А ещё были флажки, а ещё бусы, а ещё дождики: золотой и серебряный — оба мягко колючие.
А ещё длинные в целлофане конфеты, белые с яркими полосами.
А ещё дед Мороз из ваты, Снегурочка и лыжники, и электрогирлянда, которую папа сам сделал на работе.
А ещё — ёлка!
Папа лежал на тахте и читал газету, а Миша с мамой НАРЯЖАЛИ ЁЛКУ, которую папа успел вставить в крестовину. Они улыбались, показывали друг другу что куда, сравнивали с садиковской ёлкой, вспомнили, что Миша и Генка Пройченко ещё недавно были такими же зелёными, как ёлка. И опять улыбались.
И тут Мише захотелось сказать маме что-нибудь такое… Ну такое, что только по секрету и чтоб необыкновенно и чтоб, как будто они с мамой вместе, а все остальные — по другую сторону.
— Мам, знаешь, — глаза у Миши округлились, словно он рассказывал страшную сказку, — знаешь, а Генка Пройченко с Муськой друг дружке…
Тут он оглянулся и трагическим шепотом закончил: — глупости показывали!
— Правда?! — в тон ему тоже шёпотом спросила мама.
Миша опустил веки и солидно кивнул.
— Ай-яй-яй, — прошептала мама, — и им не было стыдно?
Миша, не поднимая век, отчётливо помотал головой, в смысле «не было!»
— Мишенька, — последовала небольшая пауза, — а ты сам никогда так не делал?
Миша быстро поднял веки, и в его глазах было такое неподдельное изумление, такое праведное негодование, что мама прикрыла рот рукой.
— Я?! НИ-КОГ-ДА!!! — с выражением продекламировал Миша, и было ясно видно: сейчас, в эту минуту, — он не врёт.
Судя по всему, с болезнью Валентины Борисовны для Миши началась полоса удач. Сюрприз за сюрпризом, и один приятнее другого. 31-го декабря Мише было объявлено, что Новый год папа мама и он идут встречать к Нолику. Нолик, или, проще говоря, Ноля, это такое имя, его с гордостью носил Мишин дядя, которому было ровно столько же лет, сколько и Мише, но Мишиной маме он приходился двоюродным братом. Миша долго раскапывал эти взаимосвязи и, когда, наконец, разобрался, был несколько разочарован: дядей он представлял себе иначе.
Тем не менее, в гости к Нолику (а на самом деле, конечно, к его родителям — папа с мамой так и говорили — «к Риве» или «к Юзе») он ходил с огромным удовольствием. Там был совсем другой мир. Другие законы, другие предметы и совсем-совсем другие люди.
Тётя Рива, маленькая, широкозадая, с худым серьёзным лицом была властна, ворчлива, всегда в чём-то ярком и блестящем, не обращала на Мишу никакого внимания и оч-ч-чень вкусно готовила. Она любила, чтобы на её слова отвечали немедленно и кратко: «Юзя, я что, к стенке говорю?!»
Дядя Юзя, её муж, невысокий, худой, похож на артиста Жакова, постоянно улыбается, сильно любит Мишу и его родителей. С войны он вернулся с очень смешным ранением. На правой руке осколком ему перебило сустав большого пальца и поэтому, когда он сжимает зачем-нибудь кулак, у него получается большая «фронтовая дуля», как он сам её называет. Впечатление от неё усиливается из-за того, что мама считает дулю — вообще дулю — делом неприличным, и Миша всегда посматривал на эту смешную штуку исподтишка.
Ещё у них была квартира на третьем (!) этаже, с балконом, чёрным ходом, здоровенской кухней, двумя комнатищами и главное — со звонком на двери! С самого детства (то есть года полтора уже), подходя к их парадному, Миша сладко предвкушал тот миг, когда ему позволят нажать на чёрную кнопку. Даже, когда они уходили, и сонный Миша сидел на папиной шее, он умоляюще смотрел на дядю Юзю — и тот всегда разрешал нажать ещё разок, на прощанье.
А ещё у них была домработница, девушка из деревни, которую тётя Рива звала Люда, а когда Люды не было, то просто «Она».
А ещё к ним приходила родственница кого-то из них, старая, пергаментная, сморщенная, Мишин папа говорил — «восковой спелости», женщина, которую все почему-то называли то ли ласково, то ли уничижительно — Розалька. Даже пятилетний Ноля.
И ещё был — и это главное — сам Ноля, светловолосый, голубоглазый, с низким лбом и без переносицы. Миша поначалу удивлялся его имени и, если честно, вообще подозревал, что это дразнилка.
Как тебя зовут? — спросил Миша, когда первый раз увидал его, — Нолина семья только переехала из Киева.
— Нолик, — важно сказал Ноля.
— Нолик? — захохотал Миша, — а я Крестик!
— Ты дурак! — презрительно одёрнул его Ноля. И больше не удостаивал чести беседовать. А Миша всё приставал к родителям, как, мол, его зовут на самом деле, мол, что ж, мне так его ноликом и называть?
Потом они всё же помирились и разобрались. А со временем Миша даже и привык и уже не мог называть его иначе даже в своих «внутренних» — т. е. внутри головы — играх. Тем более, что однажды, снизойдя, Нолик объяснил, что то, что Мише показалось дразнилкой, на самом деле — уменьшительная форма величественного имени Арнольд.
Нолик был солиднее, взрослее, что ли, чем Миша. Его интересовало, например, сколько стоит его пальто! (Мише однажды бабушка подарила рубашку на день рождения, и он страшно расстроился, ибо ждал заводной пулемёт с искрами. А Нолик, увидев эту рубашку, похвалил: «Хорошая рубашка. Модная».) Нолика учили играть на аккордеоне, и Мише было даже страшно смотреть, как он, такой маленький, растягивает этакую махину!
А ещё Нолик понимал по-еврейски. Почти всё. Когда взрослые хотели что-то скрыть от Миши и начинали с пятого на десятое говорить на этом странном языке, Миша сердился, но ничего поделать не мог.
Нолик же понимал всё, и, раздражая Мишу, иногда хохотал вместе со взрослыми в самых непонятных местах. Он повторял за взрослыми какие-то странные приговорочки и посмеивался так, как посмеивается посвящённый в присутствии недотёпы-профана.
— Гой молодой! — восклицал Нолик, когда Миша хлопал глазами на непонятный всеобщий смех после реплики на чужом языке.
И взрослые снова смеялись…
В этот раз им открыл сам Нолик. Миша его даже не узнал, настолько он был грандиозен. У него на голове была огромная «корона» — так у Миши в садике называли треуголку времён Кутузова — на плечах — гусарская курточка и на боку — огромная сабля из папье-маше. Подпоясан он был дяди Юзиным офицерским ремнём.
Миша с облегчением подумал, какое счастье, что костюм Петрушки отдали. Ведь мама настаивала, чтоб Миша пришёл к Нолику именно в нём! Хорош бы он был сейчас в своём рахитском колпаке!
Вышел улыбающийся дядя Юзя, помог родителям раздеться, все перецеловались, и Нолик тоже поцеловал Мишу. Мише и это казалось делом взрослых. Он считал, что мальчики целоваться не должны, так же, как, например, говорить друг с другом на «вы», потому что это фальшиво и комично, а быть смешным Миша очень боялся.
Итак, взрослые пошли в «залу», а Нолик потащил Мишу в детскую. Двери в детскую были высокие, двустворчатые и, когда мальчики к ним приблизились, Нолик повернулся к двери спиной, приложил палец к губам и с видом таинственного факира широко распахнул двери, толкнув их своей факирской попой.
Эффект был ошеломляющим! Огромная, до потолка ёлка, с огромной, почти кремлёвской звездой так сверкала «золотом» и «серебром», что самой зелени почти не было видно. Все игрушки были зеркально-стеклянными; кроме стеклянных бус, были ещё какие-то мудрёные стеклянные подвески с колокольчиками, пучками цветных стеклянных волос и звёздочками. Конфеты, орехи и мандарины в гигантском количестве, и все были завёрнуты в «золото». Миша смотрел на ёлку с какой-то глупой, вялой полуулыбкой, а по лицу Нолика было видно, что главного Миша пока не усмотрел, пришлось прибегнуть к технике. Незаметным для Миши движением Нолик повернул выключатель, и густая гирлянда невиданных огней ослепила Мишу. Но главное, но главное, оказывается, было под ёлкой! Огромный по игрушечным масштабам, «деревянный» лесной дом с настоящими стеклянными цветными окнами, деревянными ставенками, крыльцом со ступеньками и черепичной крышей стоял под ёлкой рядом с почти настоящим Дедом Морозом, у которого борода и шевелюра были даже не ватные, а из настоящих белых волос! Так вот, провод от гирлянды нырял в трубу дома, и там внутри горел свой свет, и вдоль окон проплывали силуэты дам и кавалеров.
Миша был глубоко потрясён. Кое-что подобное в отдельности он уже видел, например, папа однажды принёс домой настольную лампу, абажур которой тоже крутился под действием лампочкиного тепла, и по стенам комнаты, мимо неподвижных водорослей, плавали рыбы и медузы. Папа вообще был любитель приносить всякие чудеса. Как-то он принёс в садик такое!.. Но об этом после. Так вот, кое-что в отдельности Миша уже видывал, но столько чудес вместе!..
Удостоверившись в произведении достаточного эффекта, Нолик медленно обвёл это чудо широким жестом и коротко пояснил:
— Немецкое!!!
— Да! — только и сказал Миша.
— А это ты видел? — спросил Нолик и потянулся к ближайшей лампочке гирлянды. Миша хотел отдёрнуть его руку, ему самому было строго-настрого запрещено касаться всего электрического, но не успел. Нолик крутнул лампочку — и вся гирлянда и дом под ёлкой мгновенно погасли. Крутнул в обратную сторону — и всё снова зажглось.
