Свет Жанна Леонидовна
Записки «стрелка»
В студенческие годы я имела славу человека, который всегда может достать «лишний билетик» в любой театр на любой спектакль. А сейчас еще существует «стрельба» билетов на дефицитные зрелища? Я была совершенно «поехавшей» театралкой, а денег на спекулянтов не было. Если говорить откровенно, у меня не было денег ни на что — до сих пор не понимаю, как я выжила и чем жила все годы учебы. Ну, подрабатывала переводами технических текстов для наших славных доцентов, которые каким-то образом, умудрились сдать минимум по языку, не зная оного, но были вынуждены в своих высосанных из пальца «научных» статьях цитировать зарубежных коллег ( в основном, англичан — они были передовиками нашей отрасли, как обстоят дела сейчас, не знаю) — и что им было делать? Я переводила, им это ничего не стоило — платил ВУЗ. Ну, повышенная стипендия. Все. Муж ничего не присылал: его маман, скандализованная самим фактом моего существования на земле, отнимала все деньги под девизом: «Но мы же содержим ребенка!» — это о своем единственном внуке от единственного сына. Зарплата моя за переводы уходила на ребенка: колготки достать, костюмчик купить, на праздники к нему слетать… На театр, уж точно, денег не было, но я выкручивалась и пересмотрела весь репертуар, все самое лучшее в лучших театрах. Особенно любила тогдашнюю Таганку и «Современник». Техника была отработана до мелочей. Приехать к театру за час и опросить тех, кто уже там торчит (в прежнем, исконном, смысле этого слова). Как правило, это были такие же страждущие, как и я — то есть определялся круг конкурентов. Далее — перестать обращать на них внимание и следить только за под— и проходящими. Каждого спросить: «У Вас нет лишнего билета?» — никогда не говорила: «Билетика» — как почему-то было принято у «стрелков». Вообще, не люблю уменьшительную форму слов — колбаска, сметанка, огурчик. (Это чего у меня гастрономический ряд пошел? Вроде, сыта.) Допустим, человек отвечал отрицательно. Тогда в ход шла вторая часть магической формулы: «И не будет?». Тут срабатывал элемент неожиданности. Человек ответил и решил, что долг его выполнен, и его душу я отпускаю на покаяние за то, что не приберег еще одного билета — для меня. Он уже обрадовался, он уже начал расправлять крылья, чтобы отринуть свою передо мной вину и отлететь ко входу в театр… Мой второй вопрос догонял его и бил в спину — каюсь, некрасиво, но жить-то хочется, вы знаете, как хочется жить в…всю жизнь, а до тридцати — особенно! Человек сначала не понимал, что произошло. Мгновение он тупо смотрел на меня. (Верите? У всех тупело лицо — за десять лет «стреляния» я насмотрелась.) Иногда я даже внутренне пугалась: а вдруг убьет? — но вида не подавала и тихим, но игривым голосом повторяла: "И не будет? " До человека доходило, что именно я спрашивала. А спрашивала я: "Эй, ты уверен, что она тебя любит и придет сюда, чтобы, локоть к локтю, посмотреть с тобой спектакль, который вам обоим на фиг не нужен, а является только одним из звеньев сложной цепи ухаживания с целью: у тебя — завалить ее в постель, у нее — женить тебя на себе? Ты уверен, что потом, когда ты пойдешь ее провожать, вы будете целоваться или чего другого, покруче? Ты вообще, в чем-нибудь уверен? "Тень сомнения появлялась на многих лицах. Да что там — на многих! — на ВСЕХ. Уже суровым голосом, я повторяла: «Я говорю — и не будет? Вы уверены, что к вам придут?»
Кое— кто, мгновенно возненавидев меня за свое сомнение, резко отвечали: «Нет!» -как выстреливали в меня и уходили — убегали от своего сомнения. Другие, бОльшая, огромная часть, вдруг проникались ко мне доверием и растерянно отвечали: «Не знаю». О, как знакомо было мне это сомнение и это незнание! Но я не позволяла себе смягчиться. В конце концов, у театра я была самая бедная, а бедные тоже плачут, только плевали все на слезы бедных — цацкаются только со слезами богатых, так хоть я не буду цацкаться, а попытаюсь урвать у богатого капельку счастья для себя, раз уж больше никто не хочет расстараться и достать мне эту капельку.
Дальше все шло уже совсем просто. «Если появится лишний билет, никому не отдавайте, только мне, хорошо?» Готовая на все, жертва смиренно и послушно кивала головой, и я шла к следующей. Так и кружила час у театра, зорко следя за всеми «подследственными», как сказал бы товарищ Бендер. Проколов не случалось. Хоть один совестливый человек, да попадался и, дав обещание, выполнял его, хотя бы и за минуту до последнего звонка.
«Хозяева» на празднике жизни
Я решила, что пора уже «толкнуться» на «Доброго человека из Сезуана». Попасть было трудно, но как можно жить, не посмотрев этот спектакль?! Во-первых, это Таганка, во-вторых, играет Высоцкий и, наконец, в-третьих, это все ж таки Брехт, а не… — кто автор одиозных «Сталеваров»? Не упомню уже: не Гельман ли? Решение посмотреть тот или иной спектакль означало, что я уже, практически, почти в зале театра. Оставался пустяк — оказаться там на самом деле.
В час "Ч" я торчала возле театра — билетов, как водится, не было. Нехорошее подозрение, что, кажется, моему везению пришел конец, замаячило в глубинах моего подсознания. Легкая тень паники уже наползала краем на меня, как вдруг из театра вышел молодой мужик и направился ко мне. Выглядел он так, как в те времена выглядели все интеллигентные мужики, имевшие отношение к гуманитарной сфере и следившие за своей внешностью и модой — брюки-клеш из хорошей ткани, облегающаяя рубашка с длинным воротником, заграничный галстук, башмаки на «платформе», длинные вьющиеся волосы и висячие усы в компании длинных бакенбард. Хорошо выглядел, но был мне окончательно и бесповоротно незнаком. Вроде бы прошел мимо меня в театр, и я его спросила о лишнем билете… Кажется, он даже не ответил… А модник, тем временем уже стоял возле меня и протягивал мне контрамарку. Я глупо спросила: "Это мне? " Он без улыбки кивнул и ушел назад в театр. Ошеломленно я последовала туда же. Мне повезло найти свободное место во втором ряду, и рядом было даже еще одно свободное кресло. Меня возмутило это отношение людей, которые имели возможность достать билеты, не пришли, а кто-то так и не попал на вожделенный спектакль.
Я не буду рассказывать о спектакле: все и так знают, что он был хорош. Сегодня другая тема.
Моими соседями оказались люди, выглядевшие, по меньшей мере, странно для Таганки: он был высок, грузен, имел вид то ли завтрестом, то ли профсоюзного деятеля средней руки… Какая-то средняя власть, одним словом. Она была такой, какими были все дамы в той среде: тоже крупная, «в теле», с яркой помадой, красными камнями на пальцах и в ушах, с «халой» из пергидрольных волос на голове и в костюме «джерси», которые стоили дорого и заменяли деньгам вкус.
Зачем они пришли сюда, неясно: было видно, что они томятся и скучают, что им непонятно происходящее на сцене, и что они сидят только потому, что неловко было протискиваться через весь ряд, а потом уходить через весь зал. Они маялись и страшно мешали смотреть — крутились, как дети, меняли то и дело позы, зевали и шумно вздыхали.
После антракта мое место оказалось занято: опоздавшие зрители спустились с галерки на свои законные насесты.
Пришлось мне с толпой таких же бесправных зрителей (которые, на самом-то деле, были главными зрителями Таганки, потому что шли на любые трудности и неудобства ради любимого театра и любимого Любимова) смотреть из конца зала, стоя в проходе между двумя частями бельэтажа. В какой-то момент оказалось, что Летчик-Высоцкий должен был пройти на сцену именно по тому проходу, где стояла я. Вдруг послышался голос: «Товарищи, позвольте пройти» — мы шарахнулись, и Он прошел мимо с гитарой в руках.
Очередь в гардероб я пережидала в фойе, где опять увидела номенклатурную пару. Они рассматривали портреты в компании… Фарады. Тогда он еще не снимался ни в кино, ни на телевидении, и был известен только зрителям Таганки.
Теперь появление «хозяев» на празднике жизни, какими были все спектакли Любимова, разъяснилось. Явно от мужика зависело что-то, что было необходимо Фараде для жизни: может быть, участок для дачи, а может быть говяжья вырезка до конца дней. Неважно, что нужно было достать, платить нужно было все равно, и приглашение в театр, о котором много говорили и, в который невозможно было попасть, было платой за услугу.
Что же это было за время и что это была за страна, в которой артист, художник был поставлен в такие условия, что вынужден был помешать своему зрителю попасть в театр ради машины щебенки или куска копченой колбасы?"
Десять дней, которые никого не потрясли
В Москве проходил какой-то очередной съезд компартии. Какой это был год? 75-76? Ну, что-то в этом роде, не помню точно. А я все еще не видела «Десять дней, которые потрясли мир» на Таганке (в театре, разумеется, а не в одноименном ДОПРе). И мне приспичило именно в те дни ликвидировать этот пробел в образовании.
