Не поступив в художественную академию и самозабвенно отпраздновав это, отгуляв сумасшедшее лето 1990 года, я, молниеносно выучившая за одно лето английский язык, нашла, сидя с сильного похмелья в гостинице «Славянская» за чашкой эспрессо (никогда не пытаться произносить эКспрессо, дело не в быстроте приготовления, хотя она тоже поражала, а в методе приготовления под прессом!) все в той же «Moscow Times» объявление и устроилась в «Carrefour» кем-то вроде стендиста на постоянно действующей выставке-продаже товаров народного потребления.
Работа была не пыльная. Едва тогда приватизированные сибирские заводы вдруг получили в свое распоряжение заработанные доллары и совершенно не знали, что с ними делать. Такие делегации, состоявшие обычно из двух испуганных теток и одного мужчины средних лет, выданного им в качестве охраны для столь опасного предприятия, как поездка в Москву, доезжали до нашей выставки-продажи, где в мои обязанности входил выбор всего, что им требовалось. А требовалось им все! У них разбегались глаза при виде импортных косметических средств, кофеварок, двухкамерных холодильников и нервущихся колготок. Я оформляла пару заказов в день и с обеда уже переходила к своим основным обязанностям, а именно — организовать своему отрывающемуся в России на полную катушку западному начальству достойный вечер.
Я быстро разобралась, в каких ресторанах и отелях им было веселее, и вторую половину дня проводила, бронируя театральные билеты и групповые столики во всех видах ресторанов и клубов. Также, с гордостью привлекая к себе взгляды красивых мальчиков, ездила на нашей фирменной глянцево-обложечной новенькой с иголочки «Volvo» с шофером на закупки коробок и упаковок алкоголя и импортных деликатесов в доживающие свои последние дни продуктовые «Березки». Специально нанятая повариха, молодая шустрая девочка с журналистским образованием, накрывала нам из продуктов, привезенных мной и шофером, поздний ланч в офисе, после чего все плавно и ненавязчиво переходило в ранний вечер. Я должна была рассадить всех по такси, проследить, чтобы иностранцы в полном составе доехали до ресторана, побыть там администратором-организатором, рассадить их всех до последнего по такси в три часа ночи и удостовериться, что они без приключений разъехались, наконец, по своим отелям.
Учитывая вредность моей работы, а также все пьяные разгулы, свидетелем которых я становилась такими вечерами, начальство относилось ко мне просто отлично. Мне разрешалось начинать рабочий день в полдень, брать любые наши товары со склада в неограниченных количествах, получать у кухарки все продукты и напитки, которые я только могла пожелать, и блоками таскать любые сигареты со склада. Зарплату мне платили в конверте долларами, и когда я туда первый раз заглянула, то там оказалось ровно в пять раз больше, чем зарабатывал тогда мой дедушка-замминистра. К началу 1991 я уже ездила только на такси, одета была по-королев ски, бегло болтала по-английски и курила исключительно «Trussardi» (причем не дай бог не черные «Trussardi», а исключительно белые!). Дела у «Carrefour» шли, видать, настолько хорошо, что на мой день рождения мне выкатили с барского плеча не много, не мало — кожаную сумочку от «Chanel».
Мои родители, мама-экономист и папа-учитель физики, ничего не могли противопоставить этому сумасшедшему празднику, в который превратилась моя жизнь. На поступивших в институт подруг, ездивших туда на троллейбусах и одетых по-прежнему в серые вещи из прошлой жизни, я смотрела, как на неудачниц. Справедливости ради надо сказать, что, как много позже выяснилось на гениальном проекте сайта «одноклассники. ру», почти все они стали хорошими экономистами или другими специалистами и нормально сейчас зарабатывают в крупных фирмах. Но эйфория начала девяностых не давала мне думать о будущем. Да и кто тогда знал вообще, какое нас всех ждет будущее? Я думаю, не то что я, даже правительственные аналитики не могли сделать более-менее реального прогноза, во что все это выльется. Я смертельно хотела жить сейчас, не в будущем, а немедленно, и жить на полную катушку!
Макс, по тем же причинам тоже никуда не поступив после школы, занялся предпринимательством. Он рассказал мне длинную и почти веселую историю, во многом похожую на мою, как от пункта обмена валюты перешел к овощной палатке, потом к сети не овощных палаток, потом открыл один за другим несколько кооперативов и зарегистрировал малое совместное предприятие, а позже — и фирму по недвижимости. Как год провалялся в больницах после очередной «разборки», как бесшабашно бухалось все, что попадалось под руку, какие яркие короткие романы он крутил с красивыми девочками, являясь их начальством, как разочаровался в нем его отец, и как это никого тогда не трогало!
Так прошел не один яркий год. Но потом вдруг неожиданно выяснилось, что мы маленькие. Взрослые дяди из провинции, не так быстро адаптировавшиеся к новой ситуации, как московская молодежь, наприватизировав себе полстраны с ее богатыми природными ресурсами, прибрали все, наконец к своим рукам, поделили власть между собой, и неожиданно все стало очень жестко. Да и мы изменились. Слегка попривыкнув к первому блеску, мы задумались о том, что делать дальше. Провести всю жизнь, продавая надоевшие мне уже до чертиков товары народного потребления и развозя пьяное начальство по отелям, я не хотела. Макс тоже уперся в определенный потолок в своей коммерческой деятельности.
И тут сказалась, наконец, разница в наших родителях. Мой дед-замминистра, который мог бы помочь раньше, если бы я к нему обратилась, вышел на пенсию. Вернее, это так называлось прилично — пенсия, а на самом деле в новой стране никому не нужны были старые замминистры. А у Макса был не дед, а отец вполне работоспособного возраста, и как выяснилось, тоже по-своему адаптировавшийся к новым обстоятельствам. Короче, устав от внешнего блеска и полной пустоты внутри, я поступила, наконец, на журфак на вечернее отделение, а днем работала в «Останкино». А после, влюбившись в молодого питерского романтика, встреченного мной в одной из турпоездок в Европу, и вовсе уехала к нему в Голландию. Макс же поступил в какой-то экономический институт, пошел к отцу мириться, и на папиных связях начал уже другой, серьезный бизнес, который и вылился со временем в самую крупную аптечную сеть, многочисленные больницы, а теперь еще и заводишко.
* * *
Было уже совсем поздно, наверное, около часа ночи. Макс, как и обещал перед ужином, повез меня кататься по Москве. Я хотела посмотреть подсвеченную гламурными огнями тусовку в центре города, о которой столько читала и слышала от приезжающих из России знакомых, но Макс неожиданно оказался не тусовщик, интересных комментариев подкинуть моему туристическому любопытству не смог и, быстро провезя меня по двум-трем главным улицам, как-то незаметно и с явным удовольствием свернул на почти неосвещенную набережную Нескучного сада.
Москва летом действительно была хороша. Хотя летом вообще почти все в жизни кажется хорошим, и жить дальше хочется, и все проблемы, убивающие своей бесперспективностью в долгие зимние вечера, летом кажутся надуманными и ничего не значащими.
Было тепло, на набережной никого, огни фонарей романтично поблескивали в спокойной и почти величественной в своей равнинной неподвижности Москве-реке. Мне захотелось пройтись пешком. Мы оставили машину и пошли вдоль реки. Макс, наболтавшись и насмеявшись за ужином, вдруг стал молчалив, а я не знала, как прервать молчание.
После ужина в ресторане у нас произошел небольшой инцидент, по сути ничего важного, но у меня сильно изменилось настроение после этого. Когда принесли счет, то я первая, пока Макс отвлекся на очередной телефонный звонок, положила на блюдечко со счетом свою золотую кредитку. Когда Макс закончил разговор, он воззрился на нее таким удивленным взглядом, будто я положила не карточку, а живого ежа, а потом поднял на меня черные немигающие глаза. Что это был за взгляд — я не знала, но я от него вся внутренне съежилась, и мне почему-то стало еще вдобавок ко всему и стыдно. Я попыталась как-то оправдаться:
— Здесь дорого. Могу я заплатить свою половину? Я прилично зарабатываю.
Макс не удостоил меня ответом и продолжал молча внимательно смотреть мне в глаза. Мне ничего не оставалось, как протянуть руку и молча забрать свою кредитку.
— Вот и умница, — резюмировал Макс и положил в блюдечко свою карточку.
Инцидент вроде был исчерпан. Но странно, такая мелкая, казалось бы, и ничего не значащая сценка заставила нас обоих примолкнуть. Не знаю, что думал или чувствовал Макс, а меня мучил стыд. За что? Сложно было определить, но, наверное, точнее всего — за свой страх.
Платя за себя в ресторане, ты как бы подчеркиваешь свою независимость и обеспечиваешь себе алиби: ты тут просто ел, как человек с человеком, с другом или партнером. А во взгляде, который я получила от Макса, сквозил упрек или обида, за то, что я его боюсь, не доверяю ему, защищаюсь от него, оплачивая счет, пытаюсь превратить наш ужин в ужин просто друзей. Забрав свою карточку, я будто вошла на территорию, где Макс — мужчина, а я — женщина, причем на какой-то дикий азиатский манер, и в этом было что-то очень волнующее и опасное одновременно.
