Вечный день
Берлин I{1}
Из темных складов вскатывались смоленыеБочки[1] в пустые баржи. БуксирЗа буксиром тянули их, и грива дымаОседала сажей на масляную волну.
Два парохода, и оба с музыкою,Ломали трубы о выгибы мостов.Дым, сажа и вонь ложились на сточнуюВоду[2] из дубилен для бурых шкур.
По всем мостам, под которыми буксирчикВолочил нас, сигнал откликался на сигнал,Нарастая, как в барабанных пустотах.
Мы отцепились и медленно по каналуПотянулись к парку.[3] Над ночной идиллиейНа дымной трубе высился фонарь.
Берлин II{2}
Мы лежали на кромке, в белой пыли,Высоко над улицей. Внизу, в теснине, —Несметные людские потоки и толпы,А вдали, на закате, — исполинский Город.[4]
Набитые людом, утыканные флажками,Повозки протискивались меж пеших.Омнибусы, набитые до самых крыш,Автомобили с воем и бензиновой вонью —
Все текли в каменный океан.[5]А по долгим берегам безлистые, голыеДеревья чеканились филигранью ветвей.
Круглое солнце свисало с неба,Красными стрелами бил закат,И дремотным светом кружились головы.
Дачный праздник{3}
Пестрыми гроздьями на длинных проводахПоразвесились лампочки над клумбочками,Над зелеными заборами, и с высоких столбовСветятся сквозь листья электрические бобы.
На узеньких дорожках — жужжащий говор.Гремят барабаны, дудят жестяныеТрубы, взлетают первые ракеты,А потом рассыпаются в серебряный дождь.
Под троицыным деревом[6] пара за паройТопчутся по кругу, пилит скрипач[7]А дети смотрят, разинув рты.
В синем вечере дальние облачки —Как будто дельфины с розовыми гребнями,[8]Одиноко застывшие в темном море.
Поезда{4}
Клубы дыма, розовые, как весна,Быстрые выдохи из черных бронховПаровозов, опускаются на могучуюРеку, гремящую ледоходом.
Зимний день, оседающий над простором,Далеко просвечен их огненным золотомНад снежной гладью, за которой в сумеркахКрасное солнце окунается за леса.
Поезда грохочут по верстам, по насыпям,Режущим лес полосами дня.Дым их встает, как пламя,
Разевая клюв под восточным ветром,И шумит к закату, как мощный гриф,Широкогрудый, золотоперый.
Берлин III{5}
Дымовые трубы меж землей и небомВзваливают и держат свой зимний груз —Сумрачную палату о черном куполе,Чей нижний край — как золотая ступень.
Вдали, где Город иссякает в отливеГолых деревьев, домишек, сараев, заборов,И по мерзлым рельсам, пыжась и тужась,Только тащится длинный товарняк, —
Там дыбится плитами погост для бедных,И покойники смотрят из своей дырыНа красный закат, крепкий, как вино.
Сидя под стеною, плечо к плечу,Они вяжут из сажи на голые черепаКолпаки для старой битвенной Марсельезы.[9]
Голод{6}
Он вбирается в пса и распяливаетЕго красные десны. СинийЯзык наружу. Пес катается в пыли,Из песка выгрызая сохлые травки.
Его глотка — как разинутые ворота,Сквозь них по капле всачивается жарИ жжет желудок. А потом ледянаяРука ему сдавливает огненный пищевод.
Он бредет сквозь дым. Солнце — пятно,Печная пасть. Зеленый полумесяцПляшет перед взглядом. А вот — исчез.
Осталась черная дыра леденящегоХолода. Он падает, и он еще чувствуетЖелезный ужас, стискивающий гортань.
Арестанты I{7}
По дороге, по рытвинам, дробный шаг —Колонна арестантов марш-марш домой,Через мерзлое поле, в огромный гроб,Как бойня, углами в серую муть.
Ветер свищет. Буря поет.Они гонят кучку жухлой листвы.Стража — позади. У пояса звяк —Железные ключи на железном кольце.
Широкие ворота разеваются до небесИ опять смыкаются. Ржавчина дняИзъедает запад. В мутной синевеДрожит звезда — колотит мороз.
У дороги два дерева в полумгле,[10]Скрюченные и вздутые два ствола.И на лбу у калеки, черный и кривой,Крепчает рог и тянется ввысь.
Арестанты II{8}
Шагают по двору в узком кругу.Шарят глазами холодное пространство.Взгляд ищет поля, взгляд ищет дереваИ отскакивает от голых и белых стен.
Круг за кругом черные следы,Как будто мельничное вращается колесо.[11]И как монашеское темя —Середина двора — голая и белая.
Дождь моросит на короткие куртки.Серые стены уходят ввысь:Маленькие окошки, ящичные заслонки,Как черные соты в пчелином улье.
Конец. Их гонят, как овец под стрижку,Серая спина за серой спиной,В стойла. А во двор доносится с лестницТупой перестук деревянных башмаков.
Бог города{9}
Он расселся на всех домах квартала.Черные ветры овевают его чело.Ярым взором он всматривается вдаль,Где в полях разбрелись дома окраин.
Красным брюхом он лоснится в закате.Вкруг, пав ниц, ему молятся города.Несчетные колокольниТемным морем плещут в Ваалов слух.[12]
Пляскою корибантов[13]Музыка миллионов грохочет в улицах.Дым из труб, облака над фабрикамиСиним ладаном всплывают к его ноздрям.
Буря беснуется в его глазницах.Темный вечер съела черная ночь.Волосы от ярости встали дыбом,И с каждого коршуном взметается гроза.[14]
Кулаки у него — мясничьи.Он трясет ими тьму, и море огнейРазливается по улицам,[15] жаркой гарьюВыедая дома до запоздалой зари.
Окраина{10}
В трущобе, в переулочном мусоре,Где большая луна протискивается в вонь,С низменного неба свисая, точноИсполинский череп, белый и мертвый, —
Там сидят они теплой летней ночью,Выкарабкавшиеся из подземных нор,В отребьях, расползающихся по швам,Из которых пухнет водяночное тело.
Беззубый рот пережевывает десны,Черными обрубками вздымаются руки.Сумасшедший на корточках гнусавит песню.У старика на темени белеет проказа.
Дети с переломанными руками и ногамиСкачут, как блохи, на костыляхИ ковыляют, один другого громчеУ чужого прохожего клянча грош.
Из харчевни воняет рыбой.Нищие злобно смотрят на кучи костей.Они кормят потрохами слепца,А он отплевывается на черную рубаху.
Старики утоляют своих старухВ канавах под мутным фонарным светом.Тощие младенцы в трухлявых люлькахПищат вперебой, ищут ссохшуюся грудь.
Слепой шарманщик на широкой черной подстилкеРучкою накручивает "Карманьолу",[16]А хромой с перевязанною ногою пляшет,Сухо прищелкивая ложечками в руке.
Из глубоких дыр ползут самые дряхлые,На лбах — фонарики, как у горняков:Хилые бродяги,Рука на посохе — кожа да кости.
Ночь светлеет. Колокола колоколенЗвонят ко всенощной нищенским грехам.Отпирают двери. В темном проеме —Бесполые головы, морщинистые от снов.
Над крутой лестницей хозяйское знамя —Мертвая голова и скрещенные берцы.Заглянешь — увидишь: спят, где повязал ихИ переломал их адский аркан.[17]
В городских воротах, напыжив брюхо,Карлик стоит, красуясь во всем красном,И смотрит в зеленый небесный колокол,Где неслышно мчится за метеором метеор.[18]
Демоны городов{11}
