Михаил Кликин
Черный кобель Жук
* * *
Фёдор Иванович плел себе гроб.
Он любил сообщать это новым людям, коих в Оленине появлялось немного, – и веселился по-детски, видя их недоверие.
– Сам, вот этими вот руками! – Он показывал заскорузлые ладони. – Из ивовой лозы, вымоченной, обшкуренной – всё как положено. Точно, как отец меня учил. Как дед. Мы, Фомичёвы, испокон веку лозу плели. Всё, что есть у нас, – всё из лозы сделано. Совершенно всё!..
Хозяйство у Фёдора Ивановича было самое обыкновенное: бревенчатая изба, поверх старой дранки крытая волнистым, замшелым уже шифером; покосившийся двор с сеновалом и тремя стайками; белёная треснувшая печка, скрипучий диван с неудобно выпирающими пружинами, дубовый, обитый клеенкой стол, черно-белый телевизор «Горизонт», завешанный пыльной салфеткой, засиженное мухами зеркало, да набор стеклянных потёртых рюмок.
– Прямо вот всё? – не верили чужаки.
– Всё! – яростно кивал Фёдор Иванович. – Даже памятники на могилках – и те из лозы. А я вот теперь гроб плету. Для себя. Пора уж…
Если сомневающийся собеседник просил показать ему этот самый гроб, Фёдор Иванович хитро щурился, скалил редкие желтые зубы и приглашал гостя в дом. Посреди просторной комнаты, заваленной корзинами, пучками ивовых прутьев и грудами ошкурок, хозяин вставал в театральную позу, разводил руками и говорил:
– Вот!
Пока гость осматривался, пытаясь выглядеть хоть что-то, отдаленно напоминающее гроб, Фёдор Иванович с удовольствием растолковывал:
– Мы, Фомичёвы, испокон веку плетением на жизнь зарабатывали. В бывалошное время за зиму столько корзин делали, что на трех возах увести не могли. И лари плели – сундуки целые, и шкатулки, и подносы, и вазы. А уж сколько двудушек колхозу сдали – не пересчитать! Всё, что здесь есть – всё на доходы от плетения приобретено. Только тем всегда и жили. Вся семья, все предки. Я-то, был грех, ушел по молодости от семейного дела, да вот, жизнь опять всё по местам расставила. Всяк сверчок знай свой шесток. – Фёдор Иванович кивал головой, соглашаясь со старой народной мудростью, и добро улыбался, потирая большие кургузые ладони.
Пенсия у него была маленькая – едва на еду хватало. Потому плетение корзин, лукошек, коробов, шкатулок, а так же игрушечных лапоточков да непрочных соломенных шляп было для него ощутимым денежным подспорьем. Продажей своих изделий Фёдор Иванович не занимался – сдавал всё оптом Володьке Топорову из соседнего Мосейцева, а уж тот развозил товар по рынкам: в пятницу торговал в райцентре, на выходные отправлялся в город, а в среду ехал в соседнюю область, к музею-монастырю, куда как раз в этот день привозили в огромных автобусах-аквариумах иностранные экскурсии.
– Почем хоть продаешь-то, Володька, иностранцам работу мою?
– Не я продаю. Жена.
– Так, чай, знаешь цену-то?
– Знаю. Только тебе, дядя Фёдор, не скажу. А то сон потеряешь.
– Так, ведь, и так не сплю.
– Значит, еще и есть перестанешь…
Иногда Фёдор Иванович, устав от монотонной работы, на несколько дней откладывал лозу и с душой мастерил из соломы и тряпок неказистое чучелко. Наряжал его в холстину, из бобов делал глаза, из жёлудя или лесного ореха – нос, на голову нахлобучивал соломенную шляпу, вклеивал в мочальные руки сноп пшеницы или овса, обувал короткие ножки в берестяные лапоточки. Чучел этих Володька называл «домовёнками», говорил, что они хорошо продаются и просил дядю Фёдора делать таких побольше. Но тот отказывался – уж больно муторное было дело, затратное. Корзинки плелись куда легче и быстрей.
Большую часть заработанных денег Фёдор Иванович складывал в старый глиняный горшок, в котором когда-то жена его хранила сметану.
– На похороны на свои зарабатываю, – весело признавался Фёдор Иванович гостю, не показывая, впрочем, заветной кубышки. – Вот оно и получается, что гроб я себе плету. Из лозы. Вот этими вот руками…
* * *
Черный пес появился у Фёдора Ивановича осенью, в пору, когда тихое бабье лето только сменилось хмурыми октябрьскими дождями.
– В лесу подобрал, – рассказывал Фёдор Иванович зашедшему в гости соседу. – Около дороги, где поворот на Тимофеевское был. К дереву его цепью привязали – видно, чтоб назад на прибежал… Вон, гляди, всю шею изодрал, когда с цепи рвался… Ах, ну что за люди такие!..
Пёс был плох. Он лежал возле печи на старой фуфайке; тощие ободранные бока его тяжело ходили, мутные глаза слезились, а из пасти текла вязкая, будто слизь, слюна.
– Ну как бешеный? – сосед опасливо косился на собаку.
– Да нет! – отмахивался Фёдор Иванович. – Бешеные воды боятся. А этот – нет. Пьет за милу душу.
– Здоровый какой.
– Большой, да. Породистый, наверно.
– Куда он тебе, Фёдор?
– Так ведь не оставлять же в лесу…
Пёс болел долго. До самого снега выхаживал его Фёдор Иванович, человеческими лекарствами пичкал, молоком отпаивал, кашами да макаронами откармливал – себе так никогда не готовил, как этому псу.
– Оклемается, будет мое хозяйство сторожить.
– Да что у тебя сторожить-то?
– А вон хоть телевизор, – смеялся Фёдор Иванович, а сам о горшке с деньгами думал. – Да и не так скучно будет с животиной-то… Ты гляди, гляди на него. Мы говорим, а он ушами шевелит – прислушивается. Понимает, что про него. Ай да жук!
Так и привязалась к собаке новая кличка.
* * *
Крепко сдружились Фёдор Иванович с кобелем-найденышем. Всюду вместе ходили, как привязанные – за водой ли, за дровами, в гости ли к кому. Но не все пускали в дом здоровенного пса. Бабка Тамара, что жила напротив, и вовсе собаку невзлюбила, ворчала при встрече:
– Экий чёрт поселился под боком!
Жук, чуя ее недовольство, поджимал хвост, прятался за хозяина.
– Не обижай животину, Тамара, – сердился Фёдор Иванович.
– Гляди лучше, как бы нас твоя животина не обидела…
Впрочем, прошло не так много времени, и бабка Тамара к собаке подобрела. Случилось это после того, как Жук поймал на хозяйском дворе лисицу, что душила кур во всей деревне.
– Экий чертяка! – строго говорила теперь соседка, встретив Фёдора Ивановича с верным четвероногим спутником, и лезла в карман за лимонной карамелькой. Пёс конфеты не любил, но сладкие подношения бабки Тамары принимал – и хрумкал, пуская слюну на снег, и с осторожной благодарностью посматривал на суровую старуху.
В январе месяце Жук поймал разбойничающего хорька.
В начале февраля разорил гнездо ласки.
А уж сколько крыс передушил – несчитано!
К Фёдору Ивановичу зачастили гости с одной только просьбой:
– Ты Жука своего пустил бы к нам во двор на ночку. А то крыс нынче – страх Божий сколько…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
