Я обернулся.
Отец Ксюши стоял в двух шагах и, как мне показалось, улыбался. Надо же, совершенно неслышно подошел.
— Меня зовут Дима, — сообщил я. — Можно Митя.
— А меня — Иван. Иван Сергеевич.
— Как Тургенева.
— Что? Ну да, наверное. Никогда Тургенев мне не нравился. Я Шолохова люблю. Вот это — литература.
Он сбросил с плеч рюкзак и уселся рядом на песок.
— Самое время перекусить, как считаете? Ночь коротка, а на рассвете времени позавтракать не будет.
— Почему? — спросил я.
— Сам поймешь. Если, конечно, увидишь.
— Он увидит, — сказала Ксюша. — И всё остальное тоже. Я знаю.
— Думаешь? — отец коротко глянул на дочь.
— Уверена, — ответный взгляд.
— Да что увижу-то? — не выдержал я. — Призраков? Вы можете толком рассказать?
Они снова переглянулись.
— Ты, Митя, не обижайся, — сказал Иван Сергеевич, доставая из рюкзака еду и раскладывая ее на взявшейся оттуда же газете. — Если мы расскажем, ты не поверишь. Так что тебе решать. Хочешь — оставайся и жди с нами. Хочешь — иди ночевать в гостиницу. Ты ведь свободный человек?
— Надеюсь.
— Нет, так не пойдёт. Свободный или нет?
— Свободный.
— Вот и выбирай.
Надо ли говорить, что я остался?
Мне снилась война. Великая Отечественная. Будто сижу я в окопе где-то посреди степи, а прямо на меня с отвратительным воем пикирует знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87. Он же «юнкерс», он же «штукас» и он же «лаптёжник», прозванный так за неубирающиеся шасси, прикрытые обтекателями. А на обтекателях — сирены, называемые, понятно, иерихонскими трубами. Как же ещё. Дабы оказывать психологическое воздействие на противника. Ох, и воет же, зараза. И впрямь хоть беги. Но сирена-то ладно. Он же, гад, не просто так пикирует, вот-вот бомбу сбросит. А то и не одну. Точность бомбометания, между прочим, у него весьма приличная. За это немцы и ценили… На фиг, пора просыпаться.
Я открыл глаза.
Прямо на меня с отвратительным воем пикировал знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87.
Опа. Сон во сне. Да ещё один и тот же. Матрёшка, ё. Так бывает? Значит, бывает. Одну минуту. А где степь и окопы?
От Ю-87 отделились две чёрные точки и понеслись к земле. Бомбы! Самолёт, продолжая завывать, начал выход из пике.
Твою мать!!
Единственное, что я успел — перекатиться под склон небольшого пригорка, с которого мы ночью спустились на пляж и прикрыть голову руками.
Удар! Второй!
Земля подо мной дважды дёрнулась. От грохота взрывов заложило уши, на спину шлёпнулось несколько камней. Благо, маленьких. Показалось, что кто-то в отдалении закричал, но со слухом были пока нелады.
Я полежал еще немного, потом сел и поглядел в небо. «Юнкерс» уходил на север. Истратил бомбозапас? Маловато будет. Или уже где-то бомбил, а тут сбросил последние? Хотя, что я знаю о бомбовой нагрузке «штукас»? Ничего. Господи, о чём я думаю? Какая, к псам, бомбовая нагрузка? Это же сон. И он сейчас растает. Вот прямо сейчас…
Но таять сон не захотел. Как я ни тряс головой и ни щипал себя за руку, чёртов «лаптёжник» не исчезал. Он набрал высоту и уходил всё дальше и дальше. Скоро совсем пропадет в утреннем небе. Но вовсе не потому, что я прогнал его из своего сна, а самым естественным путем. Его просто не станет видно. Кстати, и впрямь утро. Солнце еще не взошло, но вот-вот. Интересно, где Ксюша и её папа? Если, конечно, они присутствуют в этом удивительно стойком сне. Погоди, Дима, постой. А если это не сон?
Не будь идиотом. Тогда придется предположить, что ты сошёл с ума. Тебе это надо?
Так ведь Иван Сергеевич и Ксюша предупреждали вчера, что я сам всё увижу и пойму. Если не испугаюсь и останусь. Я остался. Может, это оно и есть?
Что — оно? Что?!
Не знаю. Надо оглядеться.
Встал на ноги, прислушался. Уши почти отпустило, и до меня, со стороны части донесся шум двигателя, сквозь который пробился чей-то командный оклик:
— Петруничкин, твою через колено! Левый фланг, я сказал! Левый! Они скоро попрут! У нас минут двадцать, не больше!
С ноющим беспокойством в сердце я поднялся на пригорок и прирос к земле.
Заброшенную воинскую часть было не узнать. Почти исчезли кусты и деревья. Я отчетливо видел целёхонькое двухэтажное здание штаба и рядом такую же казарму. Но главное — по всей территории сновали люди. Военные. Одетые в форму солдат Красной Армии. Нет, не все. Вон морячок мелькнул с винтовкой на спине. А вот сразу двое краснофлотцев тянут пулемёт. «Максим», его ни с чем не спутаешь. Да что ж такое, кино, что ли, здесь снимают? А где режиссёр и съемочная группа? И откуда взялся «юнкерс» с бомбами? Это тебе не компьютерная графика, всё по-настоящему было. Да и вот она, воронка от бомбы, ещё дымится в десяти шагах от меня. Второй, правда, не видно, но и она должна быть неподалёку. Бомбы-то было две. И взрыва тоже два… Мамочки, а это что?
Из-за казармы, взрыкивая двигателем, выдвинулся танк, развернулся на месте и пополз куда-то в сторону ворот части. Я проводил его изумлённым взглядом. Знатоком военной техники времён Второй мировой меня назвать трудно, но это точно не Т-34. БТ-7? Похож. Лёгкий советский танк времён начала войны.
— Митя! Митя иди сюда, помоги!
Я вздрогнул и огляделся. Справа из-за невысоких кустов мне махала рукой Ксюша.
Вот она, вторая воронка. И рядом с ней… О, господи. Вот этот точно мёртв — лежит, присыпанный землёй, вместо живота — кровавая каша. И этот. Полголовы снесло. И каска не помогла. Вон она валяется неподалёку. И винтовка тут же. Трёхлинейная винтовка Мосина. С примкнутым штыком. Модернизированная. Калибр 7,62 мм, магазин на пять патронов, дальность боя…
— Митя!!
Ксюша сидит на коленях перед раненым красноармейцем. Вижу два красных треугольника в ромбе на петлицах. Сержант. Надо же, никогда бы не подумал, что помню такие вещи. Рука и голова сержанта перевязаны, сквозь свежие бинты проступает кровь. Синие глаза мутны от боли.
— Отделение, в укрытие… — шепчет он. — Отделение…
Умолкает, закрывает глаза.
— Его нужно отвести в лазарет, — говорит Ксюша и машет рукой в сторону казармы. — Он там, в полуподвале. Одной мне будет трудно, помоги, пожалуйста. А то сейчас немецкие танки начнут бить, на открытом месте нельзя оставаться.
Немецкие танки?!
Но этот вопрос я задаю про себя и сам себе. Понимаю шестым чувством, что сейчас не до вопросов. Надо оттащить раненого сержанта Рабочее-Крестьянской Красной Армии в лазарет.
Поднимаю и вешаю за спину винтовку. Не ту, мертвеца, — сержанта. Теперь сам боец. Сажаю, здоровую руку — за шею, обхватываю, встаю. Ага, кажется, на ногах держится. Хоть и плохо. Веду, а практически несу сержанта по направлению к казарме. Ксюша поддерживает справа.
— Что происходит? — спрашиваю девушку.
— Война, Митя. Война. Я же говорила, что ты сам всё увидишь и поймёшь.
Видеть-то я вижу, но ни черта не понимаю. Откуда война, почему война? Провал во времени? Значит, правы всяческие прибабахнутые на всю голову охотники за снежным человеком, НЛОшники и прочие исследователи параллельных миров? Не может быть. Ага. Тогда кого ты сейчас тащишь в лазарет, господин писатель? Нет, отставить. Товарищ писатель. Обращение «господин» лучше пока забыть. Надолго? Понятия не имею. Пока это всё не закончится. Если, конечно, закончится.
Я хотел спросить об этом у Ксюши, но в последний момент передумал. Если она и её отец знали, что произойдёт в это новолуние, то о чём это говорит? О том, что не в первый раз они сюда попадают. Вон и про немецкие танки Ксения знает. Что вот-вот начнут бить. Значит? Значит, они здесь были и вернулись в своё — наше — время живые и невредимые. Поэтому будем воспринимать всё как страшное, но чертовски интересное приключение. Хотя бы для того, чтобы произвести впечатление на Ксюшу. Пусть видит, что рядом с ней не истерик-паникёр, а спокойный, уверенный в себе мужчина. Которому всё нипочём. Даже провалы во времени и война с немецко-фашистскими захватчиками. Опять же и нагрузка на собственную психику сразу совсем другая. Да, война. Но она для меня очень скоро закончится. Наверняка закончится. Может быть, уже через час. Ну, два. «Эй, а если тебя убьют? — шепнул кто-то в моей голове. Громко шепнул. — Тогда уж точно всё закончится. Бомбы-то здесь настоящие. Значит, и снаряды с пулями тоже». Однако обдумать как следует эту актуальнейшую мысль я не успел.
Начали бить танки. Откуда-то со стороны дороги, ведущей в Долину. Мы как раз успели доставить сержанта в полуподвал казармы, где уже лежало и сидело четверо раненых. Трое солдат и один моряк. Также здесь находилась медсестра — коротконогая девушка с кудрявыми волосами каштанового цвета, молодой — явно моложе меня — парень со впалыми щеками, серьёзными глазами и тремя старлейскими кубарями в петлицах и ещё двое вполне живых и здоровых бойцов. Пехотинец и моряк. У пехотинца всё та же трёхлинейка за плечом, а вот у морячка на груди висит ППШ — пистолет-пулемёт системы Шпагина, если память мне не изменяет. На бескозырке надпись — «Бесстрашный». И взгляд с таким же прищуром. Бесстрашным. Света из высоко расположенных окон полуподвала вполне хватало, чтобы всё это рассмотреть. Я и не заметил, как взошло солнце.
