В тот раз я долго копошился в затопленном подвале, вытаскивая из-под воды очередной ящик с консервами (получалось обидно – за день я вытащил уже три ящика, полных железными банками, но во всех оказались пепел и песок). Я соорудил страшную конструкцию из палок и веревок и теперь лежал над черной водой в чем-то вроде гамака из старых одеял, пытаясь поддеть очередной ящик, смутно видневшийся где-то на дне, удочкой из толстой веревки и проволочного крюка. Когда мне это, наконец, удалось, я зацепил веревку за два колесика от детской коляски, присобаченных к старой кровати (кровать помещалась как раз на площадке лестницы, спускавшейся в воду. Мой конструкторский гений иногда внушает северный ужас мне самому). Потянул. По идее, должно было сработать, в голове крутились слова «вектор», «момент силы» и почему-то «несинхрон». Но не сработало. Когда я дернул за веревку, упершись ногами в пол, та с басовым жужжанием порвалась, а кровать, повинуясь неведомо каким законам силы, подалась вперед и резво запрыгала по ступенькам, уходя под воду, потом свалилась на бок и вовсе скрылась из виду. Я плюнул, выругался последними словами и пошел прочь оттуда.
Я был весь мокрый, уставший, есть было совершенно нечего вот уже два дня, к тому же, успешно стемнело, и подниматься к себе не хотелось. Поэтому я подыскал себе на первом этаже комнату потеплее и устроился там. Разбитое окно вполне компенсировалось двумя демисезонными пальто, из которых я свернул что-то вроде кокона. Комната была самая обычная, с хламом, поломанными стульями и железной кроватью с сетчатым матрацем. Допоздна заливалась радиоточка, выводила что-то гнусавым голосом на языке, которого я не знал. Потом меня сморил сон.
Мне снилось, что я стою на верхней ступеньке лестницы, той самой, подвальной. Она уходит под воду, черную, непрозрачную. Вода доходит мне до щиколоток, и я чувствую, что она просто ледяная. Потом я делаю шаг и спускаюсь на ступеньку ниже. Я не хочу этого, хочу закричать, пытаюсь хотя бы разжать губы, но не могу, потому что весь я из пластмассы, вместо глаз у меня синие стеклянные шарики, а выкрашенные нежно-розовым губы навсегда сложились в самодовольную улыбочку. Я ничего не могу сделать. У меня не гнутся пальцы, не шевелятся руки. Я ничего не могу сделать, но все чувствую. Я чувствую, как скользят под ногой поросшие черными водорослями ступеньки, чувствую холод воды, но ничего не могу изменить и опускаюсь все ниже и ниже. Я совсем ничего не могу сделать, я не владею собой, только сейчас понял, насколько же это страшно.
Вот я уже на середине лестницы, и вода по пояс. Не знаю, что будет дальше, не знаю, перестану ли я дышать под водой, потому что не слышу своего дыхания даже сейчас. Еще я не чувствую сердца. Как, оказывается, я к нему привык. Оно всегда тут, рядом, трепещет тугой птицей, колотится о ребра, а тут его нет. Абсолютная пустота. Я пуст изнутри, мне остались только страх и холод. Вот вода уже по грудь, теперь по шею, а я все так же полуулыбаюсь и не могу закрыть глаз. В воде скрываются подбородок, рот, нос. Последняя ступенька – и я тону. Тону, тону, тону.
– А-а-а-н-нну! – непосильное напряжение вытолкнуло меня из сна, согнуло пружиной, и я не то спрыгнул, не то скатился с кровати.
Сон. Кошмар чужой комнаты, ну, как я сам не догадался. Лицо стало мокрым от пота, рубашка и штаны прилипли к телу. Я сел на пол, спиной к ножке кровати, и попробовал успокоиться.
Кстати, а почему у меня не шумит в голове? Всегда, когда я просыпался от кошмаров, а ведь это почти каждый день, у меня в голове как будто паровой молот, нет, наверное, я просто слишком испугался, я этого просто не чувствую, пусть будет так, что я еще не совсем проснулся, пусть будет так, что я просто этого не чувствую. Мне кажется, мне кажется, мне только показалось, не может быть, я бы давно умер.
Вот только не надо врать самому себе. Я же знаю, что может. Еще как может.
Я засунул руку под рубашку. Кожа холодная и влажная, значит, это уже давно. И я успел остыть. То-то ноги меня так плохо слушаются. Да я же просто коченею. А там, в груди, – ничего, пустота. Непрочный остов ребер, а под ними – остановившееся сердце. Оно покоится там, словно труп ребенка, и тоже, наверное, остывает. Я никогда не мог подумать, что это бывает именно так.
В первые секунды я не знал, что делать, просто сидел, разом сделавшись ко всему безучастным, рука упала, перед глазами поплыла муть, а в ушах – серебряные колокольчики. А потом я вспомнил Ненависть, свое заветное слово, своего ангела. Да, я не позволю ему вот так разделаться со мной, остановить, как останавливают часы. Пока у меня есть ненависть, я не сдамся. Я должен, должен во имя этой боли, которая вечно внутри, которая и есть я.
Я вскочил и стал бить себя кулаком в грудь, туда, где спало сердце. Сейчас, сейчас, я тебя заставлю, я тебе приказываю, я же знаю, ты не можешь предать меня теперь. Потом я обнял себя, сильно, с размаху, чтобы руками сдавить грудную клетку, хоть немного сжать сердце, попробовать его разбудить. Нет, я не уйду вот так просто, не стану еще одним из твоих привидений. Пока у меня есть Ненависть и Боль, ты меня не возьмешь. Еще, еще и еще раз, теперь подпрыгнуть. Я бросился грудью на спинку кровати и не почувствовал боли, потом снова ударил кулаком, еще и еще, ну, просыпайся.
Кажется, я слабею все больше. Вот уже и ноги заплетаются, а руки поднимаются еле-еле, как во сне, удары выходят вялыми, я их почти не чувствую. Но нельзя, нельзя падать. Упаду – больше не встану.
Еще раз обхватил себя, широко размахнувшись, потом отклонился назад, вдохнул в полную силу, так что больно стало легким, потом нырнул вперед, выдыхая и обхватывая себя руками с размаху, так, чтобы локти ударились о ребра. Не удержался на ногах, упал, только успел подумать, что глупо, глупо, глупо, ведь так и не успел вспомнить, а надеялся, что хоть сейчас…
В груди у меня что-то вяло шевельнулось, потом еще и еще раз, а потом заколотилось, быстро, сбивчиво, разгоняя кровь, возвращая жизнь, и с жизнью вернулась боль. Болело все, каждая клеточка. Меня словно разрывало на части, и голова наполнилась огнем, в ней молотком бил пульс. Я лежал на полу еще очень долго, дышал тихо, чтобы унять боль, и смотрел на пятна серебристого ночного света на полу. Боль отпустила только к утру.
Что-то я задержался на крыше. Дождь лил, я смотрел в небо и пробовал угадать, где же сейчас солнце. Я его ждал, а туман переваливался через Стену. Он обступил ее, густой, как молоко, как мутная вода, и переползал через колючую проволоку клоками, а потом за Стеной его прибыло, и он потек, уже ничего не стесняясь, во двор, переполняя его, наливая собою доверху, и так по всему периметру. Сейчас он поднимется до окон первого этажа, а затем, с наступлением темноты, доберется до верхних этажей, полезет ко мне в окно. Жди беды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
