Славка потянул на себя по-прежнему тяжёлую дверь. Та скрипнула, как дверям в хороших домах не полагается…
С порога ударил – не в ноздри, а под дых – знакомый запах: сладковато-терпкая смесь кофе, дыма, множества человеческих тел. Кофейные автоматы возвышались над стойкой, лица мельтешили в полутьме, собравшиеся гомонили на разные голоса.
«Воспроизвели, так воспроизвели…» – ошарашено подумал Славка. Он принялся лавировать в толпе, выглядывая место за столиком – похоже, в новом «Сайгоне» присаживались к незнакомым так же запросто.
Не так. Что-то в этой имитации было не так. Славка пытался сообразить – что же его смущает. Мебель, запах, вид и шум толпы – всё совпадало с воспоминаниями. Даже… Славка опешил, когда узнал в сидящем за столиком мужичке Борю Полчерепа – знаменитого «перехватчика» с Литейного, лучшего знатока антиквариата в городе. Боря, как обычно, тихонько сидел, не снимая берета – прятал травму головы – и пил кофе. И не особо постарел. Мерещится…
Дальше – больше. У стойки хохотала басом, встряхивая рыжей гривой, баба, один в один похожая на Янку. И не с кем-нибудь хохотала – с тоненьким пареньком нечесаного вида. Точно – мерещится. Славка крутил головой, встречая знакомые, полузнакомые и просто мельком виданные лица. Он уже перестал удивляться увиденному, когда сбоку окликнули. Так, как называла только… Славка обернулся. Из-за столика смотрела и улыбалась Пат – повзрослевшая, уже не двадцатилетняя, но всё такая же – фарфорово-изящная, белокожая, и в глазах тот же омут.
Рядом с Пат было и свободное место.
– Ты… Ты здесь откуда? – выдохнул Славка.
– Откуда и все, – улыбнулась Пат.
– А все?..
– Остались.
Дверь заскрипела, и в зал ввалилась хохочущая компания. Смуглый черноволосый парень в косухе обнимал за талию крошечную девицу с множеством косичек и в феньках до локтей. С ними мужик лет сорока – рыжеватый хайр до плеч, гитара на ремне.
– И давно ты здесь… осталась?
– В тридцать два. Считай сам, – лукаво улыбнулась Пат.
– А другие?
– По-разному.
– Пат, я не понимаю. Как можно здесь остаться?
– Да так… Сердцем. Здесь такое место, Слав… Чужие видят то, что снаружи, но некоторым удаётся заглянуть … – Пат замялась, подбирая слова. – Заглянуть ненадолго и увидеть.
– Наш «Сайгон»?
– Ну конечно, – развела ладони Пат, будто предлагая: владей.
– И сюда можно заглядывать?
– Только раз можно заглянуть и выйти. Ты, видимо, так и попал, если не понимаешь ничего.
– Угу. Я в бар зашёл.
– Значит, выйдешь потом. А для оставшихся дороги назад уже нет.
– Всё равно не понимаю, – потёр виски Славка. – И как здесь остаются?
– Да так. Остаются… Те, кто хочет остаться. Насовсем. Те, кто решил, – Пат притихла, затем подняла глаза на Славку. – Рассказывай, как у тебя и что?
И Славка рассказывал. О том, что всё в порядке, дочь в Англии, а в Кемиярви скоро будет дом. О том, что воевать ни с кем уже не нужно, и его концерты снимают для центрального телеканала. О том, что публика теперь чинная, и время колокольчиков, похоже, прошло. Об Аллочке и об Ольге. О том, что почти не знает собственной дочери…
Пат слушала внимательно, перебирала его пальцы и опять казалась родной и неведомой одновременно… Наконец, накрыла Славкину ладонь своей, итожа разговор.
– Слав, утро уже. Тебя, наверное, дома потеряли…
Славка хотел было возразить, задержаться ещё ненадолго. Пат заметила.
– Иди, иди. Потом, если… – и замолчала, не стала договаривать.
Дома было тихо: Ольга спала в своей спальне, Аллочка в своей. Славка сварил кофе, прошёл на цыпочках в кабинет и устроился за столом. Там и проснулся, когда вошла Ольга.
– Это как понимать? – подняла брови жена.
– Задремал. Задумался…
– Чем озадачился?
– Да так… Встретил вчера кого не ожидал.
– Например?..
Славка сглотнул.
– Серёжу Онопко. И Любку Дачницу.
– Ты чем сознание расширял? – поинтересовалась Ольга.
– Почему сразу – расширял?
– Ты же мне сам некролог показывал. И говорил, что Онопко погиб в автокатастрофе. А Дачница загнулась от передоза, – поджала губы Ольга.
– Правда, было, – кивнул Славка. – Как же так…
– Как-как – пить меньше надо. Ладно, я вот зачем пришла. У Шурика выставка сдвинулась, понедельник я перенесу. В четверг можно уже в Финляндию. Недельку поскучаешь без Аллочки, – хмыкнула Ольга.
– В каком смысле «поскучаешь»? – оторопел Славка.
– В том самом. В соительно-совокуплятельном. Да не переживай ты, я не против. Думаю, может зарплату ей повысить за снятие твоего гормонального стресса?..
Хлопнув дверью парадного, Славка вышел на улицу. По небу стелилась серая рванина облаков. Ветер задувал под куртку, гнал по коже мурашки. Славка шагал куда глаза глядят. Серёжа Онопко разбился в девяносто первом. Насмерть, из машины его вынимали по частям. Любка… он ещё участвовал в складчине на похороны, за душой у Любки не было ни гроша. Потом…
Под сердцем резануло. Пат! Господи, как же она сказала? В тридцать два. Осталась в тридцать два. Где осталась, почему в тридцать два?
Колени подсекло слабостью, и Славка шагнул в сторону, схватился за цоколь уличного фонаря, чтобы не упасть. Пат без вести пропала в девяносто восьмом, ему говорил Вольдемар, тот самый, бывший скульптор. Сколько ей тогда было?..
Славка выдохнул, потряс головой, отлепился от фонаря и двинулся дальше. Ноги сами несли на Невский. Мысли сыпались песком… Те, кто остался, сказала Пат. Те, кто решил остаться. Насовсем. Где остаться? Почему насовсем?
На Аничковом мосту Славка опёрся на парапет и скурил дюжину сигарет, одну за другой, глядя на рябь Фонтанки. Смял пустую пачку, закашлялся. Чужим удаётся заглянуть. Один раз. Он – чужой, ему удалось. А те, внутри, получается, свои. А он – нет. В отличие от Пат, в отличие от Серёжи Онопко, от Любки. У него сложилось. Его не вытолпили из жизни, не выставили, он не потерялся, зубами ухватился за спасательный круг и выплыл. Нет, не так – его спасла Ольга – вытянула, вытащила из омута на берег. А Пат и другие до берега не добрались. Вот оно, значит, как.
Славка оторвался от парапета, заспешил по Невскому. Затем побежал. Помчался, расталкивая прохожих. На углу с Владимирским рванул на себя ту самую дверь, ввалился вовнутрь.
Его встретил холл «Рэдиссона». Портье за стойкой, лощёные носильщики, охрана в приталенных пиджаках. Мраморный пол, люстры на потолке, вазоны с цветами. Никакого «Сайгона», ни малейшего его признака. Пружинистым шагом пересекая холл, к Славке стремительно двигался сосредоточенный, коротко стриженный мужик с рацией на боку. Охранник, сейчас спросит, какого чёрта он здесь забыл.
Славка нашарил за спиной дверь, попятился. Мельком увидел своё отражение в зеркале – поджарый дядька с седыми висками. Вновь оказался на Невском, смахнул пот со лба, перевёл дух. Заглянуть можно лишь раз, вспомнил он. Только раз, больше не получится. Для того, чтобы снова увидеть всё, надо остаться. Сердцем, насовсем.
Тогда завтра его не станет, на его смерть напишут некролог. Может быть, даже сегодня. Не будет больше переполненных залов и телетрансляций. Не будет признания, денег. Не будет кричащей от наслаждения безотказной Аллочки. И Ольги с дочерью тоже не будет. Ничего не будет. И никого. Только те. Неудачники. Навсегда оставшиеся в восьмидесятых и девяностых. Затормозившие время. Нищие, спившиеся, обдолбанные. Чужие.
Или… Или всё не так? И это Ольга ему давно чужая? И светская жизнь, и прилизанная гостиная, и домик в Финляндии – всё не своё. Чужое. И он в этой чужой жизни – винтик, послушная марионетка, которая даже в постель ложится с молчаливого одобрения хозяйки.
А они – шумные, увлечённые, смеющиеся над неустроенностью, через край глотающие сырое питерское небо – всё-таки свои? Ведь Пат ему – своя. При мысли о Пат заныло между рёбрами. Тогда, в азартной сутолоке восьмидесятых, когда казалось, что всё самое интересное ещё не познано, всё главное ещё впереди, они расстались почти легко. Теперь же… Впереди ещё сколько-то концертов, банкетов, выставок и просмотров, аллочек или эллочек. А там, в «Сайгоне», осталось настоящее, своё. Самое дорогое.
Славка подошёл к двери, взялся за ручку, потянул. Услышал скрип и жадно, полной грудью вдохнул сладковато-терпкую смесь…
Пат сидела за столиком и цедила «маленький двойной». Когда Славка подошёл, она вскинула глаза с немым вопросом. Славка присел рядом.
– Я насовсем.
– Правда?
– Я тебя когда-нибудь обманывал?
Пат молча улыбнулась в ответ.
– А что там, снаружи? – спросил Славка.
– Пойдём, покажу.
Снаружи асфальтовой рекой тёк Невский – пешеходы, машины, дома. «Букинист», «Гастроном», «Военторг». Пионерские галстуки. Милиционер на перекрёстке. Киоск «Союзпечать».
Пат взяла Славку за руку, и от прикосновения её ладошки потеплело внутри.
– Почему ты решил остаться?
– Да так. Решил. Жить, а не доживать.
– Здесь?
