уже далеко за десять вечера. Покупают и зажигают свечки, устанавливают их перед ликами святых. Юля мысленно молится за детей и за трёх своих крестников, за родителей, за Лёшу. Конечно, это католический собор, но – какая, в сущности, разница, где и какого Бога просить о здоровье и благополучии самых близких. Тихонько в темноте собора она рассказывает Себастиану о маленькой девочке, которой месяц назад стала матерью крёстной, и о том, как важен для неё самой этот статус.
Они выходят из темноты и тишины базилики С высоты Монмартра им вдруг открывается восхитительный вид на ночной Париж с его Эйфелевой башней, ярко и разноцветно освещенными соборами и памятниками и многочисленными улицами и площадями, мерцающими огнями машин. И даже уродливая, ненавистная сердцу каждого парижанина башня Монпарнас на противоположном – южном – конце города ночью не портит общей картины.
Юля не выдерживает – восторг и счастье выплескиваются из неё, не сдерживаемые более ни обидой, ни усталостью, и она напевает:
I’m on the top of the world
Looking down on creation,
And the only explanation I can find
Is the love that I’ve found
Ever since you’ve been around.
Your love puts me at the top of the world.
Чёрт возьми, да, она счастлива! – но не потому, что она с НИМ. Она счастлива потому, что она в Париже, на «вершине мира», и всё хорошо, и у неё есть Лёшка, и дети, и её маленькая крестница. И ещё… ну да – ОН всё же приехал. Она отомщена! – почему-то Юле становится весело от этой мысли. Какие же все-таки все мы эгоисты!
Себастиан смотрит на неё с удивлением:
– Откуда ты знаешь эту песенку? Кажется, её пели «Сarpenters», но это очень старая песня. Когда она была на пике популярности, ты, наверное, ещё и в школу не ходила.
И Юля рассказывает ему о том, как студентками они с подругами бегали на проповеди орудовавшей в то время в Москве (да и во всем мире), а потом повсеместно запрещённой секты «Аун Сенрикё» с единственной целью: попрактиковаться в английском языке. Каждая проповедь заканчивалась совместным распеванием добрых и весёлых популярных американских песенок. Интересно, что, как только дело доходило до собственно вступления в секту, молодых слушателей как ветром сдувало. Они с Себастианом хохочут, а она преисполнена благодарности к Парижу ещё и за то, что напомнил ей эту забавную страницу её юности, к тому моменту почти стёршуюся из памяти. А вот песни – песни поселились в сердце, и многие из них она до сих пор любит напевать и наигрывать на синтезаторе.
Они направляются в гостиницу. Входят в метро на Anvers и проезжают несколько остановок до Jacques Bonsergent, смеясь и обсуждая, действительно ли фамилия этого парня – Bonsergent – переводится с французского как «добрый сержант».
На ресепшене гостиницы Юля предоставляет своему спутнику самому договариваться с дежурной, и несколько фраз по-французски, приправленные, кажется, двадцатиевровой купюрой, решают дело. Они поднимаются в Юлин номер. Себастиан осматривается одобрительно: скромно, но со вкусом. Юля демонстрирует крохотный балкончик, на котором по утрам пьет кофе, при том припомнив, что жёнушки русских нуворишей, кажется, называют такие балкончики в своих квартирах и особняках «французскими». Вот только французы не подозревают о существовании такого наименования.
Юля не кидается в объятия Себастиана, напротив – ведёт себя спокойно и по-будничному. Предлагает ему пойти в душ, но он отказывается с улыбкой: «Мне не нужен душ, я чистый». Тогда она говорит, что сама-то как раз очень нуждается в душе – целый день на ногах. Она возвращается из ванной, облаченная в шёлковый халатик. Себастиан лежит на кровати тоже ещё одетый, перелистывает её книги. «Собор Парижской Богоматери» на русском, так что ему неинтересен, в путеводителе хотя бы можно посмотреть картинки, наконец – «Любовник леди Чаттерлей», его Юля читает в подлиннике.
– Кажется, это очень эротическое произведение?
– Да, пожалуй. Я прочла примерно половину, мне нравится. Кроме того, читая этот роман, я практикуюсь в английском.
Себастиан откладывает книги обратно на тумбочку. Юля ложится рядом, не дотронувшись до него. Она как будто наблюдает за ним и собой со стороны. Страсти, что бушевала в те две ночи их первой встречи в Эрандле, она не чувствует. Юля всё ещё находится во власти своего уязвлённого самолюбия.
Поняв, что она не станет его целовать и раздевать, Себастиан встает с постели и начинает раздеваться сам. Он старается казаться спокойным, но Юлю не обманешь. Возбуждение вдруг передается и ей, а Себастиан бросается на постель рядом, быстро освобождает её тело из шелков и накрывает своим…
Если предыдущими ночами, там, в английском Эрандле, они много говорили о своих супругах, то лейтмотивом этой парижской ночи стали дети. Их сыновья, оказывается, доставляют своим родителям похожие хлопоты, несмотря на разницу в возрасте: и тот, и другой ненавидят учебу в школе. Так же точно, как Юля своих детей, Себастиан обожает сына, хотя видится с ним лишь раза два в месяц: отправляется поездом из Лондона в Брюссель каждый второй уикэнд и проводит выходные в доме, где живет его бывшая жена со своими родителями.
– Как зовут твоего сына?
– Йохан.
– Значит, вместе взятые, ваши имена составляют имя знаменитого композитора Иоганна Себастиана Баха? – Юля улыбается в темноте от удовольствия, которое доставляет ей звучание этого великого имени, частично состоящего и из имени её любовника.
– Да, действительно! Я никогда об этом не думал, – он смеётся и обнимает её крепче.
– Дети – это самое лучшее, что есть в нашей жизни, как бы банально это ни звучало. Мне бы очень хотелось, чтобы и у тебя, и у твоего сына всегда всё было хорошо.
– Да, мне бы тоже очень этого хотелось. И мне бы хотелось иметь ещё детей.
– А у твоей жены есть другой мужчина – муж или любовник?
– Не знаю наверняка, но не думаю.
– Тогда почему ты не попытаешься восстановить отношения? Пойми, мать твоего ребёнка – это, как ни крути, самая близкая тебе женщина, ближе не будет.
– Не думаю, что она согласится.
– Глупый. Давай я тебя научу. Купи и подари ей… ну, огромную корзину – сто или триста – роз! Если не подействует сразу, через некоторое время процедуру повтори.
Они снова смеются. Потом он говорит серьёзно и даже немного устало:
– Нет, это всё вода, текущая под мостом («No, I call it: water under the bridge»), вряд ли мы когда-нибудь
