ангелам:
Дэвиду, Аннабель и бабушке
НАД ГОРОЙ ИГРАЕТ СВЕТ
Сага Вирджинии Кейт
Эта история вымышленная. Все действующие лица, имена и события порождены писательским воображением. Любое сходство с реальными людьми (как здравствующими, так и покинувшими сей мир), географическими точками и происшествиями непреднамеренно и случайно.
…Не свалит гору ветер,
Как ни силен подчас его напор.
Уильям Шекспир. Укрощение строптивой, акт I, сцена 2
Бабушка Фейт мелькает в зыбкой туманной дымке, завывает волк, взлетает филин. Это моя гора. Сидя на Фионадале, я взбираюсь выше и выше, ее копыта выбивают дробь. А передо мной сейчас лишь черные девчачьи глаза, вижу их сквозь замочную скважину в дверце шкафа, сначала они у меня широко распахнуты, потом закрыты. Дробят копыта, мы взбираемся на гору. На гребне я останавливаюсь и вынимаю из рюкзака маму. Здесь, где рвется ввысь песнь горы, где исходит влагой туман и потряхивает гривой моя Фионадала; где рыдают скрипки старых призраков, тех, кто уже отвековал свою жизнь на горе; где витают голоса всех, кого я потеряла и кого обрела, под колыбельную окрестных гор, и на подошвах моих чернеет земля Западной Вирджинии, и мама кричит «ну же!»… именно здесь я вскрываю ее урну. А потом кружусь, кружусь, кружусь, выпуская маму, и она со вздохом, с сорока тысячами вздохов летит на волю. Но вот я в изнеможении останавливаюсь, и она падает на меня, падает на деревья и на гору, на утес, и наконец пепел оседает. Ухает филин, завывает волк, гора тут, бабушка Фейт кивает мне. Теперь мама стала частицей всего этого.
ГЛАВА 1. Про сейчас
Вся моя усталость улетает в окошко, едва там, на горе, я вижу в зыбком туманном мареве бабушку Фейт. Такая же, как прежде, будто пламя пожара совершенно ее не коснулось, цела и невредима и настойчиво манит меня, чтобы о чем-то попросить. Всю жизнь бабушка о чем-то шепотом меня просила.
Я высовываю руку из окна машины, мама всегда так делала, и кричу:
— Эге-ге-гей!
Потом еще громче кричу летящему во тьме филину:
— Я Вирджиния Кейт, совсем чокнутая!
Филин парит с распростертыми крыльями, высматривает себе ужин. Чушь. Какая из меня чокнутая. Я мчусь в ночи в своем мышастом «субару», отягощая собой бесплотную тьму. Колеса того и гляди оторвутся от дороги, и я полечу, как филин. Даже если выпустить из рук руль, машина сама найдет путь к небольшой низине, прикорнувшей под сенью горы. А в выдвижной и ненужной мне пепельнице лежит онемевший мобильник, я его отключила и запихала в самую глубь пепельницы, с глаз долой. При теперешнем моем состоянии выслушивать еще какие-нибудь ужасы…
Последним из услышанных был звонок от дяди Ионы: «Поезжай домой и забери свою маму». Конечно, я отвратительно долго не звонила в Западную Вирджинию, домой, но после слов дяди помчалась, не дождавшись рассвета, не дав себе времени эти слова осмыслить.
«У нас в горах призраки и духи постоянно толкутся среди живых, — часто говорила бабушка. — Все норовят что-то подсказать, предупредить, если какая поджидает напасть. А то и намекнут, что и как надо делать. Но главное им, чтоб каждого помнили, не забывали».
Мама про такое рассказывала редко, чтобы не тревожить. Она говорила, что от подобных поминаний человек там спотыкается и падает. Теперь я понимаю, что она имела в виду, а в детстве до меня не доходило.
Я кладу руку на дневник, который получила от нее полмесяца назад. Надо было ехать сразу, но помешала вредность, неистребимый гонор. Накручивала себя: пусть не воображает, что стоит ей поманить пальчиком, и я примчусь, да, примчусь, хоть она выставила меня тогда, совсем еще девчонку, которой так нужна была мать. Я, как пес, зубами вцепилась в ее слова, я гнула свою линию.
Мама писала:
Я знаю, тебе хотелось бы почитать бабушкин дневник, ведь вы с ней одного поля ягоды. Я сделала кое-где пометки. Она записывала не все, пришлось восполнить некоторые пробелы. Приезжай скорее. Мне нужно о многом тебе рассказать. В коротеньких пометках всего не объяснишь.
Я ей ответила:
Дорогая мама, я страшно занята. Можешь отправить свой сувенир почтой (высылаю чек, на бандероль хватит и даже останется). И ты посмела мне написать после стольких лет молчания, возомнила, что я все прощу. В данный момент мне больше нечего тебе сказать.
Вирджиния Кейт
Дневник я открыла только через неделю. И то потому, что бабушка качала головой, доставала своими немыми укорами.
А теперь меня гложет раскаяние. Мама не написала, что больна, что так больна. Откуда мне было знать? Мамины пометки все бы изменили, мое отношение к ней. Я уже почти у границы Западной Вирджинии, но что с того? Слишком поздно для нас с мамой.
В бабушкином дневнике история моих родителей. Как появилась я. Между страниц я нашла три фотографии: сама бабушка, со мной на коленях, мама, семнадцатилетняя барышня, и карточка мамы и папы, свадебная, 1954 год. Ладонь так и горит, когда я глажу кожаную обложку, и в этот момент сбоку проносится указатель: «Добро пожаловать в Западную Вирджинию». Мне призывов дорожных указателей не требуется. Меня зовет моя гора. Я бесконечно тосковала по всем этим хребтам и отрогам, даже когда об этом не догадывалась. Они потаенно жили во мне, в моем сердце, пульсировали в жилах, в крови. Они меня ждали.
Между графством Покахонтас и графством Саммерс, вот где родилась моя мама, где жила бабушка Фейт, там же и умерла, у себя на горе. Я, задрав голову, нахожу взглядом свое наследственное владение. В нем все наши тайны и секреты, все наши жизненные потери и обретения.
Девчонкой мама, чумазая непоседа, сбегала на гору, потом явился мой папа и увел ее. Вижу это будто наяву. Старый домик на горе, к нему поднимается папа, сейчас постучится в дверь.
Отгоняю воспоминания, главное сосредоточиться на том, что предстоит сделать.
Адрес мне дал дядя Иона, нашла легко, это близко от шоссе. И вот я паркую машину и захожу, за мамой, шагаю с поднятой головой, громко топаю. Никого. Я тут одна.
— Ты не одна, я с тобой, — говорит бабушка.
Я смотрю, что сталось с мамой, и радуюсь, что она заставила дядю Иону проделать эту процедуру до моего приезда. Теперешнее небытие мамы становится еще более ощутимым, когда я кладу ее на соседнее сиденье и разворачиваюсь в сторону белого домика, где мы все когда-то жили, откуда мама постепенно, друг за другом, выпускала нас, и наконец никого у нее не осталось. Я везу ее по извивам петляющей дороги, балансируя между горой и воспоминаниями. Ну вот, приехала. Знакомая парочка холмов, сторожат нашу низину; я сворачиваю на грунтовую подъездную аллею, свет фар бежит впереди.
Тут все как прежде.
Гора, милая моя сестра, ждет, такая загадочная при лунном свете, по-прежнему высоченная. Выйдя из машины, жадно вдыхаю чистый летний воздух, слушаю лягушачий галдеж и писк ночной мошкары и вспоминаю одинокую неприкаянную девчонку, из которой вырастет вполне перспективная женщина. Прижав маму к груди, вхожу в дом моего детства, и меня мигом окружают призраки тысяч обид, привязанностей, желаний, чьих-то жизней. Я еще крепче прижимаю маму, боюсь уронить, и говорю:
