добавил, но было ясно, что он это знает, потому что, будучи человеком, который, казалось, игнорировал всё происходящее вокруг, иногда выглядел так, будто его отрешённость позволяла ему "знать" миры, о которых окружающие могли только мечтать.
Нет безумия более непостижимого, чем то, в которое человек погружается по собственной воле.
Больше всего Себастьяна угнетало бессилие перед выбором, который сделал его отец. Это было похоже на попытку пробиться сквозь каменную стену, чтобы достучаться до того, чьё сердце стало всего лишь машиной для перекачивания крови, а разум погрузился в бездонную яму воспоминаний. Несмотря на это, а может быть, именно из-за этого, вся способность к привязанности, которую юноша некогда отдавал своей небольшой, но прекрасной семье, сосредоточилась на его отце, так как к Эмилиане Матаморос он испытывал лишь глубокую ненависть. В то же время образ его сестры постепенно угасал в его памяти, как бы он ни старался запечатлеть его навсегда.
В конце концов, когда они расстались, Селесте была еще ребенком, чьи черты лица, казалось, постоянно менялись.
На третий день после того, как корабль снялся с якоря, и проведя всю ночь в засаде в маленькой бухте Санта-Лусии, Жакаре бросился, как пеликан, на небольшое судно, управляемое ничего не подозревающими марсельцами.
То, что Себастьян всегда считал простой фигурой речи – «Я не остановлюсь, пока они не станут приманкой для акул», – оказалось ужасной реальностью, поскольку как только они попали в руки теперь неузнаваемого капитана Джека, он приказал сбросить дезертиров в воду, привязав к ним толстые канаты и поместив между их бедер огромные крючки, чьи острые концы выступали на уровне их паха.
Своим ножом он разрезал им ноги так, чтобы текла обильная кровь, а затем приказал элегантному судну двигаться очень медленно. Он уселся на корме и наблюдал, как их перепуганные жертвы барахтаются в воде, оставляя за собой красный след, который вскоре привлек бы голодных акул.
Через десять минут появилась первая плавник, следуя за кровавым следом, но не атаковала, словно темное огромное чудовище подозревало что-то неладное в столь неожиданном завтраке.
На борту никто не произнес ни слова, а в воде и Гастон, и Нене, казалось, поняли, что умолять бесполезно. Они смирились со своей ужасной участью, надеясь лишь на то, что конец будет быстрым и как можно менее мучительным.
Но тот, кто изобрел такую садистскую казнь, знал свое дело. Акула, атакующая мгновенно, могла бы разорвать жертву пополам одним укусом, быстро положив конец ее жизни. Но если жертву тащили, как живую приманку, ее конец становился медленным, мучительным и ужасающим.
Вдруг из глубин появилась вторая акула, бросилась на левую ногу Нене и мгновенно оторвала ее на уровне бедра. Словно это было сигналом, первая акула набросилась на вторую ногу.
Кровь окрасила море, и несчастный марселец издал раздирающий крик, который затерялся вдалеке, исчезнув на далёких пляжах острова и в душе тех, кто наблюдал за этим ужасающим зрелищем.
Но худшее было еще впереди.
Не дав Нене умереть от потери крови, наиболее активный хищник вновь атаковал, полностью заглотив крючок. Таким образом, он оказался навсегда связан с Нене Руссело, его огромные челюсти наполовину сомкнулись на животе и спине жертвы, а острые зубы впились в мягкую плоть, которая рвалась и крошилась по мере того, как он безуспешно пытался освободиться от стали, застрявшей в его нёбе.
Остатки марсельца были лишь бесформенной массой крови, плоти и внутренностей, ревущей и плачущей, прыгая туда-сюда, словно мяч в зубах обезумевшей собаки. В какой-то момент потрясенный Себастьян Эредия не смог сделать ничего другого, кроме как склонившись над палубой, впервые в жизни вырвать.
Затем он сел рядом с отцом, который был полностью поглощен заточкой длинного мачете, и оставался там, пока Лукас Кастаньо не перерезал толстые канаты, позволив остаткам обоих братьев стать добычей своры разъяренных акул, которые, казалось, прибыли со всех четырех концов света.
IV
В течение трудного года, последовавшего за жестокой казнью, Себастьян Эредиа повзрослел быстрее, чем за все предыдущие годы на борту корабля "Жакара". И дело было не только в том, что он стал выше и сильнее или что освоил больше знаний о войне и любви. Его ум стал умом взрослого человека, который начал понимать, насколько важно задуматься о совершенно ином будущем, подальше от столь сомнительной компании.
Каждую ночь он ложился спать с решимостью немедленно отказаться от этой абсурдной жизни. Но каждое утро просыпался с осознанием, что откладывает решение еще на один день. Отчасти потому, что глубоко внутри был убежден: так же как капитан Джек не упустил братьев из Марселя, он не позволит "безумному мальчишке и старику" бродить по миру, зная, где на протяжении полугода прячется один из самых разыскиваемых кораблей Карибского моря.
– "Жакара" всегда был "страной, из которой не возвращаются", – однажды сказал Лукас Кастаньо, который в тот день был более склонен, чем обычно, "тратить слова впустую". – Ты должен понять: если бы у нас не было убежища, где мы чувствуем себя абсолютно в безопасности, наша жизнь превратилась бы в ад.
Как убедить недоверчивого шотландца и суровую команду в том, что ни он, ни его отец никогда не выдадут местоположение острова? Какие гарантии они могли бы дать, что сохранят молчание, если попадут в плен к агентам Севильской торговой палаты? И кто мог бы удостоверить, что видение заманчивой награды не подтолкнет их к предательству тех, кто столько лет был их товарищами по несчастью?
Честность никогда не была одной из главных добродетелей пиратской братии. Поэтому ожидать, что эта стая умудренных "морских псов" благосклонно примет чью-то честность, было бы наивно. Если бы они решили уйти, это пришлось бы делать ночью, украдкой, с риском стать кормом для акул. А на такой риск юноша был вовсе не готов.
Но даже если бы они были уверены, что смогут сбежать, куда бы они направились?
"Давай вернемся домой," – лишь пару раз говорил по этому поводу его всегда отсутствующий отец, Мигель Эредиа Хименес. Это "вернуться домой", чтобы снова увидеть сестру, было единственным, чего по-настоящему желал и Себастьян.
Что с ней стало?
Он прикинул, что ей должно быть около пятнадцати, но, сколько бы ни старался, не мог представить ее подростком, превращающейся в женщину. В его воспоминаниях она всегда была той же озорной девчонкой, которая следовала за ним, словно тень, повсюду.
Себастьян улыбался, вспоминая, как, стоило лодке его отца обогнуть мыс и направиться к широкой бухте Хуан-Гриего, они первым делом замечали фигуру девчонки, сидящей
